— Маран, берегись. В квартале охранники. А улицу, куда вы направляетесь, патрулируют. Я могу вывести вас отсюда дворами. Если доверитесь.
Маран внимательно посмотрел на него и сказал:
— Доверимся. Веди.
Дан свернул в переулок, пересек захламленный двор, пешеходную дорожку, затоптанный газон и оказался у боковой стены дома, где жила Дина Расти. Стена удивила его своей обшарпанностью. Краска во многих местах слезла, кое-где красовались надписи мелом не самого пристойного содержания, кафельные плитки, которыми была облицована нижняя часть здания, потрескались, часть вовсе отвалилась, обнажив грязные пятна от клеящего состава. Под помятыми водосточными трубами красовались обширные ржавые потеки.
Дан обогнул угол и вышел к фасаду. Тут картина была немного лучше, окраску, видимо, недавно подновляли. Дан усмехнулся. Точь-в-точь империя Изия, фасад которой кое-как подправлен Лайвой…
Он предъявил охраннику на входе безукоризненное удостоверение инженера ремонтной конторы и поднялся наверх.
В квартире Дины ничего не изменилось. Изменилась сама Дина — похудевшая, осунувшаяся, с застарелой усталостью в глазах. Она провела Дана в хорошо знакомую ему скудно обставленную комнату, на стене которой по-прежнему висели рисунки, изображавшие дворцы, площади, парки, павильоны, фонтаны, айты — высокие узкие сооружения, увешанные гроздьями прозрачных колоколов, культовые сооружения, как значилось в словаре бакнианского языка, а в середине стояло подобие кульмана, проходя, Дан взглянул на чертеж — это был фасад здания, в чертежах он разбирался слабо, но что-то в едва намеченных очертаниях притягивало взор, особое изящество, присущее стилю Расти и, однако, неуловимо отличное от него.
— В Латании объявили большой конкурс на проект Дворца Правительства, — сказала Дина, перехватив его взгляд, — и я решила попробовать.
— Ты имеешь право участвовать в латанийском конкурсе? — поразился Дан.
— Ну что ты… — она слабо улыбнулась. — Это для себя. Для души.
Дану вдруг стало зябко. Господи, ну и жизнь!.. Вроде бы и Ника живет, и Дина, а если подумать… После смерти Лея… точнее, гибели, такая смерть сродни гибели в бою… она так и осталась одна, наверно, человек моногамный, вроде него самого. Дело, которое она любит и знает… не просто знает, у нее есть талант, Дан это понял с абсолютной ясностью, увидев линии, проведенные ее маленькой рукой с тонкими ломкими пальчиками… дело это выхолощено и упрощено, вместо творчества она вынуждена заниматься рутинным вычерчиванием убогих проектов стандартных Домов, и только приходя после работы в пустую, неуютную квартиру, может помечтать на куске ватмана. Поддавшись неодолимому чувству жалости, он предложил — неожиданно для себя самого:
— Дина, а что если ты слетаешь к нам, на Землю? Встретишься с Никой, посмотришь, как мы живем… — предложил и испугался — какое он имеет право?.. А, впрочем, почему нет? Где же хваленый земной гуманизм?
Но Дина печально покачала головой.
— Я бы с радостью, Дан, но кто меня отпустит? Я же работаю.
— А в отпуск?
Дина смотрела непонимающе.
— Что это? Разрешение отсутствовать на работе? У нас такого нет, ты разве не знаешь?
— Я забыл. Что же, никак нельзя?
— Разве что уехать насовсем.
— А почему бы и нет?
— Ну что ты, Дан! Я не могу. Здесь картины Лея…
— Картины можно взять с собой.
— Можно, но я не имею на это права. Лей… Он бы разгневался. Они принадлежат Бакнии. Лига когда-нибудь уйдет, а Бакния останется. Да и если б я увезла их… Не могу же я увезти дворцы Расти. Не могу увезти и оставить их тоже не могу… — Имя Расти, видимо, напомнило ей о цели встречи. — Да, Дан, я, кажется, нашла то, что тебе нужно. Собственно, поэтому я тебя и позвала.
