— Мне решать?! С какой такой стати?
— Как — с какой? Вы же должны нести ответственность за то, что вызвали в людях доверие своими лозунгами и призывами? В данном случае речь обо мне, как о представителе человеческой расы. Понимаете, у меня ведь даже каблук сломался возле кафе в тот самый момент, когда в этом самом кафе шел повтор передачи с вашим участием. Я была так напугана, бежала сломя голову, и тут этот каблук!..
Повтор передачи шел позавчера в два часа дня. Это была суббота. Ребята все подшучивали и предлагали устроить коллективный просмотр. Сегодня уже кончался понедельник. С момента ее перепуга прошло два дня.
— Что же вас так могло напугать днем, госпожа Миронкина? Белым днем в городе, забитом людьми под завяз? Привидений в это время не бывает…
— Много вы знаете! — фыркнула она, перебивая. — Как раз привидение и напугало!
Точно, она сумасшедшая, с непонятным злорадством тут же подумал Невзоров. Потому и в отделение приперлась, и звонит ночью, мелет чушь, сейчас еще может сказать, что ее похищали инопланетяне в ночь с пятницы на субботу и посылают ей теперь странные сигналы и днем и ночью, мешая жить.
— Кстати, меня можно называть Юлей. Без отчества! И не смейте думать, что я сумасшедшая! — она позволила себе на него прикрикнуть, будто он сейчас сидел перед ней за партой, прилежно сложив руки. — Потому и звоню вам, Олег, а не пришла писать заявление к первому встречному следователю или кому там принято писать!
— Почему потому?
— Потому что после моего заявления меня либо посадят, либо отправят в психушку!
— О как! А что такое? Что такого в вашем заявлении могло подвигнуть органы правопорядка закрыть вас? Вы что-то натворили?
— Нет… То есть я нашла своего мужа!
Она произнесла это с такой потрясающе трагичной интонацией, что Невзоров едва не расхохотался. Точно сумасшедшая, нечего было и время терять на разговор. Разгулялся теперь, до утра уснуть не сможет. Будет шастать по пустой квартире и думать обо всякой ерунде. Хотя можно было бы и белье погладить. Чем еще в бессонницу заниматься?
— Да ну! И где же вы его нашли? В вашей кровати?
— Нет, в чужой. И прекратите хихикать, думаете, я не слышу! — приструнила она Олега, хотя он старательно и прикрывал трубку рукой. — Нет ничего смешного в том, что я нашла его в чужой постели мертвым!
Торчавший из прорехи в носке большой палец правой ноги замер, забыв завершить круговое движение. Невзорову тут же захотелось изругаться и теперь уже точно бросить трубку. Не хватало ему своих нераскрытых дел, еще и незнакомка добавит, да? Ведь если взять в расчет, что она минувшим днем толкалась в отделении и никому о трупе не сообщила, который обнаружила аж в субботу еще, труп этот до сих пор торчит в чужой постели. И если вспомнить о ее заявлении, что дело очень-очень личное, не сама ли она его в этой чужой постели порешила?
— Он до сих пор там? — спросил он вместо того, чтобы оборвать разговор.
— Да… Наверное… Я когда увидела, убежала, понимаете?! Потому и каблук сломала прямо возле кафе, потому что бежала, хотя и была на машине. Про машину даже забыла, бежала, себя не помня.
Она очень быстро и судорожно дышала, плакала, видимо.
А Невзоров тут же нехотя, как будто через силу, представлял, как эта красотка проследила за изменником. Как дождалась, пока соперница уйдет. Вошла в чужую квартиру. Устроила сцену и в порыве ревности убила своего мужа. Ну, а потом, конечно же, испугалась и побежала. Глупо было бы не испугаться и не побежать, не серийная же она убийца. В сводках происшествий пока не было ничего такого заявлено. Потом наткнулась на передачу с его участием, быстро смекнула, что может обратиться к нему с частной просьбой. Вон дядька какой хороший, с какими усталыми и незлыми глазами, поможет непременно. Не садиться же ей в тюрьму в самом деле из-за подонка. И с диагнозом психопатки всю оставшуюся жизнь прожить тоже не хочется.
Старо, как мир, как любит повторять Саша Коновалов, расколов, как орешек, какое-нибудь банальное преступление.
— Как он умер? — осторожно поинтересовался Невзоров напоследок.
Он решил, что вот как только она ему скажет, что от ножа или удара тяжелым предметом по голове, так он трубку и повесит. И даже не спросит адреса, где покоится труп ее мужа. Пускай его местный участковый обнаруживает. И передает в свой отдел.
