— Господин председатель, я раньше был вожатым скаутов в Небраске. Я хотел бы предложить свои услуги новой организации.
Хэнк посмотрел ему прямо в глаза:
— Благодарю вас, сэр. Ваше предложение будет рассмотрено.
Доктор Арчибальд, кажется, здорово удивился, но Хэнк без запинки продолжил:
— Мы просим помощи всех вас, старших скаутов, мы нуждаемся в ней и ценим ее. Комиссии по связям поручается выявить имена всех тех, кто готов нам помочь.
Было решено, что у нас организуется три отряда, по одному на каждой палубе, так как всякий раз всем собираться одновременно неудобно. Хэнк попросил встать всех скаутов-разведчиков. Их оказалось слишком много, поэтому он попросил остаться стоять только «орлов». Нас насчитывалось около десятка. Хэнк распределил нас, «орлов», по палубам и велел заняться организацией отрядов, и в первую очередь подобрать командиров.
На палубе А нашлось только три «орла»: Хэнк, я и мальчишка из другой спальни, которого я раньше не встречал, Дуглас Макартур Окаджима. Хорошая получилась компания: я, Хэнк и Дуг, и я сразу почувствовал, что загружен работой. Мы с Хэнком собирались закончить сбор физическими упражнениями, но для этого не хватало места, поэтому я снова взялся за аккордеон, и все спели «Тропу скаутов» и «Зеленые холмы Земли». Потом мы все хором повторили торжественную клятву:
«Честью своей клянусь, что изо всех сил буду стараться выполнять свой долг перед Богом и своей планетой, что буду развивать в себе физическое здоровье, ум и моральную чистоту».
После клятвы сбор закончился.
Некоторое время мы собирали отряды каждый день. Между сборами отрядов, заседаниями комитетов и собраниями командиров и разведчиков у нас совершенно не оставалось свободного времени. Сначала отряды назывались просто «Отряд А», «Отряд В» и «Отряд С» по названиям палуб, но нам захотелось придумать более выразительные названия, чтобы каждый отряд имел собственное лицо. Во всяком случае, мне хотелось как-то именовать свой отряд: мы собирались начать вербовку новых членов, и привлечь их надо было чем-то более живым, чем «Отряд палубы А».
Кто-то предложил «Космические крысы», но при голосовании это название не прошло, тогда кто-то другой предложил «Дети Мэйфлауэра» — за это название и голосовать не стали, его просто отвергли. После того как мы забаллотировали «Пилигримов», «Отряд глубокого космоса», «Звездных скитальцев» и «Выше в небо», встал паренек по имени Джон Эдвард Форбс-Смит.
— Послушайте, — сказал он, — мы образовали три отряда на базе трех палуб с разными часовыми поясами, так ведь? У палубы В калифорнийское время, у С — филиппинское, а у нас — гринвичское, или английское. Почему бы нам не утвердить названия, в которых подтверждается этот факт? Мы, например, можем назвать себя отрядом Святого Георгия.
Бад Келли признал, что это идея прекрасная сама по себе, но лучше уж взять Святого Патрика вместо Святого Георгия: в конце концов, Дублин тоже живет по гринвичскому времени, а Патрик — более важный святой[93].
Форбс-Смит возразил:
— Это с каких же пор?
Бад крикнул:
— Да всегда так было, англичанин проклятый!
Тут уж мы все насели на них обоих, и было решено, что имен святых брать не будем. Но тут у Джонни Эдвардса появилось отличное предложение, основанное на той же идее: мы решили назвать свой отряд отрядом бойскаутов с Ганимеда имени Баден-Пауэлла, такое название связывало нас с английским часовым поясом и никого не обижало. Нашу идею поддержали: отряд палубы С назвал себя именем Агинальдо[94], а палуба В выбрала для себя Хуниперо Серра[95]. Когда я это услышал, я пожалел, что наша палуба не живет по калифорнийскому времени, тогда мы сами могли бы его выбрать. Но я с этим примирился: в конце концов, Баден-Пауэлл — тоже очень гордое имя.
Вообще-то все эти имена были достаточно хороши: все трое были разведчиками, исследователями и настоящими мужчинами. Двое из них никогда не имели случая стать скаутами в узко организационном значении этого слова, но все они были скаутами, то есть разведчиками в широком смысле, как Дэниел Бун.
Папа говорит, что от названия — очень многое зависит.
