— На раз-два!
Проблемы в этом Маша не видела никакой. Помогать ее просили? Просили! Она отказывалась, правда, всегда. Но теперь ведь могла и передумать. А прежде чем начинать помогать, имеет она право узнать, где и как конкретно должна быть применена ее помощь? Имеет.
С матерью, конечно, собиралась дней десять не разговаривать за ее выходку, но теперь придется гордостью поступиться. Придется сделать вид, что ничего страшного не произошло. И что она не обижается. Ради такого дела она готова на многое. Смущало только одно…
Ну, вот узнают они что-нибудь плохое о Федоре, сообщат об этом в милицию, заставят суд пересмотреть решение, с кем должна она — Машка — жить. А вдруг отец не захочет, чтобы она с ним жила?! Вдруг мать права и ему так даже удобнее?!
— А вот пропадешь ты на две недели из дома, там и посмотрим, кому из них ты дороже и нужнее, — снова нашелся предприимчивый закадычный друг. — Все ведь просто, Машка!
Глава 5
Трехдневный кошмар после скоропалительных похорон и не думал заканчиваться. Иногда Юле даже казалось, что она попала в чудовищное зазеркалье, где все над ней потешаются, скалятся и норовят выставить душевнобольной.
Тамара сновала вокруг нее огромным челноком. Заботливо вливала ей в рот лекарства, обтирала лицо и шею влажным носовым платком, укрывала голову от солнца широкополой соломенной шляпой. И все время пыталась ее накормить.
— Да не хочу я!
Юля злилась, отворачивалась от ложки, нацеленной ей в рот. С ложки этой что-то с мягким шлепком падало на стол, растекаясь вязкой кляксой. Тамара сноровисто вытирала кляксу столовой тряпкой. Черпала новую порцию серой бурды и снова тыкала ложкой Юле в лицо.
— Тебе надо есть! — с чего-то решила она. — Обязательно нужно есть! Ты же не хочешь уйти за ним следом именно так!
Это был не вопрос даже, а утверждение. И Тамара, и Юля знали прекрасно, что так, как ушел из жизни Степан, уйти никто не захочет.
Только вот связи ею не прослеживалось никакой.
При чем тут вязкая каша, липнувшая к деснам, — Тамаре все же удалось втиснуть ей в рот одну ложку… Почему вдруг, если она не будет есть, с ней случится все именно так страшно, как со Степаном? Она ведь может умереть как-то иначе, к примеру от голода. Или попав в автокатастрофу, машину-то теперь придется гнать домой именно ей. Почему, если она не съест тарелку каши, то непременно попадет под винт катера, в неурочное время решившего пришвартоваться у пристани? Почему?!
— Да чего ты пристала? Просто так я сказала, просто так, — сдавалась мгновенно Тамара, когда Юля начинала доставать ее вопросами, глядя на соседку по комнате так, как смотрят несмышленые дети. — Поесть тебе нужно непременно.
— А почему непременно эту кашу? — ее передергивало, стоило представить, что придется проглотить еще одну ложку.
— Да потому, что ты не кушала ничего почти неделю! Желудок моментально скрутит, если проглотишь что-нибудь острое.
И Тамара возобновляла свои попытки накормить ее вязкой невкусной овсянкой.
Почему-то Юля не могла плакать все эти дни. Почему, интересно?
Когда бежали с Тамарой к голубой бухте, в груди все клокотало и рвалось наружу, хотя слез и причитаний не было. Не вырывалось через крепко стиснутые зубы. Тамара охала и ахала всю дорогу, собрав целую коллекцию самых разных версий. Юля бежала молча. Необъяснимый животный страх подгонял ее вперед, хотя ноги и подкашивались, сделавшись ватными.
