Он перевел взгляд на Марана, с отсутствующим видом стоявшего посреди каюты. Маран был одет как землянин — в джинсы и свободный свитер. Джинсы, рабочая одежда десятка поколений землян, сидели на нем так, словно и его предки поколение за поколением врастали в них… Разве только джинсы? Бакнианские, узкие в бедрах и расширяющиеся книзу брюки, облегающие кожаные штаны лахинского охотника, романтические рубашки бакнов, подчеркнуто спортивные сорочки землян, кит, даже бесформенную, сшитую из шкур мехом наружу одежду горца из Небесных Ступеней он носил так ловко, словно в ней родился. Ох уж этот Маран! Но одежда — пустяки, а как он перенимает манеры, стиль речи… Еще в Бакнии Дан не раз удивленно замечал, как непринужденно Маран переходит от приподнятой, слегка взволнованной манеры бакнов к деловому стилю землян, усвоенному, несомненно, от него, Дана. А на Перицене? Как он тут же овладел своеобразным красноречием лахинов. Ох уж этот Маран!
Занятый своими мыслями, он не заметил, что Маран повернулся к нему и изучающе смотрит на его лицо.
— О чем ты думаешь, Дан?
— О тебе, — ответил Дан чистосердечно.
— Обо мне?! По поводу?
— Думаю, что из тебя мог бы выйти превосходный актер.
— На роли героев, как говорит Поэт? Ну раз натурального героя из меня не получилось… — Маран невесело улыбнулся. — Хорошо еще, что ты меня не подозреваешь… Хм…
— В чем?
— В том, что я… Что я играю роль честного человека. Как считает Ника.
Дан отчаянно покраснел. Он надеялся, что Маран не догадывается. Хотя разве от Марана что-нибудь скроешь?
— Боюсь, что исправить неблагоприятное первое впечатление, произведенное на женщину, труд почти непосильный.
И это он угадал, подумал Дан пристыженно.
— Не знаю, помнишь ли ты обстоятельства нашего знакомства? Если это можно так назвать. Лично я вряд ли когда-нибудь забуду выражение лица Ники — с такой гадливостью она на меня смотрела. Я еще тогда понял, что она никогда не простит мне эту злосчастную вазу.
— Вазу?
— Ты что, забыл?
Дан смутился. Нет, конечно, просто он думал о другом, разве можно забыть тот эпизод… тогда, в первое утро в Бакне, когда их с Никой хотели арестовать в заброшенной, но все еще хранившей следы роскоши опочивальне кого-то, как ему сказали позже, из членов императорской семьи… в Малый дворец они забрели ночью, сами того не подозревая, просто увидели незапертую дверь и по запаху поняли, что помещение нежилое… Эпизод для Ники, выросшей в семье какого-никакого, а художника, совершенно невероятный: один из обнаруживших их охранников схватил стоявшую на столике у кровати изумительной работы цветочную вазу из тончайшего фарфора и с брезгливым выражением лица разбил ее о чугунную каминную решетку…
— Но не мог же я кинуться объяснять ей, что это не мои люди, а обыкновенный офицерский патруль, совершенно случайно встреченный мной у двери черного хода…
— На наше счастье, — пробормотал Дан.
— …которую вы с присущей вам беззаботностью оставили открытой настежь. Конечно, я мог бы спасти вазу, но… Я ведь тебе говорил, что по уставу Охраны всем чинам вменялось в обязанность неукоснительно наблюдать не только за низшими, но и высшими по званию и докладывать по инстанции о малейших отклонениях в их поведении? Так что…
— Ваза это не столь существенно, — прервал его Дан.
— Да, но это было отличной увертюрой к расправе с дворцом… Уверяю тебя, Дан, если б я мог спасти дворец ценой собственной жизни, я бы спас его, не задумываясь.
