– Я... я почел бы за честь узнать ваше имя.
Какая-то странная застенчивость охватила обоих.
«Что ему сказать? – думал Шон. – Я не должен, не могу сказать ему правду».
– Бог мой, какая грязь! – рассмеялся он. – От нас несет, словно мы уже десять дней мертвы.
Майкл, казалось, впервые заметил в каком они виде.
– Ма накричит себе грыжу, когда меня увидит. – Он тоже засмеялся и сказал: – Идемте в дом. Это недалеко отсюда. Перекусите с нами, вымоетесь, а слуги вычистят ваше платье.
– Нет. – Шон покачал головой. – Мне надо возвращаться в Ледибург.
– Пожалуйста. Я хочу, чтобы вы познакомились с моей матерью. Отца сейчас нет, он на войне. Ну пожалуйста, пойдемте со мной.
«Я ему действительно нужен». Шон с теплым чувством глядел в глаза сына, с трудом сдерживая переживания; его лицо покраснело от удовольствия.
– Майк, – начал он и остановился в поисках нужных слов. – Сейчас положение несколько затруднительное. Я не могу принять твое предложение. Но я был бы рад увидеть тебя снова и надеюсь, мы еще встретимся. Давай погодим.
– О!
Майкл не пытался скрыть разочарования.
– Ну я хоть провожу вас до моста.
– Хорошо.
Шон рубашкой обтер грязь, а Майкл тем временем отвязывал лошадей.
Они ехали вначале молча все из той же странной застенчивости. Потом заговорили, и очень скоро барьеры между ними рухнули. С гордостью, нелепой в таком положении, Шон отметил быстроту ума Майкла, свободу выражений, необычную для столь молодого человека, зрелость взглядов.
Они говорили о Тёнис-краале.
– Это хорошая ферма. – В голосе Майкла звучала гордость. – Моя семья владеет ею с 1867 года.
– Но у вас не очень много скота, – заметил Шон.
– Па не везло. Приключилась чума, но мы оправимся. Вот увидите. – Он немного помолчал, потом продолжил: – Па на самом деле не скотовод. Вместо того чтобы вкладывать деньги в скот, он покупает лошадей. Вроде Красавицы. – Он потрепал по шее свою великолепную золотистую кобылу.
– Я пытался с ним спорить, но... – Тут юноша сообразил, что близок к предательству, быстро спохватился и торопливо сказал: – Не поймите меня неверно, мой отец человек необычный. Сейчас он в армейском штабе, полковник и один из самых близких к генералу Буллеру людей. Он кавалер Креста Виктории за храбрость и получил орден «За выдающиеся заслуги» за то, что делает сейчас.
«Да, – думал Шон. – Я тоже защищал Гарри; часто защищал, особенно в твоем возрасте».
Он понимающе изменил предмет разговора.
Заговорили о будущем.
– Значит, ты хочешь быть фермером?
– Я люблю эти места. Я здесь родился. Для меня это не просто земля и дом. Это часть традиции, к которой я принадлежу. Она создана людьми, которыми я горжусь. После па только я смогу ее продолжить. И я не подведу. Но...
Они добрались до подъема над дорогой, и Майкл остановился и посмотрел на Шона, как бы решая, сколько он может сказать этому незнакомцу.
– Но... – мягко подтолкнул его Шон. Майкл еще несколько мгновений смотрел на него, пытаясь правильно оценить: он был убежден, что может доверять ему больше, чем любому человеку на земле. Ему казалось, что он всю жизнь знает этого человека и между ними есть что-то очень прочное, очень хорошее и почти осязаемое.
– Но, – вернулся он к разговору, – это не все. Мне мало только земли и скота. Это трудно объяснить. Мой дед был великим человеком; он занимался не только скотом, но и людьми. Он... вы понимаете меня, верно?
– Думаю, да, – кивнул Шон. – Ты хотел бы занять свое место в общей системе вещей.