— Я не знаю, как он умер, Олег! Не знаю! Да и не это важно, поймите! — Юля достаточно громко всхлипнула и запричитала что-то вполголоса, через слово вспоминая всевышнего.
— А что же важно по-вашему, Юля?
— То, что он умер уже во второй раз за месяц, понимаете??? — заорала она вдруг неестественно громко, оглушив его.
— Нет, не понимаю. Вы что, сумасшедшая? — решился он высказать свои подозрения на ее счет вслух. — Вы ведь несете полнейший вздор! Как во второй раз за месяц?! Думаете, это смешно?
— Нет, я так не думаю. Это не смешно, это просто ужасно! Сначала мы едем с ним на море, и он там погибает под винтами катера. Я опознаю его останки, потом там хороню, возвращаюсь одна домой, а потом… Потом нахожу его, и снова мертвым! Во второй раз!!! Как может один и тот же человек умереть во второй раз, скажите?!
«Положи немедленно трубку, идиот! Положи и забудь об этом звонке, об этой женщине и об этом деле, от которого несет такой тухлятиной, что можно задохнуться, даже не приближаясь. Если она не чокнутая и все обстоит именно так, как она рассказывает, то это…»
Это действительно полная задница!!! Он может подписаться под этим, даже не вникая в детали дела. Все наверняка запутано и замешено на деньгах, любовных интригах, крупных долгах или неуплате налогов.
По сусеку метем, по коробу скребем, вспомнилась ему тут же старая сказка, которую он на ночь читал маленькой Машке.
Тут и мести и скрести не придется, всего навалом, видимо.
Жена — при самом благоприятном стечении обстоятельств — не в теме. При самых гнусных слагаемых суммы этих самых обстоятельств — соучастница, заказчица или, еще чего хуже, исполнительница.
Почему решила воспользоваться его помощью?
Думай, майор, думай!
Загнана в угол, ежу понятно. При любом раскладе — загнана в угол, будь она хоть жертвой, хоть преступницей.
Ему-то что теперь делать, ёпэрэсэтэ?! Бросишь трубку, заявится завтра снова в отделение, а она там уже засветилась. Да даже если и не заявится, Коля и ребята станут задавать вопросы. А ну как всплывет история с трупом ее мужа на их участке, тогда косых взглядов не избежать. Скажут, вовремя не сигнализировал, зная о преступлении. Темное пятно в его послужном списке. Нехорошо.
Будь оно все трижды…
— Где вы, Юля, сейчас?
— Я?
Невзоров очень живенько представлял себе, как она сейчас лихорадочно вытирает глаза ладошкой, внезапно обретя надежду от такого простого вопроса.
— Вы, вы.
Он со вздохом скинул ноги с дивана, бездумно уставившись на дырку на носке. Третью пару за неделю придется выбросить, чего лепят производители, непонятно. Гнилье, а не нитки.
— Я под вашими окнами. Домой идти боюсь. За машиной возвращаться туда — тоже. Блуждаю тут возле вашего дома уже часа три.
Про то, как она узнала его адрес, не стоило и спрашивать. Где раздобыла номер его домашнего телефона, там и адресом разжилась. Удавит завтра безусого мерзавца!
— Я сейчас спущусь и поедем.
— Куда?! — ахнула Миронкина испуганно.
— Куда-куда! Туда, где ваш муж умер… во второй раз…
Глава 9
Разве могла она знать, проснувшись поутру в субботу, что жизнь ее снова окажется перечеркнутой крест-накрест? Безобразно черный и жирный крест наложит на ее судьбу провидение, могла она себе представить? Нет, конечно! Она искренне полагала, что все самое страшное, отвратительное и грязное в ее судьбе уже свершилось!
Муж ее трагически погиб, оставив после себя страховку, огромные деньги, исчезнувшие в неизвестном направлении, непонятные долги и целый арсенал тоскующих по его рукам, губам и телу любовниц.
Казалось бы, чего еще ждать? Каких ударов? Разве этого мало? Вполне достаточно для того, чтобы свихнуться. Она — хвала небесам — не свихнулась, по причине полного атрофирования чувств. Но чувствовала себя не очень комфортно, чего уж. Многое задевало, и вопросы всякие донимали. Гнала от себя, заставляла себя не думать, но получалось не очень хорошо.
Так вот, проснувшись утром в субботу и провалявшись в постели с полчаса, Юля решила, что все — хватит, теперь надо начинать жить по-другому. Жить с грузом чужой подлости, чужих обязательств и так далее, в общем, надо учиться. Не очень приятно, но перечеркнутая счастливая ее прежняя жизнь казалась задетой тенью этого креста.
О том, что будет потом и еще один судьбоносный черный росчерк, она пока не догадывалась.