Она встала, вышла в соседнюю комнату и вернулась с большой толстой тетрадью.
— В свое время я собирала все, что известно о Расти. Упоминания в книгах, устные легенды, о нем до сих пор рассказывают легенды… Все — вот в эту тетрадь.
Дан кивнул.
— Да, я знаю. Поэт говорил мне.
— Я внимательно просмотрела ее и… — она открыла тетрадь на странице, аккуратно заложенной самодельной закладкой. — Видишь ли, во времена Расти богатые аристократы часто собирали вокруг себя известных поэтов, музыкантов, художников, в Бакнии искусство всегда ценилось высоко, а тот период в этом отношении был золотым веком, аристократы наперебой зазывали к себе людей творческих, а дружбой с великим Расти гордился даже император. Если б Расти захотел, он мог бы всю жизнь есть и спать в богатейших домах Бакны, но он этого не делал почти никогда, наверно, дорожил своей независимостью… Вообще тогда к подобным вещам относились иначе, Поэт, как ты знаешь, обзывает литературных наемников Лиги придворными поэтами, а ведь придворных поэтов как таковых было очень мало, и их дружно презирали собратья… Так вот, мне попались записи хозяйки одного из таких домов. Послушай, что она пишет. — Дина, близоруко сощурившись, прочла вслух: — «В ту весну у нас в доме часто бывал прославленный Расти»… Она описывает разные его привычки, манеры, всякие связанные с ним эпизоды… — Дина перевернула несколько страниц, — а вот то, что представляет интерес для тебя. «Особенно Расти любил, уединившись в зимнем саду, подолгу разговаривать с потомком одного из древнейших родов Синуки Сатом Виянт, столь же просвещенным и остроумным, сколь элегантным и обаятельным. Это меня не удивляло, ибо Сат Виянт был интереснейшим собеседником. К несчастью, его жена»… дальше неважно, светские сплетни.
— Ты думаешь, Сат Виянт знал что-то о Людях с зелеными глазами и рассказал Расти? Но из чего ты это вывела? Только из того, что он был уроженцем Синуки? Но…
— Погоди. Виянт, родовое имя Сата, в переводе с древнего языка означает «мудрый». Потомки Мудрецов в городах… Ты ведь знаешь, какую роль в средние века играли Мудрецы?
Дан кивнул, и она продолжила:
— Потомки Мудрецов и сами Мудрецы часто награждались баронским титулом, к ним восходит не один род, возникший в Темные века. Я тебя убедила?
— Убедила.
— Если архивы рода Виянт уцелели, их надо искать либо в Синуке, либо здесь, в Бакне.
— Спасибо, Дина, — Дан поймал руку Дины и поцеловал, несмотря на ее смущенное сопротивление.
Дан и Маран стояли в арке Малого дворца Расти и наблюдали за происходящим на площади. Затея Марана была настолько нахальна, что имела шансы на успех. Он решил просто-напросто использовать то обстоятельство, что площадь Расти обделена высоким вниманием, в отличие от Главной, которую с раннего утра до глубокой ночи патрулировали охранники. По выходным там даже стояли бронемобили, топталось оцепление, и злополучная площадь производила впечатление оккупированной территории. Был в этом и некий элемент абсурда — как, впрочем, во многом, что делалось в государстве. В стремлении искоренить некогда узаконенные Мараном «злопыхательские» сборища, на деле своеобразный Гайд-парк, где каждый мог испробовать себя в качестве оратора, напуганные правители, видимо, забыли, что бунт рождает все-таки не земля, а те, кто по ней ходит… наоборот, именно благодаря целеустремленной сосредоточенности Охраны на этих нескольких сотнях квадратных метров, движение «свободных» продолжало существовать, люди собирались то на одной, то на другой улице Бакны, собирались, расходились, прежде чем их успевали разогнать… На улицах, в скверах, парках — правда, не на площади Расти.
