Один из парней предостерег:
— Капитан же велел сидеть спокойно.
— Ну и что из того? Мы ему не подчиняемся, мы не члены команды.
Я напомнил, что капитан имеет власть над всеми, кто находится на корабле, но он только отмахнулся:
— Чушь какая! Мы имеем право быть в курсе того, что происходит, — и право на то, чтобы нас накормили. Кто со мной?
Один из мальчишек сказал:
— Ты нарываешься, Крикун.
Эдвардс остановился. Наверно, это замечание его встревожило, но отступить он не мог. Наконец он сказал:
— Слушайте, ведь полагается, чтобы тут у нас была корабельная помощь, а ни одного из них с нами нет. Что, если вы, парни, выберете меня членом корабельной помощи, а я принесу вам чего-нибудь пожевать? Ну как?
Вслух никто возражать не стал. Тогда Крикун объявил:
— О’кей, я пошел.
Должно быть, прошло всего несколько секунд после его ухода, как появилась корабельная помощь с огромным ящиком, где лежали упакованные порции еды. Мужчина начал их раздавать, и одна оказалась лишней. Тогда он стал считать койки:
— Разве вас тут не двадцать?
Мы переглянулись, но никто ничего не сказал. Мужчина из корабельной службы вытащил список и устроил перекличку. Эдвардс, естественно, не отозвался, и мужчина ушел, забрав с собой его порцию. Тут появился Крикун, увидел, что мы едим, и спросил, где его обед. Мы ему объяснили.
— Черт возьми! — возмутился он. — Что ж вы, ребята, мне его не взяли? Ну и банда же вы, оказывается!
И ушел опять.
Вернулся он очень скоро, ужасно злой. За ним в каюту вошел член корабельной помощи и привязал его к койке. Мы уже ковыряли в зубах, когда экран на потолке опять загорелся, и там стала видна Луна. Она выглядела так, как будто мы мчимся прямо на нее: Луна быстро приближалась. Я уже начал сомневаться, не перепутал ли капитан Харкнесс запятую в десятичной дроби?
Лежа на койке, я наблюдал, как Луна растет и растет. Через некоторое время стало и того хуже. Но когда Луна выросла настолько, что заполнила весь экран, и уже казалось, что мы наверняка угодим прямо на нее, я заметил, что горы на экране движутся справа налево. Тут я вздохнул с облегчением: в конце концов, старик, наверно, знает, что делает.
В репродукторе раздался голос:
— Сейчас мы проходим мимо Луны и после этого немного изменим курс. Наша относительная скорость в момент максимального приближения — более пятидесяти миль в секунду, зрелище получается захватывающее.
Да уж, скажу я вам, — захватывающее! В какие-то полминуты мы пулей промчались у самой поверхности Луны, а затем она стала удаляться от корабля. Наверно, телевизионную камеру специально все время направляли на Луну, но впечатление получалось такое, как будто мы нырнули в самую ее поверхность, резко повернули и снова выскочили наружу. Только при такой скорости невозможно делать резкие повороты.
Часа через два двигатели отключили. Я уснул, и мне снилось, будто я прыгаю с парашютом, а парашют не раскрывается. Я завопил и проснулся — в невесомости; желудок, казалось, опять вываливался наружу. Я даже не сразу сообразил, где нахожусь.
Репродуктор объявил:
— Ускорение закончено. Начинается раскрутка корабля для создания искусственной тяжести.
Но раскрутка произошла не сразу, а очень медленно и постепенно. Нас отнесло к одной стене, потом мы заскользили вниз по внешней переборке корабля. То, что раньше было внешней переборкой, стало полом: мы на нем стояли, а та плоскость, где помещались койки, превратилась в стену; плоскость с телеэкраном, которая до сих пор была потолком, теперь стала противоположной стеной. Но постепенно мы становились тяжелее. Крикун все еще лежал прикованный к своей койке: мужчина из корабельной помощи так затянул пряжки, что он не мог достать до них сам. Теперь он в своих ремнях повис вдоль стены, точно младенец из индейского племени на спине у матери. Эдвардс закричал нам, чтобы мы помогли ему освободиться.
Опасность ему не грозила, и в таком положении не могло быть слишком неудобно, потому что мы еще не достигли полной силы тяжести. После выяснилось, что капитан держал треть g, потому что на Ганимеде именно такое притяжение. Так что не было никакой особой необходимости освобождать Крикуна. И спешить с этим было необязательно. Мы все еще обсуждали ситуацию, и некоторые ребята отпускали насмешливые замечания, которых Крикун совершенно не мог оценить, когда явился тот же самый мужчина из корабельной помощи, развязал Крикуна и велел нам всем следовать за ним.