– Да, именно так. Я бы хотел решать не только, когда отбраковывать скот, когда клеймить и где ставить новый чан.
– И что ж ты собираешься делать?
– Ну, я учусь в Кейптаунском университете. На третьем курсе. К Рождеству получу диплом.
– И что потом?
– Не знаю, но что-нибудь найду. – Майкл улыбнулся. – Сначала мне многому нужно научиться. Иногда меня пугает, сколько нужно узнать.
Они пустили лошадей вниз к дороге, до того поглощенные друг другом, что ни один из них не замечал коляски, которая приближалась к ним от Ледибурга, пока она не оказалась почти рядом. Тут Майкл поднял голову.
– Эй, это мама. Теперь вы сможете познакомиться.
Шон с ужасом понял, что он в западне.
Убежать невозможно – коляска всего в пятидесяти ярдах; рядом с цветным кучером сидела Энн и смотрела на них.
Майкл крикнул:
– Привет, ма!
– Майкл! Чем ты занимался? Ты только посмотри на себя!
Голос ее звучал пронзительно. Годы обошлись с Энн так, как она того заслуживала – ее черты заострились, кошачий разрез глаз усилился. Она посмотрела на Шона и нахмурилась. Глубокие морщины пролегли по ее лбу и тяжелыми линиями показались под подбородком.
– Кто это с тобой? – спросила она Майкла.
– Друг. Он помог мне вытащить из болота корову. Ты бы видела его, ма! Он просто поднял ее над грязью.
Шон видел, что на Энн дорогое платье, чересчур кричащее для буднего дня. Бархат и страусовые перья... а эти жемчуга должны были обойтись Гарри в целое состояние. В коляске новый ковер, лощеная кожа сидений отделана алым, новые медные украшения – еще одна сотня фунтов. Шон взглянул на лошадей – пара гнедых, породистые жеребцы, один другому под стать. Боже!
Энн все еще смотрела на него, на ее лице смешались узнавание и сомнение. Она покраснела, губы задрожали.
– Здравствуй, Энн.
– Шон!
Она выплюнула его имя.
– Давно не виделись. Как ты?
Глаза ее злобно прищурились. Почти не шевеля губами, она рявкнула Майклу:
– Отойди от этого человека!
– Но...
Замешательство на лице Майкла ранило Шона, словно удар копья.
– Слушайся матушку, – сказал он Майклу.
– Вы... вы мой дядя Шон?
– Да.
– Уйди он него, – пронзительно кричала Энн. – Никогда больше не разговаривай с ним! Ты слышишь, Майкл? Он зло. Никогда не подпускай его к себе. Он уничтожит тебя. – Энн задыхалась, она тряслась от гнева и ненависти и походила на безумную. – Убирайся с нашей земли, Шон Кортни! Уходи из Тёнис-крааля и никогда не возвращайся!
– Хорошо, Энн. Я ухожу.
– Майкл! Садись на лошадь! – кричала она.
– Я...
– Быстрей! Прочь от него!
Майкл сел в седло.
– Поезжай. Быстрей, – приказала она цветному кучеру. Под хлыстом рослые гнедые рванулись вперед, и Энн отбросило на кожаное сиденье. – Домой, Майкл. Немедленно домой!
Майкл в замешательстве посмотрел на Шона.
– Я не... не понимаю.
– Поговорим как-нибудь в другой раз, Майкл.
Неожиданно выражение лица Майкла изменилось, углы рта опустились, глаза потемнели от сожаления о так быстро утраченной находке.
– Нет, – сказал он, поднял руку, прощаясь, и повернул лошадь. Пригнувшись к холке, он стал догонять коляску.
– Майкл, – крикнул ему вслед Шон, но тот как будто не слышал.