Площадь выглядела так же, как два года назад. На восстановленный при Маране Большой дворец руководство Лиги больше не посягало, разрушительных амбиций вообще поубавилось, не трогали и айты, один, правда, остался недостроенным, но второй успели закончить, только вместо множества колоколов, увивавших его прежде, висело лишь три или четыре, сколько именно, Дану отсюда видно не было. Не осмеливаясь останавливаться у подножья айта, чтобы вознести молитву, как того требовали религиозные догматы, верующие тем не менее часто проходили мимо, молясь на ходу в виду святыни. Благодаря этому на площади обычно было многолюдно. Единственное нововведение: Большой дворец был объявлен собственностью государства, о чем возвещали два зеленых флажка, развевавшихся у входа, именно эти флажки отпугивали от площади добровольных ораторов и их слушателей, видевших в них не только знамя, но и знамение. Почти никто не знал, что дворец пустует, как и все прочие здания на площади. Никто, кроме Марана…
С того места, где Дан с Мараном устроились, толпа, собравшаяся у фонтана, была видна, как на ладони… точнее, не у фонтана, фонтана еще не существовало, в центре площади возвышался лишь парапет, очерчивавший его будущий бассейн… будущий ли? Строительство ни на йоту не продвинулось с последнего дня правления Марана. На парапете, небрежно прислоненная к воткнутому в земляное дно «бассейна» стальному пруту, стояла бесценная картина Вениты. Дана бросало в дрожь при мысли, что любой, кому по какой-либо причине она не угодит — маньяк, выродок или просто фанатик, может изуродовать полотно, раздавить, изодрать, полоснуть ножом. Но Венита, сидевший на парапете рядом со своим творением, не обнаруживал никаких признаков тревоги.
Число зрителей все увеличивалось, не только зрителей — слушателей. Дан знал о чем идет речь — о катастрофе в Вагре и том, что с ней связано, но кто конкретно говорит и что именно, было неясно, до арки, где они с Мараном стояли, доносились только отголоски, иногда, когда гул толпы стихал, долетали отдельные слова. В какой-то момент над головами появился Поэт, очевидно, взобравшийся на парапет, и сразу со всех сторон к бассейну побежали люди, толпа в мгновение ока удвоилась, утроилась…
Маран присел на выступ и прислонился к стене, видимо, многодневная усталость давала себя знать. А может, не только усталость.
— Когда ты наконец отправишься на станцию? — сказал Дан, не отводя взгляда от скопления людей на площади. — Нельзя бесконечно это откладывать. Надеюсь, ты не хочешь опять свалиться?
Маран виновато пожал плечами.
— Не хочу. Валяться мне, как ты понимаешь, некогда. Но и собой заниматься времени нет. Сам видишь… Собственно, я ничего такого не чувствую, в конце концов, я наглотался этого протектора выше головы… Конечно, провериться можно… — Поколебавшись, он вдруг спросил: — А Наи улетела или еще на станции?
— Понятия не имею. — Дан оглянулся на него и лукаво добавил: — Я вижу, тебе нравятся земные женщины.
— Нравятся, — согласился Маран. — К сожалению, это не взаимно.
Дан воззрился на него с недоумением.
— У тебя совесть есть? А Индира?
— А что Индира?
— Маран! Надеюсь, ты не собираешься убеждать меня, что Индира никогда тобой не интересовалась?
Маран принужденно улыбнулся.
— Может, и интересовалась. До поры, до времени. Собственно говоря, дело не в Индире. Главное то, что я не нравлюсь Нике. Хотя и Ника… что Ника? Боюсь, что земные женщины за последние сто лет привыкли к сугубо положительным персонажам. И вообще… Есть такая поговорка: «Когда смертный слишком часто заглядывается на облака, он теряет земное, не обретя небесного»…
— Ничего не понимаю! Объясни толком.