О том, что будет потом и еще один судьбоносный черный росчерк, она пока не догадывалась.
Она лежала и размышляла, поглядывая сквозь полуприкрытые веки на занимающийся летний день за окном.
В конце концов, она не нищая, не страшная, не калека. У нее квартира, машина, грядет выплата страховки — вчера вечером звонил Востриков и с радостной дрожью в голосе объявил ей, что вопрос с выплатой в стадии завершения. Деньги она должна будет получить уже в среду. Все не так уж плохо складывается, уговаривала себя Юля. Хватит и на выплату долгов бандитам, и на гонорар адвокату Александру, да и ей прилично останется.
Надо было начинать жить заново. Надо!
Она выбралась из постели, поплескалась в ванной, немного поколдовала с прической и макияжем, чтобы хоть немного развлечь себя. Надо же было с чего-то начинать новую жизнь, почему не с того, чтобы немного отполировать свою внешность. Потом поковырялась в завтраке, ругая домработницу. Ну не любила она на завтрак рисовую кашу, зачем было снова и снова ее варить. Тем более варить с вечера. Каша заклекла в кастрюле, покрылась коркой, и сколько Юля ее ни толкла и ни разминала, жидкой в тарелке не стала. Так и достала ее из микроволновки в комочках.
Вывалила в ведро кашу, прикрыв бумагой, чтобы Марии Ивановне обидно не было за свою стряпню. Попила молока и решила…
…И решила, что не увидеть эту самую мерзавку Вику она не может.
Она начнет новую жизнь. Непременно начнет, но не увидеть женщину, которая незримой тенью витала между ними со Степаном в последние их совместно проведенные на море дни, она не может.
Помучилась, поругала себя, не без этого. Но все равно начала собираться. И ведь вырядилась, как на праздник. Тонкое легкое платье, босоножки на высоченных каблуках, украшения с жемчугом нанизала везде, где можно было, только что в нос не вставила. И все ради чего? Ради того, чтобы не упасть в грязь лицом перед серьезной соперницей. Она ведь — эта маленькая дрянь, со слов Насти, утерла нос всем им. Вот и захотелось выглядеть, пусть не на миллион, но и не на сотню долларов.
Приехала по адресу, указанному на листочке бумаги. Поставила машину в тени торгового павильона, тот как раз смотрел торцевой своей стороной на нужный ей подъезд. Нацепила на нос солнцезащитные очки и принялась ждать. Смотрела и ждала, ждала и смотрела. Почему-то не решилась просто выйти из машины и зайти в квартиру, где проживала Вика, безо всякого на то права. Регистрации у приезжей не было. Это снова Настя просветила. Вот сидела и выбирала из проходящих по улице девушек ту, которая бы соответствовала ее представлениям и Настиным описаниям.
Устала выбирать уже через час.
Все молодые девушки казались ей красивыми, молодыми, загорелыми, сексуальными и явно превосходившими ее во многом. У каждой второй был оголен пупок, у каждой третьей грудь с трудом вмещалась в крохотную маечку. Каждая четвертая обладала потрясающими ногами. И каждая из них могла бы наверняка быть любовницей ее Степана. Но они все проходили мимо нужного ей подъезда.
И наконец…
У Юля даже спина взмокла, когда она увидела девушку, выскочившую из подъезда на улицу. Она и в самом деле не вышла, не выбежала, а выскочила. Будто из подъезда ее вышвырнула огромная тугая пружина, успев предварительно распахнуть дверь.
Девушка встала на ступеньках, осмотрелась, приложив к глазам ладошку козырьком. Поправила на плече недорогую сумочку и мелкими шажками двинулась по улице, мимо торгового павильона — где стерегла ее Юля, — прямиком к магазину, что располагался через дорогу.
Маленького роста, с длинными по пояс черными волосами, стройными ногами и грудью, от которой у мужчин заходится сердце, Вика показалась ей прехорошенькой. И кожа-то у нее оказалась как раз такого приятного смуглого оттенка, которому Юля всегда завидовала.
Это точно была она, решила Юля, проводив девушку взглядом от дома до магазина и спустя минут пятнадцать обратно.
Больше из полуразвалившегося дома на набережной не вышло ни одной мало-мальски заслуживающей внимания особы. Пара подвыпивших мужиков слонялась от подъезда до павильона и обратно. Женщина средних лет с коляской. Три старушки вышли, посидели на скамеечке. Но никто, кроме этой девушки, подпадающий под описание, данное Настей, оттуда больше не выходил и туда не возвращался.
Это точно была Вика, еще раз решила Юля, принявшись ждать возвращения девушки из магазина.