Глава 37
И Шон вернулся на войну. Ада держалась так мужественно, что ему хотелось схватить ее, встряхнуть и закричать: «Плачь, черт побери! И покончим с этим!» Дирк продемонстрировал один из своих самых выдаю щихся припадков. Он вцепился в Шона и вопил так, что едва не задохнулся.
К тому времени как поезд тронулся, Шон пришел в полную ярость, и его гнев не улегся даже четыре часа спустя, когда он добрался до Питермарицбурга.
Он понес этот гнев в салун при вокзале и залил его несколькими порциями бренди. Затем в сопровождении Мбежане, который нес за ним вещи, Шон пробрался через толпу на платформе в поисках свободного купе в экспрессе, идущем на север. Ехать в нем разрешалось только военным, и все его спутники были в хаки. В обширной серой толпе кое-где виднелись яркие пятна – женщины провожали своих мужчин на войну, бедняжки. Плач сливался с громкими голосами, мужским смехом и детским писком. Неожиданно в этом шуме Шон расслышал свое имя. Всмотревшись, он увидел руку, которая лихорадочно махала ему над головами.
– Шон! Эй, Шон!
Стала видна голова Сола, потом она исчезла, потом появилась снова. Шон протиснулся к нему, и они радостно пожали друг другу руки.
– Что ты здесь делаешь? – спросил Сол.
– Возвращаюсь к своим обязанностям, а ты?
– Только что кончился недельный отпуск. Приезжал посмотреть на ребенка. Боже, какое счастье, что я тебя увидел!
– Руфь здесь? – не удержался Шон.
– Ждет снаружи в коляске.
– Я хотел бы взглянуть на малютку.
– Конечно. Давай сначала найдем два места, оставим багаж, и у нас будет еще двадцать минут до отправления поезда.
Шон увидел ее, как только они вышли на ступеньки вокзала. Руфь сидела в открытой коляске, цветной мальчик держал над ней зонт. Она была в сизо-сером платье с широкими, сужающимися книзу рукавами, вышитыми розовым, и в огромной шляпе, украшенной алыми розами. Сидела она в профиль, склонившись к свертку белых кружев на коленях. При виде спокойных линий ее лица у Шона сжалось в груди. Он остановился и прошептал:
– Боже, она прекрасна.
Рядом довольно рассмеялся Сол.
– Подожди, посмотришь на мою дочь!
Руфь, занятая ребенком, не видела, как они подходят к коляске.
– Руфь, у меня сюрприз, – сказал Сол. Она подняла голову – на нее смотрел Шон. Руфь застыла, глядя на него, и краска отхлынула от ее щек.
– Здравствуйте, Руфь.
Она ответила не сразу. Шон видел, как ее лицо закрыла маска холодной бесстрастности.
– Здравствуйте, Шон. Вы меня испугали.
Сол совершенно пропустил эту игру чувств. Он поднялся в коляску и сел рядом с женой.
– Ну-ка, погляди!
Он откинул кружева с личика младенца, и его лицо озарилось гордостью. Шон молча сел на противоположное сиденье.
– Пусть Шон ее подержит, Руфь. – Сол рассмеялся. – Пусть посмотрит на самую милую девочку в мире.
И не заметил, что Руфь снова застыла и прижала к себе ребенка, словно защищая.
– Возьми ее, Шон. Обещаю, она тебя не обмочит, разве что чутьчуть, – продолжал счастливый Сол.
Шон протянул к младенцу руки, глядя в лицо Руфи. Оно было вызывающим, но испуганным. Глаза ее потемнели, стали темно-синими. Жесткие складки вокруг рта разгладились, губы стали розовыми и влажными. Она наклонилась и положила дочь ему на руки.
Глава 38
Дорога до Йоханнесбурга была долгой и медленной, поезд часто останавливался. На каждой станции задержка – иногда приходилось ждать полчаса, иногда втрое дольше.
Изредка без видимой причины останавливались и посреди вельда.
– А сейчас в чем дело?
– Кто-то застрелил машиниста.