Как только девчонки прослышали про наши дела, они сразу же организовали отряды для девочек, и Пегги стала членом отряда имени Флоренс Найтингейл[96]. Я ничего в этом дурного не вижу, но почему девчонки во всем подражают мальчишкам и копируют все их действия? Все же мы были слишком заняты, чтобы обращать на них внимание: мы пытались возродить скаутскую деятельность в новых условиях. Мы решили утвердить те же ранги и знаки, которые каждый мальчик имел в прежней организации, — то есть звания, а не должности. Если ты был раньше командиром отряда или секретарем, это не имело значения, но если на Земле ты был «орлом», в бойскаутской организации Ганимеда ты и оставался «орлом», если был «щенком» — членом младшей группы, — то таким оставался и здесь. Если у мальчика не было документа, что он скаут, — а у половины ребят его не было, — мы официально утверждали те его звания, о которых он сообщал под скаутской клятвой.
Это-то было просто, а вот устраивать тесты и раздавать нашивки — не очень. Не может же мальчишка сдать экзамен на пасечника, если у вас нет пчел. (Правда, после выяснилось, что среди грузов было несколько замороженных и усыпленных роев, но мы их так и не использовали.) Зато мы могли выдавать нашивку и удостоверение тем, кто специализировался в гидропонике, и проводить для них практику и тесты прямо на корабле. Мистер Ортега устроил нам тест по космической инженерии, капитан Харкнесс — по баллистике и астрогации. К концу пути у нас набралось достаточно тестов и испытаний, чтобы любой мальчик мог получить звание «орла», раз уж у нас имелся суд чести.
Суд чести появился самым последним. По какой-то причине, которую я никак не мог понять, Хэнк все время откладывал рассмотрение окончательного решения комитета по связям — того комитета, который должен назначать скаутских вожатых, специалистов и тому подобное. Я спросил об этом Хэнка, но он только напустил на себя таинственный вид и сказал, что я сам увижу. И скоро действительно я увидел. Мы наконец собрали объединенный сбор всех трех отрядов, чтобы утвердить скаутских вожатых и назначить членов суда чести и все такое. И с тех пор до самого конца всем стали управлять взрослые, а нам снова осталось всего только командовать отрядами и патрулями. Ну и ладно — хотя бы повеселились, пока держалась наша власть.
8. ТРЕВОГА
Когда мы находились в пути уже пятьдесят три дня и до Ганимеда оставалась всего неделя, капитан Харкнесс заставил корабль прецессировать[97], и мы могли видеть, куда направляемся, — мы, то есть пассажиры, для астронавтов это было без разницы. Понимаете ли, ось «Мэйфлауэра» была направлена почти точно к Юпитеру, а факел — назад, к Солнцу. Так как смотровые иллюминаторы расположены друг от друга под углом в девяносто градусов, мы все время могли разглядывать большую часть неба, но оно не было у нас в поле зрения ни впереди, на пути к Юпитеру, ни позади, по направлению к Солнцу. Теперь капитан наклонил корабль на девяносто градусов, и мы крутились, если можно так выразиться, вокруг линии нашего полета. Таким образом, можно было видеть и Солнце, и Юпитер из любого иллюминатора, хотя и не одновременно.
Юпитер уже превратился в крошечный ярко-оранжевый диск. Некоторые мальчишки клялись, что различают луны. Если честно, лун я не видел, во всяком случае, первые три дня после того, как капитан прецессировал корабль. Но все равно было так здорово получить возможность разглядывать Юпитер. Марса по дороге мы так и не обнаружили, потому что Марс оказался за Солнцем, на расстоянии трехсот миллионов миль от нас. Мы ничего не видели, кроме прежних звезд, которые видны и с Земли. Даже астероиды не показывались.
На то имелась причина. Когда мы сошли с орбиты станции «Нью-Йорк-Верх», капитан Харкнесс вовсе не направил «Мэйфлауэр» по прямой туда, где будет находиться Юпитер, когда мы прибудем; вместо этого он поднял корабль над плоскостью эклиптики в северном направлении, поднял достаточно высоко, чтобы миновать пояс астероидов. Всем известно, что метеориты не представляют собой реальной опасности в космосе. Если только пилот не делает заведомой глупости, например не ведет свой корабль прямо сквозь голову кометы, практически почти невозможно столкнуться с метеоритом. Слишком между ними большое расстояние.
С другой стороны, пояс астероидов составляет значительную часть небесных отбросов. Старые корабли с ядерными двигателями обычно проходили через этот пояс наудачу, и ни один из них ни разу ни на что не наткнулся. Но капитан Харкнесс, имея в своем распоряжении буквально всю энергию мира, предпочитал для верности астероиды обойти. Так как мы пояс астероидов обогнули, что-нибудь могло бы в нас врезаться, только уж если, как говорится, волк в лесу сдохнет.
Так вот, этот самый волк-то и сдох. В нас что-то врезалось.