— Не сомневаюсь, — пробормотал Дан, мгновенно вновь ощутив ужас, охвативший его в тот момент. Нет, ужас потом, а вначале, когда их вывели на площадь, другое чувство… Задыхающийся голос Ники: «Дан, ты только посмотри!» И он взглянул. И увидел чудо: дворец Расти, устремленный ввысь, летящий, казалось, его удерживают на земле только тонкие витые канаты, заменявшие колонны… А полупрозрачный переливчатый купол неправильной формы!.. Господи, какая неописуемая красота!.. И сразу накатило следующее видение: рассыпающиеся в прах тонкие стены, обламывающиеся, как сухие веточки, длинные хрупкие башенки, распадающийся на словно хрустальные осколки купол дворца…
От одного воспоминания у Дана перехватило дыхание, и он не сразу смог заставить себя вернуться в настоящее. Маран, задумчиво глядевший на него, продолжил:
— Но спасти дворец я не мог. Я не мог даже признаться в том, что хотел бы его спасти. В сущности, у меня не было выбора. Я не мог сойти с пути, который когда-то избрал сознательно, хотя в то время я уже буквально заставлял себя идти по нему. Конечно, если б я был в состоянии все предвидеть, я предпочел бы дорогу Поэта… Или Мастера — по крайней мере, все чисто и ясно, пуля в висок и кончено. Но вначале я не понимал, я самонадеянно думал, что удача все смоет, а когда стал понимать, деваться было уже некуда, оставалось либо идти до конца в ожидании… вернее, в поисках… своего шанса, либо совершить какой-нибудь отчаянный поступок и умереть… Собственно, я и умереть спокойно не мог, ведь я уже был не один, один я был вначале, когда только стал смутно ощущать, что у нас неладно, потом я стал искать людей, собирать их вокруг себя, уйти было б предательством по отношению к ним… Да и какой поступок я мог совершить? Выйти на площадь и кричать, что Изий — убийца и преступник? Меня приняли бы за сумасшедшего. Пристрелить его, как мерзкую гадину? К Изию невозможно было проникнуть с оружием. Даже если б я был способен убить голыми руками, мне не дали б этого сделать, ведь при самых секретных его переговорах присутствовало несколько человек из его личной охраны, стоявших у дальней стены, этот жалкий трус предпочитал говорить шепотом в собственном кабинете, лишь бы не подвергаться реальной или воображаемой опасности. Когда он появлялся на трибуне, вооружали не всех охранников, которые его сопровождали, а только особо доверенных. Мои люди в их число не входили, а что до меня самого, с оружием к Изию меня не подпустили бы даже на километр, как и любого другого члена Правления, с теми, кто хотя бы теоретически мог претендовать на власть, он был особо осторожен… Да если б я и убил его — что бы это дало? Ровным счетом ничего. Его место занял бы тот же Лайва или кто-то другой из его приближенных и верных последователей, и ничего бы не изменилось. Надо было сделать то, что мы сделали, я и сейчас не вижу этому альтернативы, Дан. И вообще всему, что я натворил. Это, наверно, хуже всего. Я ничего не добился, ничего не сумел, все погубил…
— Маран!
— И хуже всего, что я до сих пор не могу понять, как же надо было действовать. Тебе, наверно, это покажется смешным? Полтора года прошло, а я по сей день не сплю ночами, все думаю, думаю… Что надо было делать? То ли выхода не существовало, и я был обречен на поражение, то ли выход есть, но я глуп и неспособен и не видел его… да и до сих пор не вижу…
— Надо было сохранить власть. Наверно.
— Как? Объясни мне, пожалуйста, как?
— Может, не стоило дразнить гусей?
— Если б на Большом собрании я не внес ни одного предложения, кроме того, чтобы отдать под суд Лайву и и прочих ближайших приспешников Изия, все кончилось бы точно так же. Не я, так кто-то другой поставил бы вопрос ребром: или — или. Они понимали, что вслед за Лайвой придется отвечать и им — всем по очереди. А не трогать Лайву? Извини, но по-моему избирательная справедливость хуже несправедливости, а правда, заплаткой пришитая на ложь, становится частью этой лжи и не вызывает доверия.
— Разве я сказал, что не надо было трогать Лайву? Собрание не надо было созывать, вот что.
— То есть законсервировать ситуацию? Терпеть эту шайку рядом с собой, во власти? До каких пор? Или ты забыл о Мстителях? Они ведь могли убить меня в любую минуту. Сам понимаешь, что это значило. Дело ведь не во мне. Совсем в другом. Нет меня, нет и большинства в Правлении, а значит, Главой Лиги становится их человек, и… И, как вы говорите, все возвращается на круги своя… Такая вот цепочка. А теперь скажи мне, где я ошибся.
— Не знаю. Честное слово, не знаю.
— И я не знаю. Дан! Положа руку на сердце… Как ты думаешь?.. Черт возьми! Помнишь — после Собрания? У тебя было лицо человека, способного на убийство.
— Помню, — ответил Дан не без смущения. — Ей-богу, будь у меня бластер, я прикончил бы Лайву, не задумываясь. Какое счастье, что бластера мне не дали!
— Да, естественно. Но если б он у тебя оказался, Лайва сейчас не делал бы того, что он делает. Я не к тому, что ты должен был его убить. Но может, мне следовало б наплевать на законы и законность, арестовать эту компанию, судить и поставить к стенке или хотя бы посадить? А? Возможно, я и сделал бы это, если б один раз уже не принес нравственность в жертву целесообразности.
— Ты об Изии?
— Да.
— По-моему, Изий получил то, что заслужил, — проворчал Дан. — И даже гораздо меньше. И вообще ты сделал то, что должен был сделать. И хватит об этом!
— Маран!