Почему-то ей сразу показалось, что именно ее коснется беда, собравшая на набережной все спасательные службы небольшого поселка. Почему-то сразу показалось, что не обойдет ее она, не промчится мимо и не пощадит. И никогда ведь прежде не была мучима она предчувствиями. Не досаждали они ей прежде в ее безоблачном бархатном счастье, в котором она без маеты и сомнений прожила все эти годы. Утром вставала в хорошем настроении. Ночью засыпала в таком же.
Не казалось ведь, когда Степана лишили прав за управление в состоянии легкого алкогольного опьянения. И он бесился и метался потом в течение месяца, пытаясь выкупить их обратно. Нигде не кольнуло, когда он вывихнул ногу и пришел домой под руку с сослуживцем в самом скверном своем настроении. Да и собственные неприятности, как то серьезная поломка у нее мобильного, купленного накануне, сильнейшая простуда в прошлом феврале, никак подсознанием не была предначертана.
А тут вдруг до того проняло, что затошнило. И когда навстречу из толпы им выскочил незнакомый молодой человек, почему-то сразу угадалось, что это именно тот самый Серж из Пензы, таскающий котлеты с картошкой из чужих кастрюль и сковородок.
Неудивительно, что пожилой Кочетовой Серж приглянулся. Он был очень хорош собой. Даже страх не помешал Юле разглядеть в нем красавца.
— Вы Юля?! — закричал он, больно ухватив ее за руки. — Вы — Юля?!
— Да, да, Юля я! Что случилось?! Почему вы кричите?!
Задавать глупые вопросы в страшной ситуации, что может быть нелепее?! Гомонящая толпа, машины с включенными проблесковыми маячками, суета внутри плотного человеческого круга — все указывало на то, что что-то стряслось. Даже дико орущие чайки орали как будто об этом же. Зачем было спрашивать? Все равно спросила.
— Степан, он… — Красивое лицо Сержа из Пензы сморщилось, и он неожиданно прохныкал. — Он погиб, Юля! Степан погиб!!!
— Неправда, — сказала она абсолютно спокойно и ровно и даже улыбнулась ему.
Чудовищно, правда, было так себя вести? Но по-другому как-то не выходило. То ли успела отбояться свое, пока бежала. Пока острые колючки кустов цеплялись за голые икры, подстегивая. Пока Тамара причитала. Пока задыхалась…
То ли стресс ее накрыл именно таким вот опустошающим спокойствием.
— Это не может быть правдой, Сережа, — произнесла она голосом внеклассного преподавателя, так говорила она всегда со своими ребятами. — Степа ушел на пляж и он…
— Его перемолотило всего винтами, Юля, как вы не понимаете!!! — заорал парень из Пензы не своим голосом.
От его крика задние ряды плотного человеческого круга дрогнули и заколыхались. Несколько голов повернулось в их сторону. Юле сделалось неловко.
Зачем было так орать? Зачем привлекать к себе внимание?
— Он заплыл за тот вон камень. — Серж метнул взгляд в сторону серой глыбы в остаточных голубых разводах. — И в это время катер возвращался. Он не должен был…
— Кто? — задала она очередной глупый вопрос и тут же поправилась: — Что? Что, кто не должен был?
— Катер! Катер не должен был вернуться так рано! Степан… Он же не знал! При чем тут техника безопасности?! — задыхался от хрипа пензенский парень, без конца вздрагивая всем телом и косясь в сторону машины «Скорой помощи».
— Да? А при чем тут техника безопасности, кстати?
Юля снова улыбнулась, совсем не понимая, почему это ее рот ведет себя так странно, чего это он растягивается в улыбке, тогда как лица всех присутствующих серьезны и скорбны.
— Да они все! — Он развернул загорелые плечи к толпе. — Приехали, сразу начали орать, ругаться. Говорят, он не должен был…
— Кто? — как заведенная повторила она свой вопрос, и тут же снова поспешила поправиться: — Что?
Она и правда не понимала, кто или что не должен был. Степан ли не должен был заплывать за скалы. Катер ли не должен был возвратиться так рано. Или не должно было случиться ни того, ни другого. Этот Сережа из города Пензы и впрямь оказался не очень толковым парнем. Не так уж оказался не прав Кочетов в своем сарказме.