Вот так мне случилось попасть к «капитанской мачте». «Капитанская мачта» — это нечто вроде судилища[88], похожее на то, как в древности лорд и хозяин всей деревенской местности сидел и осуществлял высшую и среднюю справедливость. Следом за мужчиной из корабельной помощи, которого звали доктор Арчибальд, мы вошли в каюту капитана Харкнесса. В коридорчике возле каюты уже толпилось множество людей. Немного спустя вышел капитан Харкнесс. Дело Крикуна слушалось первым.
Мы все считались свидетелями, но капитан не всех нас допрашивал: меня, например, не вызывали. Доктор Арчибальд доложил, как Крикун был обнаружен бродящим по кораблю во время ускорения, и капитан спросил Крикуна, слышал ли он приказ оставаться возле своих коек. Крикун юлил и пытался свалить всю вину на нас, но, когда капитан прижал его к стенке, вынужден был сознаться, что приказ он слышал.
Капитан сказал:
— Сынок, ты недисциплинированный лоботряс. Не знаю, на какие неприятности ты нарвешься, когда станешь колонистом, но у меня на корабле ты уже в неприятность ввязался, — с минуту он размышлял, потом спросил: — Ты сказал, что поступил так потому, что был голоден?
Крикун подтвердил, что да, он ничего не ел с самого завтрака и обеда ему тоже не досталось.
— Десять дней на хлебе и воде, — провозгласил капитан. — Давайте следующее дело.
Крикун выглядел так, как будто ушам своим не верит.
Следующее дело состояло в том же, только это была женщина — одна из крупных и представительных особ, которые вечно всем распоряжаются. Она повздорила со своим представителем корабельной помощи — и пошла, чтобы лично рассказать об этом капитану, в то время как корабль был под ускорением. Капитан скоро во всем разобрался.
— Мадам, — произнес он ледяным тоном, — из-за вашей коровьей тупости вы подвергли опасности все наши жизни. Вы имеете что-нибудь сказать в свою защиту?
Она завела длинную тираду насчет «грубости», которую по отношению к ней проявил человек из корабельной помощи, и о том, что она в жизни своей не видела ничего более абсурдного, чем это обезьянье судилище, и так далее, и так далее. Но капитан ее перебил.
— Вы когда-нибудь посуду мыли? — спросил он.
— Что? Нет!
— Что ж, теперь придется мыть — все следующие четыреста миллионов миль!
6. Е=mс2
Когда нас отпустили, я принялся искать папу. Это было не легче, чем высматривать в стоге сена иголку, но я все спрашивал и спрашивал и через некоторое время их нашел. У них с Молли была отдельная комната, и Пегги тоже болталась там; я подумал, что она с ними живет, что меня ужасно раздосадовало, пока я не разглядел, что там только две койки. Тогда я понял, что Пегги, должно быть, живет в общей спальне. Действительно, потом выяснилось, что все дети старше восьми лет живут в общежитиях. Папа был занят тем, что отвинчивал койки и прикреплял к той плоскости, которая стала полом после того, как корабль начал вращаться. Когда я вошел, он прекратил работу, мы все сели в кружок и стали разговаривать. Я рассказал о капитанском суде. Он кивнул:
— Мы на экране видели. Но я что-то не заметил, чтобы там мелькала твоя физиономия.
Я объяснил, что меня не вызывали.
— Почему? — удивилась Пегги.
— Я-то откуда знаю? — я еще немного повспоминал «мачту» и сказал: — Слушай, Джордж, а ведь капитан на космическом корабле — все равно что на Земле абсолютный монарх, да?
Папа поразмыслил немного и сказал:
— М-м-м… нет, он скорее конституционный монарх. Но все равно монарх.
— Значит, мы должны ему кланяться и называть «Ваше величество»? — поинтересовалась Пегги.
Молли заметила:
— Не думаю, что это было бы умно, Пегги.
— Почему же? По-моему, это будет смешно.
Молли улыбнулась:
— Что ж, расскажи мне, когда ты это выяснишь. Я подозреваю, что он просто перекинет тебя через колено и отшлепает.
— Пусть только попробует! Я закричу.