— И хуже всего, что я до сих пор не могу понять, как же надо было действовать. Тебе, наверно, это покажется смешным? Полтора года прошло, а я по сей день не сплю ночами, все думаю, думаю… Что надо было делать? То ли выхода не существовало, и я был обречен на поражение, то ли выход есть, но я глуп и неспособен и не видел его… да и до сих пор не вижу…
— Надо было сохранить власть. Наверно.
— Как? Объясни мне, пожалуйста, как?
— Может, не стоило дразнить гусей?
— Если б на Большом собрании я не внес ни одного предложения, кроме того, чтобы отдать под суд Лайву и и прочих ближайших приспешников Изия, все кончилось бы точно так же. Не я, так кто-то другой поставил бы вопрос ребром: или — или. Они понимали, что вслед за Лайвой придется отвечать и им — всем по очереди. А не трогать Лайву? Извини, но по-моему избирательная справедливость хуже несправедливости, а правда, заплаткой пришитая на ложь, становится частью этой лжи и не вызывает доверия.
— Разве я сказал, что не надо было трогать Лайву? Собрание не надо было созывать, вот что.
— То есть законсервировать ситуацию? Терпеть эту шайку рядом с собой, во власти? До каких пор? Или ты забыл о Мстителях? Они ведь могли убить меня в любую минуту. Сам понимаешь, что это значило. Дело ведь не во мне. Совсем в другом. Нет меня, нет и большинства в Правлении, а значит, Главой Лиги становится их человек, и… И, как вы говорите, все возвращается на круги своя… Такая вот цепочка. А теперь скажи мне, где я ошибся.
— Не знаю. Честное слово, не знаю.
— И я не знаю. Дан! Положа руку на сердце… Как ты думаешь?.. Черт возьми! Помнишь — после Собрания? У тебя было лицо человека, способного на убийство.
— Помню, — ответил Дан не без смущения. — Ей-богу, будь у меня бластер, я прикончил бы Лайву, не задумываясь. Какое счастье, что бластера мне не дали!
— Да, естественно. Но если б он у тебя оказался, Лайва сейчас не делал бы того, что он делает. Я не к тому, что ты должен был его убить. Но может, мне следовало б наплевать на законы и законность, арестовать эту компанию, судить и поставить к стенке или хотя бы посадить? А? Возможно, я и сделал бы это, если б один раз уже не принес нравственность в жертву целесообразности.
— Ты об Изии?
— Да.
— По-моему, Изий получил то, что заслужил, — проворчал Дан. — И даже гораздо меньше. И вообще ты сделал то, что должен был сделать. И хватит об этом!
— Ты полагаешь?
— Маран, что с тобой? В последнее время ты стал… Ты слишком активно исповедуешь Евангелие от Мастера… не удивляйся, это не мое выражение — Поэта.
— Евангелие от Мастера? — задумчиво проговорил Маран. — Интересно. Может, и так. Наверно, с возрастом я стал лучше понимать Мастера. Хотя не знаю, отрекался ли я от него. Когда-либо.
Он прикрыл глаза, словно пытаясь припомнить. Дан не выдержал.
— Маран, — сказал он с опаской, — ты не обидишься, если я задам тебе один вопрос? Впрочем, можешь не отвечать, если не захочешь.
Маран посмотрел на него с удивлением.
— Что за странное предисловие? О чем речь?
— Помнишь разговор в баре? До того, как вы с Поэтом помирились? После концерта.
— Ну?
— Поэт упрекнул тебя. Он сказал, что ты не пришел на похороны Мастера. Это правда?
— Правда.
Маран сунул руки в карманы и, чуть ссутулившись, прошелся по каюте в одну сторону, в другую — мимо напряженно молчавшего Дана. Потом вернулся и сел напротив.
— Что ты так на меня смотришь? Меня не было в Бакне, я узнал о случившемся наутро в день похорон и успеть на них никак не мог. Даже на усиленном мобиле Охраны.
— Почему же ты не сказал об этом там?
— Потому что я виноват, Дан. Потому что я непростительно виноват. Потому что в последние полгода жизни Мастера я почти не приходил к нему. Может, раз или два. Я тогда был полным идиотом. Спаситель отечества! Кретин! А Мастер… Мастер уже все понял. Хотя Изий только-только пришел к власти.
— Но ведь Изий не сразу превратился в того тирана, каким стал под конец?