Это случилось сразу после подъема (по времени палубы А), как раз я заправлял свою койку. В руках я держал скаутскую форму и собирался сложить ее и сунуть под подушку. Я ее не носил потому, что у других-то ведь не было формы, чтобы являться в ней на скаутские сборы. Но я все еще держал ее у себя в постели.
Вдруг я услыхал самый жуткий шум, какой когда-либо раздавался в моих в ушах. Точно из ружья кто-то выстрелил прямо у меня над ухом, и еще кто-то хлопнул стальной дверью, а какой-то великан разрывал и разрывал целые ярды материи, и все это одновременно.
Потом остался только звон в ушах, голова закружилась и на меня будто столбняк напал. С трудом я помотал головой, посмотрел вниз — оказалось, что я гляжу на свежую дыру в корабле, прямо у меня под ногами, величиной с кулак. Вокруг нее топорщилась изоляция, а в середине дыры я увидел черноту. Потом в ней промелькнула звезда, и я понял, что смотрю прямо в космос.
Что-то сильно шипело.
Не помню, чтобы я вообще о чем-нибудь в тот момент подумал. Я только скомкал свою форму, сел на корточки и сунул ее в дыру. С минуту казалось, что ее туда засосет, потом она сбилась в комок, застряла и дальше не пошла. Но воздух все еще выходил из корабля. Наверно, только в тот момент я и осознал, что мы теряем воздух и что задохнемся в вакууме. Кто-то визжал и кричал у меня за спиной, что его убили, а по всему кораблю объявляли тревогу. Невозможно было проследить за собственными мыслями. Герметическая дверь нашей каюты автоматически захлопнулась, зало-жилась прокладками — и мы оказались запертыми.
Это меня до смерти перепугало.
Понимаю, что это было необходимо. Понимаю, что лучше уж запечатать одно отделение, обрекая на смерть находящихся в нем людей, чем дать погибнуть всему кораблю, — но ведь я сам, лично, оказался в этом отделении. Наверно, у меня не героическая натура. Я чувствовал, как давление воздуха выталкивает наружу затычку, сделанную из моей формы. Какой-то частичкой мозга я припоминал, что форму рекламировали как «пригодную в тропиках самовентилирующуюся ткань», и пожалел, что она не сделана из твердой плащевой пластиковой ткани. Я боялся нажать на нее посильнее: как бы она не улетела совсем и не оставила нас тут дышать вакуумом. Я бы отдал десерты на десять лет вперед в обмен на один клочок резины размером с мою ладонь.
Крики было затихли, но ненадолго. Эдвардс Крикун бился в герметично закрытую дверь и выл:
— Выпустите меня отсюда! Выпустите меня отсюда!
На фоне всего этого шума раздался голос капитана Харкнесса, он вызывал через громкоговоритель:
— Эйч-двенадцать! Эйч-двенадцать! Доложите! Вы меня слышите?
И тут все заговорили одновременно.
Я во весь голос взревел:
— Тихо!
И через секунду действительно стало тихо. Пиви Бранн, один из моих «щенков», стоял передо мной и смотрел на меня круглыми глазами:
— Что случилось, Билли? — спросил он.
Я сказал:
— Дай-ка мне подушку с одной из коек. Живо!
Он сглотнул и выполнил приказание. Я сказал:
— Сними наволочку, быстро!
Он так и сделал, только очень долго возился, и протянул ее мне — но у меня не было свободной руки. Я сказал:
— Положи ее мне на руки!
Это была обыкновенная подушка из мягкой пенистой резины. Я вытащил из-под нее одну руку, потом другую, а потом встал на нее коленями и прижал руками. Она немного прогнулась в середине, и я уже испугался, как бы она не прорвалась, но она выдержала.
Крикун опять завопил, а капитан Харкнесс все еще просил, чтобы кто-нибудь из каюты эйч-двенадцать объяснил ему, что происходит. Я снова заорал:
— Тихо! — потом добавил: — Кто-нибудь, стукните Крикуна и заставьте его замолчать!
Идея получила всеобщее одобрение. Трое ребят. кинулись ее выполнять.
— Теперь все молчите, — приказал я. — Долго молчите. Если Крикун еще раз откроет рот, стукните его снова. — Я постарался набрать в легкие побольше воздуха и произнес: — Эйч-двенадцать докладывает!
Голос капитана спросил:
— Что у вас за ситуация?
— В корабле дыра, капитан, но мы ее заткнули.
— Это как же? И дыра, она что — большая?