Лично я ее уверенности не разделял. Я хорошо запомнил эти четыреста миллионов миль мытья посуды и решил, что, если капитан скажет: «Замри!» — я послушно замру. Если капитан Харкнесс и был монархом, он не особенно рьяно правил: первое, чего он от нас захотел, — это чтобы мы провели выборы и избрали корабельный совет. После этого мы его почти и не видели. Голосовать могли все, кому исполнилось восемнадцать. Остальным велели выбирать младший совет — правда, от него особого прока не было.
Но старший — настоящий — совет с этого момента управлял всей жизнью на корабле. Он исполнял даже роль суда — капитан теперь уже не определял меру наказания. Папа мне сказал, что капитан утверждает все действия совета — он обязан это делать, чтобы все было законно, — но я никогда не слыхал, чтобы капитан вмешивался в какие-то решения совета. И знаете, что отмочил совет сразу же после того, как установили часы приема пищи и прочие мелочи? Первым же постановлением нас обязали ходить в школу! Младший совет сейчас же провел экстренное заседание и принял контрпостановление, но это не имело никого значения. Школу для нас все равно открыли.
Пегги входила с младший совет. Я спросил ее, почему она не слагает с себя полномочия, если ничего не может добиться. Вооб-ще-тоя просто ее поддразнивал — но на самом деле она выдержала из-за нас целое сражение.
Но на деле оказалось, что школа — это не так уж и плохо. Делать в космосе все равно нечего: если вы увидели хоть одну звезду, значит, вы все их увидели. А первое, чем мы стали заниматься в школе, было устройство нашего корабля, и это всем понравилось. Мы ходили группами по двадцать человек, и так продолжалось весь день, то есть «день» по корабельному времени. «Мэйфлауэр» имел форму волчка с раструбом наружу. Раструб являлся двигателем, хотя главный инженер Ортега, который водил нас туда, называл его «факелом»[89].
Если считать факелообразный конец кормой, то противоположный конец был носом. Там располагалась рубка управления, а вокруг нее — капитанская каюта и каюта старших офицеров. Факел и вся силовая установка были отрезаны от остальной части корабля при помощи радиационного щита, который проходил через весь корабль. От щита до рубки управления тянулся большой грузовой трюм. Он представлял собой цилиндр более ста футов в диаметре и был разделен на ячейки. Мы везли с собой в колонию всевозможные предметы: всякие земные аппараты, машины, концентраты почвенных культур, инструменты. О многом я даже понятия не имел.
Вокруг этого центрального трюма располагались жилые палубы: палуба А под самой обшивкой корабля, палуба В — под ней, а палуба С находилась внутри. Потолок палубы D служил внешней стеной трюма. На палубе D были столовые, камбузы, комнаты отдыха, лазарет и все такое, а на остальных трех палубах — жилые каюты и общежития. На палубе А каждые десять или пятнадцать футов были ступеньки, потому что она повторяла изгибы внешней обшивки корабля, стало быть, потолки у ней были разной высоты. В самых дальних помещениях у носа и у кормы высота была всего футов шести, и там жили самые маленькие ребятишки, а в самых высоких помещениях палубы А потолки тянулись на уровне двенадцати-тринадцати футов.
Живя внутри корабля трудно разглядеть, как все это вместе устроено. И не только потому, что все расположено в разных местах, но и оттого, что искусственная гравитация, которую включили на корабле с момента вхождения в свободный полет, путала все направления — вот например, казалось бы, вы стоите на ровной палубе, но перед вами и у вас за спиной она изгибается очень резко. Но до этого изгиба дойти ну никак нельзя: сколько бы вы ни шли, там опять становилось ровно. А если пройти совсем немного, то оказывалось, что вы сделали петлю и возвратились туда же, откуда пришли, совершив прогулку по всему кораблю.
Никогда в жизни не представить бы мне этого наглядно, если бы мистер Ортега не изобразил нам все на чертеже. Мистер Ортега объяснил нам, что корабль вращается, делая три и шесть десятых оборота в минуту, или шестнадцать полных оборотов в час, и этого достаточно, чтобы придать палубе В центробежную силу в одну третью g. Палуба В на семьдесят пять футов удалена от оси «Мэйфлауэра», а палуба А, где я жил, отстояла оттуда еще дальше, и там человек весил, наверно, процентов на десять больше, в то время как на палубе С вес делался на одну десятую меньше. На палубе D вес становился еще меньше, и у вас могла закружиться голова, если бы вы быстро встали из-за стола в столовой.