— Вы можете толком мне объяснить, Сережа, что конкретно случилось? — чуть более строгим голосом спросила Юля и повернулась к гомонящей толпе спиной.
Стало очень неприятно наблюдать человеческое любопытство, сконцентрировавшееся вокруг нее так густо.
Солнце тут же нацелилось ей в макушку, принявшись жарить, давить. В глазах помутнело, и затошнило еще сильнее. Очень хотелось ледяной воды. Хотелось вцепиться обеими руками в огромный запотевший стакан и хлестать из него обжигающую горло холодом воду. И чувствовать, как отпускает и шипит все внутри, переставая быть спекшимся.
Воды никто не дал. Спасибо Тамаре, сорвала с чьей-то головы широкополую шляпу и нахлобучила Юле на самые брови. О чем-то пошепталась с Сержем, и они, подхватив ее под руки, поволокли к ближайшей скамейке.
Юля снова оказалась лицом к толпе. Так не хотелось, так не хотелось. Потому что народ, быстренько смекнув, что к чему, тут же переключил все свое внимание на нового участника трагедии.
— Жена, жена, наверное… — тут же роем пронеслось над пляжем человеческое жужжание. — Ох, горе какое! Горе какое!
Юля слышала и не слышала. Ей было жарко, душно, хотелось пить и укрыться где-нибудь, и почему-то совсем не было страшно.
Она не знала, что можно было поделать сейчас с собственным равнодушием. Нужно же было как-то реагировать, ведь все вокруг шепчутся, охают. По обрывкам сгустившихся вокруг нее фраз, да и потому, что рассказал Серж из Пензы, понятно было, что со Степаном беда. Страшная неотвратимая беда! Ей надо было хоть как-то…
Юля слышала и не слышала. Ей было жарко, душно, хотелось пить и укрыться где-нибудь, и почему-то совсем не было страшно.
Она не знала, что можно было поделать сейчас с собственным равнодушием. Нужно же было как-то реагировать, ведь все вокруг шепчутся, охают. По обрывкам сгустившихся вокруг нее фраз, да и потому, что рассказал Серж из Пензы, понятно было, что со Степаном беда. Страшная неотвратимая беда! Ей надо было хоть как-то…
Но она не могла! Не могла плакать, рыдать, биться о чьи-то плечи и грудь. Как-то так всегда в ее представлении люди реагировали на самое страшное свое горе. А у нее и слез не было. И слов никаких не находилось. Сказать что-то нужно было, наверное.
— Тамара, — позвала она едва слышно, во рту все спеклось так, что каждое слово, будто крупной теркой, чиркало по деснам. — Тамара.
— Да, детка? Я здесь!
Полное лицо соседки склонилось к ней и почему-то показалось еще более округлым, чем прежде. Округлым, лоснящимся и неестественно-бледным. Странно, Тамара загорала, почему лицо белое?
Да и сама Тамара внезапно сделалась чрезвычайно громоздкой, заслонив собой все вокруг: людей, море, скалы в разводах голубой краски.
Громадное темное пятно, заслонившее собой весь мир.
— Тамара… Степа, он… А он где?
Юля подняла голову, тут же уколовшись взглядом о широкополый край огромной шляпы. Именно укололась, потому что глазам сделалось так больно, что она зажмурилась.
— Он там, детка. — Тамара неестественно-громко забормотала. — Он там… Там спасатели, милиция, врачи.
— Врачи? — Юля удивленно распахнула глаза, хотя они по-прежнему болели. — Зачем врачи? Он же…
Вот обозвать Степана мертвым она все же не смогла. Вроде и не резало болью по сердцу, не заходилось внутри холодом, как раз наоборот — жгло и пекло так, будто в живот кто воткнул огненный штырь. Так это же не от страха, верно? Это от жары, напряжения и пристального внимания.
А вот причислить мужа к мертвецам язык не повернулся. Не смог.