Я объяснил ему — и это было все, что требовалось. Добраться до нас было нелегко, потому что — я только после это обнаружил — наш отсек коридора был изолирован герметичными дверями, а это означало, что им пришлось эвакуировать всех людей из двух кают по обе стороны от нас и напротив. Но вскоре двое мужчин в скафандрах открыли нашу дверь и выставили всех ребят, кроме меня. Потом вернулись. Один из них был мистер Ортега.
— Теперь можешь встать, паренек, — сказал он, и через шлем его голос доносился словно откуда-то издалека.
Второй мужчина сел на корточки и продолжал держать подушку вместо меня. Мистер Ортега держал под мышкой большую металлическую пластину. На одном боку у нее была липкая прокладка. Я хотел остаться и посмотреть, как он будет ставить эту заплату, но он вывел меня из каюты и закрыл дверь. Коридор снаружи был пуст, но я постучал в герметически закрытую дверь, и меня впустили в то помещение, где ждали остальные. Оци хотели знать, что происходит, но я не мог сообщить им никаких новостей, потому что меня выставили. Немного спустя мы почувствовали себя легкими, и капитан Харкнесс объявил, что на короткое время корабль перестает вращаться.
Мистер Ортега и второй мужчина вышли и поднялись в рубку управления. Вскоре после этого вращение совсем прекратилось и меня замутило. Капитан Харкнесс транслировал через корабельную систему оповещения все переговоры с людьми, которые вылезли наружу, чтобы чинить дыру, но я ничего не слушал. Пусть-ка попробует кто угодно чем-то интересоваться, когда его так мутит.
Вращение возобновилось: все вернулись на свои места, и нам разрешили вернуться в нашу каюту. Она выглядела по-прежнему, только лист металла был приварен к тому месту, куда попал метеорит.
Завтрак опоздал на два часа, а уроков у нас в то утро не было.
Вот как случилось, что я второй раз попал на капитанскую мачту.
Там были и Джордж, и Молли, и Пегги, и мистер Арчибальд, скаутский вожатый нашей палубы, и все ребята из моей каюты, и все корабельные офицеры. Остальные обитатели корабля наблюдали происходящее на экранах. Я хотел надеть свою форму, но она была вконец испорчена — порвана и вся в грязных пятнах. Я снял с нее свои знаки различия и выбросил ее в корабельный мусоро-сжигатель.
Первый помощник громко провозгласил:
— Капитанская мачта для наказаний и наград!
Все вроде как подтянулись, вошел капитан Харкнесс и встал перед нами. Папа вытолкнул меня вперед. Капитан посмотрел на меня и спросил:
— Уильям Лермер?
— Да, сэр! — отчеканил я.
Он сказал:
— Я прочту выдержку из вчерашней записи в бортовом журнале: «Двадцать первого августа в ноль-семь-ноль-четыре по стандартному времени, курсируя в свободном полете согласно плану у корабль был пробит мелким метеоритом. Предохранительные люки сработали удовлетворительно, и отделение, которое оказалось пробито — каюта эйч-двенадцать, — было изолировано без серьезной потери давления во всем корабле. Отделение эйч-двенадцать — спальня; там во время аварии находилось двадцать пассажиров. Один из пассажиров, Уильям Дж. Лермер, наложил временную заплату из материалов, которые нашел под рукой, и ему удалось поддерживать достаточный уровень давления, чтобы люди могли дышать, пока до них сумели добраться ремонтники. Его сообразительность, быстрая реакция и точные действия спасли жизни всех, кто был в отделении».
Капитан поднял голову от журнала и продолжал:
— Заверенная копия этой записи с подписями свидетелей будет переслана в Межпланетный Красный Крест с рекомендациями для незамедлительных действий. Другую копию мы вручим тебе. Мне нечем тебя наградить, вот разве что словами — прими мою сердечную благодарность. Я знаю, что говорю не только от имени офицеров, но и от лица всех пассажиров, особенно от родителей тех ребят, которые были в твоей каюте.
Он сделал паузу и поманил меня пальцем, чтобы я подошел поближе. И тихим голосом продолжил, обращаясь ко мне одному:
— Это действительно была отличная работа. Ты был на высоте. Имеешь право гордиться.
Я сказал, что считаю — мне просто повезло. Он ответил:
— Возможно. Но такое везение приходит к человеку, только когда он к нему готов, — он еще помолчал, потом спросил: — Лермер, ты когда-нибудь подумывал о том; чтобы учиться на космонавта?
Я ответил: наверно, думал, но никогда не относился к этому всерьез. Он сказал:
— Ладно, Лермер, если когда-нибудь так решишь, дай мне знать. Всегда можешь до меня добраться через Пилотскую Ассоциацию, Луна-Сити.