Рубка управления помещалась как раз на оси, в нее можно было вплыть по воздуху, когда корабль совершал обороты: так мне говорили, но внутрь меня не допустили ни разу. Обороты корабля имели еще один странный эффект: все вокруг нас становилось «низом». То есть я хочу сказать, что обзорные иллюминаторы можно было разместить только на полу палубы А, там они и находились, все четыре — большие, каждый в своем отделении.
Мистер Ортега водил нас на одну из обзорных галерей. Иллюминатор обзора состоял из больших круглых кварцевых пластинок в полу, его огораживали предохранительные поручни. Те, кто вошли в помещение первыми, сразу же отпрянули, как только приблизились к предохранительным поручням, а две девчонки даже завизжали. Я протолкался вперед к поручням, заглянул вниз и… оказалось, что я увидел самое дно Вселенной, за миллион триллионов миль, и все эти мили внизу…
Я не отшатнулся — Джордж уверяет, что я больше акробат, чем акрофоб[90], — но все же я крепко ухватился за поручни. Кому охота так далеко падать… Кварцевая поверхность не давала отражения, и казалось, что между тобой и потусторонним царством вообще ничего не было. Из-за вращения корабля звезды пробегали мимо иллюминатора, от этого становилось еще муторнее. Слева, покачиваясь, выкатилась Большая Медведица, прошла почти подо мной и ускользнула вправо, через несколько секунд она появилась снова. Я сказал:
— Ну, с меня довольно!
И уступил место, чтобы еще кто-нибудь мог полюбоваться зрелищем, но что-то никто не спешил.
Потом мы отправились на гидропонные фермы — но там ничего особенного интересного не оказалось: просто множество растений — их выращивали, чтобы возмещать кислород, потребляемый нами во время дыхания. Большей частью это были водоросли, но там имелся и огород. Я удивился: как же его выращивали, пока нас еще не было на борту? Мистер Ортега показал нам кран для подачи углекислого газа из установки, которая пряталась в стене:
— Приходилось, разумеется, их снабжать.
Жалко, что я сам не догадался: это же так просто.
Мистер Ортега повел нас в столовую, мы там расселись, и он начал рассказывать об энергетической установке. Он сказал, что развитие космического звездоплавания прошло три стадии. На первой применялись ракеты-корабли, работающие на химическом топливе; они не особенно отличаются от больших немецких ракет, использовавшихся во время Второй мировой войны, — только корабли были многоступенчатыми.
— Вы, ребята, уже не застали те ракеты, — пояснил он, — но это были самые крупные космические корабли, какие когда-либо строили. Большими их приходилось строить из-за их малой эффективности. Как вам известно, первая ракета, которая достигла Луны, была четырехступенчатой. Последняя ее ступень имела такую же длину, как наш «Мэйфлауэр», но полезная загрузка составляла меньше тонны. С развитием космического звездоплавания корабли становились не крупнее, а, наоборот, все меньше.
Следующим достижением была ракета, работающая на атомном топливе. Это серьезное усовершенствование: отпала необходимость делать их ступенчатыми. Это означает, что корабль типа «Дедал» может оторваться от Земли, не катапультируя и не используя ступенчатых ракет, и долететь до Луны или даже Марса. Но эти корабли сохраняют все недостатки ракет: они зависят от атомной установки, которая должна раскалить реактивную массу и передать движение двигателям, так же как их предшественники зависели от химического топлива, предназначенного для той же цели. Последнее достижение — это корабли, преобразующие массу в энергию, как «Мэйфлауэр», и возможно, это высшая степень развития. Корабль, преобразующий массу в энергию, теоретически способен приближаться к скорости света. Возьмем наше путешествие: ускорение у нас — одно g, мы ускорялись около четырех часов двадцати минут — в конце концов, это дало бы нам скорость свыше девяноста миль в секунду. Если бы мы держали такое ускорение немногим меньше года, мы приблизились бы к скорости света. Корабли с преобразующейся массой располагают огромным количеством энергии: при ста процентах эффективности сейчас используется только один процент массы для преобразования в энергию и еще один процент — в качестве реактивной массы. Именно на это будет способен «Звездный скиталец», когда закончат его постройку.
Один из младших ребятишек поднял руку:
— Мистер главный инженер!
— Да, сынок?
— А если бы наш корабль летел еще несколько недель и перешагнул бы скорость света?
Мистер Ортега покачал головой:
— Это невозможно.
— Почему?
— М-м-м… насколько ты продвинулся в математике, сынок?