— Врачи констатируют смерть, — перемежая сдавленный шепот икотой, произнес Сергей. — Хотя там и без них все понятно.
— Понятно, — кивнула она согласно.
Понятно было, что врачи не нужны. Понятно было, что Степана нет в живых и что его уже никогда не будет в ее жизни. Непонятно было одно: как ей теперь жить со всем этим?! Что делать теперь?
— Юленька, детка, сейчас к нам подойдет милиционер, — погладила ее по плечу Тамара, когда она высказала свой последний вопрос вслух, надо же, а даже и не заметила. — Он все нам расскажет, что надо делать.
Ничего особенного милиционер предложить не сумел. Тонкие волосатые руки, болтавшиеся в коротких рукавах форменной белой рубашки, помахали зачем-то у Юли перед лицом. Пощелкали пальцами. Потом уперлись в худосочные бока.
— Она что, в шоке? — спросил над ее головой незнакомый мужской голос.
— А вы как думаете?! — воскликнула Тамара и полезла в карман халата за платком.
У нее всегда с собой было по два-три носовых платка. Она ими вытирала лицо и шею в жару. Вытрет, аккуратно свернет и сунет обратно в карман. Теперь ей было не до аккуратности. Платки она не сворачивала, а совала комом, и карманы халата смешно теперь пузырились. Юля даже хихикнула.
— Она смеется! — удивился вроде все тот же голос, а тонкие волосатые руки всплеснули, и широкие рукава рубашки вспорхнули, будто крылья. — Вы уверены, что ей не по барабану?
— Знаете что… — возмутилась Тамара и тут же добавила пару выражений, за которые милиционер тут же пообещал ее привлечь. — Чего вы тогда?! У нее шок! Самый настоящий шок! Ей врач нужен!
— Ладно, щ-щас.
Мужчина в белой форменной рубашке с непотребно широкими для его тонких рук рукавами куда-то ушел. Но вскоре вернулся, ведя, будто на привязи, высоченную деваху в белом халате, застегнутом пуговицы на три, не более.
Ляжки у девахи в белом халате были толстыми и дряблыми. Юля еще удивилась, неужели не стыдно выставлять такое некрасивое тело на всеобщее обозрение. Народу-то здесь собралось сколько!
Той было ничуть не стыдно. Мало того, она присела перед Юлей на корточки, так широко разведя в стороны толстые ноги, что ее трусы, наверное, удалось рассмотреть всем присутствующим в бухте.
— Что болит? — деловито осведомилась она, подергав Юлю за подбородок. — Сердце, голова?
— Пить хочу, — попросила Юля, стыдливо отводя глаза от хлопчатобумажного белья врачихи в крупных синих цветах. — Воды… Холодной…
— Принесите ей воды немедленно! — прикрикнула она непонятно на кого, потому что смотрела в упор на Юлю. — Как вы себя чувствуете?
— Я? — Она пожала плечами, начавшими саднить на солнце. — Я не знаю.
— У вас что-нибудь болит?
— У меня? Я не знаю… Вроде нет… Пить хочу, очень.
Тут врачиха отвела, наконец, от нее въедливый взгляд и заорала на бедного Сергея, который стоял, обхватив себя руками, с самым разнесчастным видом возле скамейки.
— Чего стоишь, как пень?! — Деваха ткнула его кулаком в мосластое колено. — Бегом за водой девушке! Или тебя тоже нашатырем пичкать!
Нашатыря Сергею не хотелось, и, далеко вперед выбрасывая длинные ноги, он побежал к торговым палаткам, взявшим голубую бухту в кольцо.
Юля проследила за его бегом. Потом перевела взгляд на толпу, начавшую понемногу редеть. Снова посмотрела на врачиху.
Та уже вовсю ковырялась в своем больничном чемоданчике. Сноровисто отламывала какие-то ампулы, предварительно пощелкав по ним длинным ногтем указательного пальца. Накачивала их содержимым пластмассовый шприц. Нанизывала на него иглу, прыскала в воздух пунктирной струей и тут же без лишних уговоров вонзала иглу Юле в вену.