– Неужто опять?!
Это кричали сердитые люди, высовывавшие головы из каждого купе. А когда по насыпи проходил охранник, его сопровождал хор свистков и насмешек.
– Терпение, джентльмены. Нам приказано проверять все дренажные трубы и мосты.
– Война почти кончилась. Чего вы не уйметесь?
– Веселый старина бур улепетывает так стремительно, что думать забыл о мостах!
Солдаты выходили из вагонов и стояли небольшими нетерпеливыми группами, пока не раздавался свисток. Тогда они поднимались обратно, поезд дергался и снова полз вперед.
Шон и Сол сидели в углу переполненного купе и играли в клейбджес. Большинство солдат относилось к холодному чистому воздуху вельда с таким же ужасом, как к ядовитому газу, поэтому окна были плотно закрыты. Воздух в купе был синим от табачного дыма; пахло десятком мужчин, которые несколько недель не мылись.
Заприте в небольшом помещении некоторое количество мужчин, и не пройдет и десяти минут, как они перейдут к непристойностям.
Общество обладало обширным опытом в этом вопросе.
Сержант три года прослужил в Бангкоке. Ему потребовалось два часа, чтобы убедить слушателей: то, что по слухам расположено горизонтально, природа на самом деле расположила вертикально. Он доказал свое утверждение только после вылазки в коридор, откуда вернулся с другим ветераном, служившим в Китае. Этот эксперт предъявил доказательство в виде фотографии; фотографию внимательно рассмотрели и сочли доводы убедительными.
Это позволило капралу, который по делам посещал Индию, рассказать о своей поездке в храм Конарак. Тема позволила скоротать еще час и плавно перешла в обсуждение знаменитого Дома Слонов в Шанхае.
Так продолжалось от полудня до ночи.
Тем временем Сол потерял интерес к картам, достал из ранца книгу и стал читать. Шону было скучно. Он вычистил ружье. Потом поковырял в зубах спичкой и стал смотреть в окно на небольшое стадо антилоп, которое паслось вдоль железной дороги. Он слушал подробное перечисление утех, предоставлявшихся владелицей Дома Слонов, и решил, если когданибудь попадет в Шанхай, обходить это место стороной.
– Что ты читаешь? – спросил он наконец у Сола.
– Что?
Сол рассеянно взглянул на Шона, и тот повторил вопрос.
– «Вестминстерскую систему управления».
Сол поднял книгу, чтобы Шон увидел название.
– Боже! – воскликнул Шон. – Зачем ты это читаешь?
– Интересуюсь политикой, – с вызовом объяснил Сол и вернулся к чтению.
Шон некоторое время наблюдал за ним.
– У тебя есть другие книги?
Шон снова открыл ранец.
– Попробуй это.
– «Богатство народов» [14]. – Шон с сомнением взял книгу в руки. – О чем это?
Но Сол уже опять погрузился в чтение.
Шон раскрыл тяжелый том и взглянул на первую страницу. Он покорно вздохнул – уже очень давно он не читал ничего, кроме писем и банковских счетов. Потом его взгляд засновал по странице взад и вперед, как челнок ткацкого станка.
Этот челнок без ведома Шона прокладывал первые нити той ткани, которая покроет часть его души, до этого нагой.
Через час Сол посмотрел на него.
– Как тебе это?
Шон хмыкнул, не поднимая головы. Он ушел в чтение. То, что он читает, важно. Язык Адама Смита обладал волшебной ясностью. С некоторыми его выводами Шон не соглашался, но размышления автора вызывали в сознании Шона собственную цепь мыслей, заставляя заглядывать вперед; иногда Шон верно предвидел выводы автора, но чаще уходил далеко от намеченной им цели.