— Да ладно, Дан! Все это не столь существенно. В конце концов, с Индирой это было не более, чем… — он смутился и умолк.
— Догадываюсь. Элементарное мужское любопытство.
Маран промолчал.
— Ну и как? — спросил Дан.
— Это любопытство, Дан, уже не мужское.
— Ладно, черт с тобой, скажи хоть, при чем тут Ника.
Маран вздохнул.
— Я и так сказал слишком много. Что меня не украшает.
— Но…
— Как ты выражаешься, в данную минуту это не актуально.
— Еще бы, — буркнул Дан, возвращая свое внимание происходящему на площади.
Маран проницательно взглянул на него.
— Догадываюсь, что тебя волнует. Не бойся, картине Вениты ничего не грозит. Ни один бакн не поднимет на нее руку.
— Очень интересно. А те, кто собирался сжечь другую его картину — не бакны? — спросил Дан с иронией.
— Они просто не люди.
— А если эти нелюди явятся сюда в виде вооруженных охранников и схватят картину, самого Вениту, Поэта — тогда как?
— Тогда? Согласись, что больше, чем все это, их в данный момент интересую я.
— Согласен. И что?
— Если дело дойдет до того, я выйду и сдамся им. Отвлеку внимание.
Дан уставился на него с неподдельным изумлением.
— Маран, ты в самом деле сошел с ума! Если тебе хочется покончить с собой, ты можешь выбрать более комфортный способ самоубийства.
— Дело не в этом.
— В чем же?
— В цене! Поэт или Венита — слишком высокая плата за несколько слов правды.
— А ты — нет? Ты ценишь себя ниже, чем Поэта или Вениту? Хотелось бы знать, почему?
— Потому что художник, Дан, это величайшая из ценностей. Правители, политики, государственные деятели — это все преходяще. В позапрошлом веке блистало, боролось, решало судьбы Бакнии множество людей, а чье имя осталось каждому бакну? Расти. Да вспомни свою историю!
Дан задумался. Перебрал первые пришедшие на ум имена из прошлого. Вот взять хотя бы два тысячелетия новой эры… отбросим последние полтора-два века, это еще слишком свежо… И?.. Данте, Петрарка, Леонардо, Микеланджело, Бах, Шекспир, Бетховен, Моцарт, Рафаэль, Верди, Бальзак… Стоп, стоп! Государственных деятелей. Цезарь, Наполеон… Ну, еще? Долго думать нельзя, надо то, что на слуху, на памяти у всех, у каждого… Цезарь, Наполеон и… Александр Великий? Это было раньше. Как, впрочем, и Цезарь. Вот черт!.. Он сдался.
— Положим, ты прав. Почему же тогда ты сам не бросаешь всю эту суету и не садишься писать?
— Поздно, Дан. Нельзя безнаказанно ломать свою личность. Мастер говорил… — Он вдруг умолк и на миг задумался.
— А почему бы и мне не сказать пару слов? — спросил он словно сам себя, потом повернулся к Дану. — А, Дан? Почему бы мне не сказать пару слов? Может, другого случая и не будет?
Не дожидаясь ответа, он вскочил и быстрым уверенным шагом пошел на площадь. Обступившая фонтан густая толпа, которая насчитывала никак не меньше пяти-шести тысяч человек, растеклась уже до Большого дворца Расти. Пройдя через толпу без малейшей задержки, Маран через минуту оказался у дворца и взбежал по ступеням к решетке входа. Дан дернулся было вслед, но… Как ему не хотелось послушать, он остановился, связался со станцией — прошлые уроки не прошли даром, обрисовал ситуацию и только после этого поспешил ко дворцу.