— Дело не только в Изии. Еще при Роне Льве было пролито немало крови, Дан. Немало, и к тому же зачастую бессмысленно. И жестоко. Аристократов расстреливали только за то, что они аристократы. Ты ведь знаешь, установка была такая, аристократия — вот причина всех бед Бакнии. Истребить ее без пощады и без колебаний. И истребляли. Нередко вместе с малолетними детьми, полумертвыми стариками… я уже не говорю о женщинах, различия между мужчинами и женщинами не делалось. И не только аристократов. Военных — за то что они в свое время присягали императору. Дипломатов — за то, что они были кавалерами императорских орденов. Просто людей — за то, что они не доносили на аристократов, военных, дипломатов и друг на друга. И самое потрясающее — что все это сходило Рону и его приверженцам с рук. То ли за счет всеобщего ослепления, то ли страха. Но кто-кто, а Мастер слеп не был. И через страх он умел переступать. Он еще при Роне стал говорить… Он говорил, что кровь, начав проливаться, уже не останавливается. Он говорил, что спасение нации и государства превращается в пожирание друг друга в борьбе за полноту власти. Он говорил, что в подобной борьбе неизбежно победит не лучший, а худший. Он говорил… Он много чего еще говорил. А я, идиот, думал, что он сошел с ума. Стал впадать в детство.
— Он был так стар?
— Нет, Дан. Это я был молод. Впрочем, это не оправдание.
— Почему же? В какой-то мере…
— Ни в какой! Ведь это Мастер сделал из меня человека. И из меня, и из Поэта. Он не только учил нас писать. Он учил нас видеть и слышать. Думать. Не по его подобию, а самостоятельно. Хотя в то же время он учил нас отличать добро от зла и правду от лжи. Но я оказался скверным учеником. У меня все перепуталось в голове. Я возомнил, нахальный мальчишка, что есть вещи, в которых я разбираюсь лучше Мастера. Мастеру пришлось умереть, чтоб с меня слетела эта шелуха, чтоб проклюнулось зернышко, которое он в меня заложил. А тогда я снисходительно думал: пусть Мастер пишет книги. Рон Лев провозгласил, что в борьбе неизбежно насилие. И все развесили уши. Я в том числе…
— Время было такое.
— Да, время. Прекрасное оправдание для людей без ума и без совести. Вроде меня тогдашнего. Вообрази себе, я видел собственными глазами, как расстреливали парня с соседней улицы только потому, что он происходил из семьи барона… разорившейся семьи, иначе он не попал бы на улицу, где жили нищие и полунищие… И мне казалось, что в этом нет ничего преступного, ведь Рон Лев утверждал, что все аристократы — враги, они спят и видят, как вернуться к старому… То, что началось естественно и разумно, почти сразу пошло вкривь и вкось и чем кончилось?.. Да, страна разваливалась, сплошное разорение, нищета, война начисто проиграна, дерниты взяли Вагру, то есть были в трех часах езды на мобиле от столицы, императорские военачальники не имели никакого понятия о том, как следует воевать, а командовать армией мог только человек соответствующего происхождения, как и управлять государством, чего у них тоже не получалось, надо было положить этому конец, так, во всяком случае, нам, юнцам, тогда казалось… Ладно! Это начало пути. А вспомни последнее достижение Изия! Надо уничтожить саму память об императорах, для чего стереть с лица земли их дворцы. Дворцы, построенные великим Расти! Но не будем об этом, Дан. Извини, слишком тяжело вспоминать… И я, глупец, мог ставить Мастеру в вину то, что он не понимает и не принимает эти бесчисленные преступления, как должное! Я смог отдалиться от него и в день его гибели быть на другом конце Бакнии! Это гораздо хуже, чем не прийти на похороны, вот почему я не стал вступать в объяснения с Поэтом и Дором… да еще и оправдываться…
— То, что Поэт был рядом с Мастером, ничего не изменило. Так что и ты вряд ли мог…
— Мог или не мог… Разве дело в этом?
Дан посмотрел на расстроенное лицо Марана и пожалел, что затеял этот разговор.
— Извини за дурацкий вопрос, — сказал он смущенно. — Наверно, не стоило все это ворошить.
— Ворошить? Неужели ты думаешь, что я способен забыть об этом? С чувством вины умирают… Если эту вину невозможно загладить.
— Невозможно?
— Поздно. Когда человека уже нет. Как Мастера. Как Ланы.
Ланы? Дан вспомнил, как Маран, посмотрев долгим взглядом на безжизненное тело, которое через минуту накрыли простыней, пошел к себе, лег на диван и отвернулся к стене…
Все-таки зря он затеял этот разговор. Впрочем, разве это он его затеял?
— Маран, — сказал он, пытаясь переменить тему, — что ты собираешься делать? Ты решил?
Маран покачал головой.
— Я должен пощупать ситуацию.
— Но ты же знаешь.
— Только факты. А настроения? Не стоит заранее строить планы, Дан. Потерпим.
— Приехали, — сказал пилот, отворачиваясь от пульта. Лицо у него было молодое, веселое, улыбка ослепительная. — Гляди-ка, — он озабоченно уставился на иллюминатор, — светает. Что-то мы припозднились, как бы меня на взлете не засекли. Давайте, собирайтесь.