Из магазина та вернулась к подъезду, нагруженная двумя объемными пакетами. Из одного пакета торчало горлышко шампанского, ананасовый хвостик, хищно скалилась мордой копченая горбуша. Из второго частоколом высились палки копченой колбасы, бугрились какие-то фрукты.
На деньги Степана наверняка гуляет, укололо Юлю. А ведь на часть этих денег и она смело может претендовать как вдова. Только попробуй докажи это!
Вика зашла в подъезд и через несколько минут появилась на балконе, нависшем прямо над подъездным козырьком, с огромным банным полотенцем в руках. Резким движением руки сдвинула в сторону прищепки на тонкой веревке и начала развешивать полотенце. Потом вдруг обернулась на распахнутую балконную дверь, прислушалась, замотала головой и рассмеялась, продолжив вешать полотенце. Ушла вскоре, забыв прицепить полотенце прищепками. Видимо, ее кто-то позвал из недр квартиры, поняла Юля. Кто-то у нее был в гостях. Кто-то, для кого покупалось угощение.
Быстро утешилась, язвительно подумалось молодой вдове. У нее как-то выскочило вдруг из головы, что сама она так и не смогла в должной мере оплакать погибшего мужа. Запекшимся и затаившимся до времени оказалось с чего-то ее собственное горе.
Следующие полчаса ничего не происходило. Нужно было уезжать домой. На Вику она посмотрела. Оценила в должной мере. Степана если и не оправдала, то поняла точно. Вика была самой хорошенькой и юной из всех увиденных ею его женщин. Нужно было уезжать, а она все медлила и медлила. Минут через сорок даже начала подумывать о том, чтобы навестить красотку. Зачем и для чего, не знала. Но желание подняться к той в квартиру, появившись, уже не отпускало. Зудело и точило, зудело и точило. Юля даже принялась ноготь на большом пальце правой руки погрызывать, чего не делала со школы.
Ну, придет она к ней и что скажет? Здрасте, я жена Степана. Правильнее, вдова. А кто такой Степан? А при чем тут Степан, если она шампанское уже с другим пьет, ананасами закусывая. Так пьет на деньги Степана, можно было бы возразить. И деньгами этими стоило бы поделиться с законной правообладательницей. Ага, щас! Раскрывайте сумку, насыпят!
Глупо так. И делать нечего было там, а все равно ерзала на сиденье, то и дело порываясь выйти на улицу.
Неизвестно, чем бы закончился ее любопытствующий зуд, не выскочи Вика снова из подъезда. Разрумянившаяся, растрепанная, еще более порывистая, чем до этого. Резким движением руки, груди и торса остановила тачку, как-то так у нее получилось изогнуться. Влезла на переднее сиденье, расхохоталась словам водителя, ткнула его в плечо и укатила почти на час.
Юля сникла. Чего теперь было ждать? Надо было либо идти к Вике раньше, либо уезжать теперь. Неизвестно же, сколько та проблукает. Может, вернется только вечером. Вдруг есть захотелось, вспомнилось, что не завтракала почти из-за комкастой рисовой каши. Вылезла из машины, обогнула угол павильона и, не упуская из виду вход в полуразвалившийся старый дом, попросила девочку-подростка купить ей какую-нибудь булку и сока.
Меланхоличная полная девочка, видимо, не имела ни малейшего представления о том, как следует реагировать на просьбы взрослых. Она вынесла Юле из душных дощатых недр павильона пакет жирного кефира, слойку с курагой и совершенно позабыла отдать сдачу, удрав в рекордно короткие сроки.
Юля вернулась в машину и принялась давиться кефиром, успев насорить в салоне слойкой так, что есть уже было нечего. Вышла, выбросила остатки в урну, тщательно вытерла руки влажной салфеткой и снова уселась в машину, будто приговорил ее кто сидеть и наблюдать за чужим подъездом.
Вика вернулась на такси. Вышла из машины с матерчатой сумкой, туго набитой чем-то тяжелым. Несла, сильно перегнувшись на один бок. Вошла в подъезд, а Юля тут же засекла время, дав сопернице десять минут на то, чтобы войти в квартиру и отдышаться после тяжелой ноши.
Десяти минут не прошло. Вика выпрыгнула на подъездные ступеньки все с той же своей тяжелой ношей минуты через три, самое большее — через пять, после того, как скрылась за подъездной дверью. Выпрыгнула, споткнулась, тут же выпрямилась и помчалась куда-то вдоль по набережной. Лицо у нее при этом было такое…
Лица на ней не было, как принято говорить. Перекошенные ужасом черты уже не могли показаться приятными. И даже приятный глазу смуглый оттенок ее кожи был уничтожен бледностью.