Оказавшись в задних рядах, он уже мог разобрать каждое слово, хотя никакой усилительной аппаратуры не было и быть не могло. Странно, неужели архитектура площади обладала особыми свойствами? Эффект римского амфитеатра?
К сожалению, Маран уже завершал свою речь. Он сделал долгую паузу, словно приглашая высказываться, но ни один звук не нарушил чуткую тишину, и он бросил в нее:
— Мы не первый и не последний народ, которому любители власти и насилия вбивали в голову, что он владеет некой истиной, непонятой и неоцененной другими, и обязан приобщить к ней непосвященных. Но можно ли признать своей истину, навязанную грубой силой? Представьте себя на месте этих других, вообразите, что латанийцы или дерниты превращают в пустыню землю Бакнии под предлогом, что несут бакнам истину? Да и что такое истина? Владеем ли мы ею? Нет! Что обещала Лига? Свободу! Личное процветание каждому и величие Бакнии всем. А что дала? Рабство, худшее, чем во времена империи. Полуголодное существование и полный упадок страны. — Маран сделал еще одну длинную паузу, и опять никто не попытался его прервать. — Вы спросите, что же я думал два года назад? Неужели не мог отличить рабства от свободы? Мог. Отличал. Но тогда я еще не понимал главного. Мне казалось, что все можно исправить в рамках сложившейся системы. Я честно пытался это сделать и слишком поздно осознал тщетность своих усилий. И теперь в мир явилось глубинное оружие. Его создание — очередное преступление Лиги. И как бы это преступление не оказалось последним в истории нашей страны и нашей планеты. Вас толкают в бездну. Сопротивляйтесь же, вы ведь не камень на краю обрыва, вы люди!.. Я все сказал.
Маран стал неторопливо спускаться по ступеням и вдруг остановился.
Мертвую тишину прорезал пронзительный свист. Толпа заволновалась, люди стали оборачиваться. Со стороны дальнего айта на толпу надвигалась густая цепь охранников. Маран стоял неподвижно, Дан чуть было не кинулся стаскивать его со ступеней, но вспомнил недавний разговор и стал торопливо протискиваться к фонтану, убежденный, что Маран уйдет только после Вениты и Поэта.
Протолкнувшись, он облегченно вздохнул — картины и самого Вениты у фонтана уже не было, а сопротивлявшегося Поэта увлекал в гущу людей Дор… увидев его, Дан сначала не поверил своим глазам, Дора он не встречал со дня прилета, только узнавал о нем новости стороной… собственно, какие новости? Лесса родила сына, вот и все…
Дан обернулся. Маран стоял там же, на ступенях, а охранники… странно, охранники все еще топтались на месте, в дальнем конце площади. Только приподнявшись на цыпочки и приглядевшись, Дан понял. Люди тесно сдвинулись, сцепили локти и стояли. Словно приросли к земле. Охранники тщетно пытались раздвинуть их, пробить брешь в этой неожиданно возникшей преграде.
— Маран, уходи! — возглас повис над толпой, казалось, отразился от нее, многократно повторившись.
Маран на секунду заколебался, потом сбежал по ступеням и исчез в толпе. Словно испарился. Дан, как ни пытался, не смог проследить его путь в этой будто ставшей единым целым массе людей.
Время от времени Дан поворачивал голову, чтобы убедиться — это не галлюцинация, рядом с ним на потертом сидении мобиля действительно сидит Наи.
Вообще это был день потрясений. Сначала сообщение о прилете Наи… Почему Наи? Что общего с их делами имеет Наи? Как получилось, что она не отправилась с отцом на Землю, а задержалась на станции? Да еще уговорила Петерса пустить ее вниз… Итак, задание: встретить Наи, отвезти ее в Синуку, найти людей, которые могли б помочь ей пройти в библиотеку завода «Мобиль малый два» и просмотреть архивы… Почему завод «Мобиль», что там может найтись? Ну понятно, Синука, но именно завод? Непонятная история…