Он читал быстро, зная, что вернется к книге и прочтет ее еще раз – сейчас им только велась разведка незнакомой территории экономики. Не отрывая глаз от строк, он порылся в кармане рубашки, нашел огрызок карандаша и подчеркнул абзац, который хотел перечитать. Потом продолжил. Теперь он часто пользовался карандашом. «Нет!», – написал он на полях одной страницы. «Хорошо» – на другой.
Сол снова посмотрел и нахмурился, заметив, как Шон пачкает его книгу. Потом увидел сосредоточенное лицо Шона, и его собственное выражение смягчилось. Украдкой, из-под опущенных ресниц он продолжал наблюдать за Шоном. Его чувство к этому человеку – человеку мышц, резких смен настроения и неожиданных слабостей – граничило с восхищением. Он не знал, почему Шон распростер над ним свои крылья, защищая, да и не хотел знать. Но до чего же хорошо было просто сидеть и не читать, а смотреть на лицо этого рослого человека, который больше чем друг!
Они сидели рядом, одни среди множества. Поезд полз по травянистой равнине на север, оставляя длинный шлейф серебристо-серого дыма, а усталое солнце опустилось к земле и окрасило кровью облака. Потом оно село, и сразу наступила темнота.
Они поели тушенки, штыком намазав ее на черствый хлеб. В купе не было света, поэтому они завернулись в одеяла и разговаривали в темноте. Разговоры вокруг них смолкли и сменились сонными звуками. Шон открыл окно, и холодный сладкий воздух прояснил им головы и обострил сознание, и они со сдержанной горячечностью заговорили.
Говорили они о земле и о людях, и о том, как те сливаются в нацию, и как этой нацией следует управлять. Мало говорили о войне и много о мире, который последует за ней; о перестройке того, что уничтожено, во чтото гораздо более прочное.
Они видели впереди горе, которое расцветает, как зловредный сорняк, на крови и трупах погибших, и обсуждали, как бы его выкорчевать, прежде чем оно задушит землю, которой суждено стать великой.
Это был первый такой их разговор. Сол плотнее закутался в одеяло и слушал в темноте голос Шона. Как большинство представителей своего народа, он обладал чувствительным и обостренным восприятием и сумел угадать новое качество, новое направление в этом человеке.
«Я приложил к этому руку, – думал он с гордостью. – Он бык, дикий бык, который бросается на все, что движется; нападает без цели, потом прерывает бег и обращается к чему-то иному; он использует свою силу для разрушения, ибо не научился использовать ее для другого; смущенный и разгневанный, он ревет из-за вцепившейся колючки; гонится за всем и в результате не может поймать ничего. Может, я сумею ему помочь, показать цель и выход с арены».
Их разговор в ночи продолжался. Темнота добавляла новое измерение их существованию. Они не видели друг друга – казалось, физическая оболочка больше их не ограничивает, их сознания свободны и могут устремиться навстречу друг другу, развивать общие мысли. Так шло, пока вдруг вся тонкая картина не разорвалась и не потерялась в грохоте динамита, шуме выходящего пара, треске ломающегося дерева и стекла, в сплетении спящих тел, которые бросило друг на друга, когда поезд, гудя, сошел с рельс. И почти сразу добавился треск ружейных выстрелов и непрерывный стук пулеметов Максима.
Шон беспомощно лежал в кромешной темноте, не в силах дышать под огромной тяжестью. Он начал биться, расшвыривать людей и багаж, навалившихся на него, запутался ногами в одеяле. Тяжесть уменьшилась, он смог вдохнуть, но в лицо ему угодило колено, с такой силой, что разорвало губу и кровь полилась в рот.
Он сильно ударил и почувствовал под рукой разбитое стекло.
В темноте люди кричали от ужаса и боли – стоны, проклятия и выстрелы слились в безумный хор.
Шон высвободился из-под тяжести и встал, чувствуя, как вокруг барахтаются люди.
Теперь он слышал повторяющиеся удары пуль в дерево; они звучали гораздо громче выстрелов из ружей, пославших их.