— Не больно? — удивилась она, вдавливая комок ватки в уколотое место.
— Не знаю. — пожала Юля плечами. — Я ничего не чувствую.
— Это неплохо. Это даже лучше, чем истерика. Этот тормоз потом отпустит. А сейчас… Сейчас вам нужно быть сильной, держать себя в руках. Предстоит пройти много обязательных процедур, к которым нужно быть готовой.
Юля склонила голову к левому плечу, украдкой поглядывая по сторонам.
Там за спинами грузной Тамары и пересевшей к ней на скамейку врачихи наметилось какое-то движение. Сначала в образовавшийся коридор раздавшихся в разные стороны человеческих тел протиснулась машина спасательной службы. Осторожно прошуршала шинами мимо скамейки и укатила на базу, видимо. Потом, не особо церемонясь, взвизгнула сиреной «Скорая». Тоже уехала.
— Вас не взяли, — кивнула Юля докторше.
— Ничего, меня милиция подберет. — Она вздохнула и принялась поправлять в своем чемоданчике пузырьки и упаковки с лекарствами. — Не так-то уж и далеко, пешком пять минут ходьбы. Вы как?
— Не знаю. — Юля снова выглянула из-за ее плеча. — Мне никак. Я ничего не осознаю.
— Понятно.
Девица подхватила Юлину руку с ее колена, вцепилась в запястье, нащупала пульс, удовлетворенно крякнув, что все вроде в порядке. Для верности померила и давление. Осмотрела зрачки, раздирая Юле веко. Пошлепала по плечу одобрительно и обратилась к милиционеру, застывшему чуть поодаль:
— Слышь, Сергей Петрович, что с ней делать?
— Как она? — Его волосатые руки снова уперлись в тощие бока.
— Да ничего вроде. Давление, пульс, все в норме. То ли шок у нее, то ли в самом деле не особо большая потеря. Я не психиатр и даже не врач, я всего лишь фельдшер. На всякий случай успокоительное ей вколола. Уснуть должна минут через двадцать-тридцать.
— Нормально, нет! А в больницу со мной кто поедет? А опознание мне кто проводить должен, пингвины, что ли?! — Милиционер, хоть и поставил Тамаре на вид за ее бранные слова, сам изругался. — Пацан, что с погибшим был, опознал погибшего. Но этого мало.
— А че так?
Фельдшерица приставила к глазам руку козырьком, глянув на милиционера.
— А то! Ты видала, что там осталось?
— Видала.
— Ну!
— Чего ну? Плавки его, маска с трубкой и шапочка резиновая тоже его. Чего еще-то надо, не пойму!
— Родственники должны опознавать, вот что! — он сунул правую руку в широченный левый рукав и поскреб по коже ногтями. — А ты ей успокоительного впорола. Теперь до завтра. А ну как она завтра снова неспособна будет. Что мне с этим утопленником делать прикажешь?! Мне его даже положить некуда! У нас в морге холодильники потекли! Слыхала небось?
— Слыхала. Там вроде ремонтировать собирались, вот их и отключили.
Юля их почти не слушала. Она с благодарностью приняла из рук пензенского Сергея бутылку минеральной воды и вливала ее теперь в себя маленькими глоточками, испытывая непередаваемое удовольствие.
Схватившаяся тонким ледком вода гремела в бутылке детской погремушкой. Крохотные льдинки похрустывали на зубах, таяли на языке, возвращали к жизни спекшееся нутро. Даже моргать стало не так больно. И чужое присутствие рядом воспринималось с полным безразличием. Хотя эти двое — милиционер и фельдшерица — не очень-то заботились о ее душевном состоянии, наперегонки обсуждая, куда им девать труп погибшего под винтом катера. Считали, видимо, что успокоительное лекарство все способно списать.