Джилл, проявляя стойкость, пожала плечами.
– Я люблю ходить пешком.
– Слушай. – Адам выглянул из-за брата. – Если увидишь Эйми, передай ей привет от меня.
– Может, как-нибудь соберемся вместе, – предложил Скотт. – Вчетвером.
– Непременно, – пообещала Джилл, и «приус» умчался так же тихо, как подъехал.
* * *В мужском туалете Кевин умылся и вытер лицо бумажным полотенцем. Ему было стыдно, что он расчувствовался перед Норой, поставил ее в неудобное положение. Он вспомнил, как она замерла, словно никогда раньше не видела плачущего мужчину и даже не подозревала, что такое возможно.
Для него собственный срыв тоже явился неожиданностью. Он так сильно переживал, как бы своими словами не расстроить Нору, что даже не контролировал собственную реакцию. Но что-то в нем лопнуло – сжатая пружина, так давно державшая его в состоянии напряжения, что он уже забыл про нее. Толчком послужила фраза «мой малыш». Ему сразу вспомнилось, как он нес маленького Тома, почти невесомого, на своих плечах. Тот восседал на нем, как король на троне, глядя на мир сверху вниз. Одна его крохотная ручонка покоилась на голове отца, пятки кроссовок на липучках тихо постукивали о грудь Кевина в такт его шагу.
Несмотря на случившееся, он был рад, что поделился с Норой хорошей новостью, что поборол искушение пощадить ее чувства. Ради чего? Чтобы они продолжали прятаться друг от друга, есть ужин в неловком молчании, недоумевая, почему им не о чем поговорить? Он пошел более трудным путем, но это, как ему казалось, был прорыв, необходимый первый шаг по дороге, которая, возможно, приведет туда, куда стоит идти.
Не знаю, как у тебя, представлял он, как скажет ей, вернувшись за столик, но у меня от хорошего ужина всегда слезы на глазах.
Да, именно так он и поступит: никаких извинений – просто шуткой сгладит неловкость. Кевин скомкал бумажное полотенце, бросил его в урну и, напоследок еще раз посмотревшись в зеркало, вышел из туалета.
Семя тревоги пустило росток в его груди, когда он, войдя в зал, увидел, что за их столиком никого нет. Он убеждал себя, что беспокоиться не о чем, что Нора, наверно, воспользовавшись его отсутствием, тоже удалилась в уборную. Плеснул в свой бокал еще немного вина, съел немного салата из жареной свеклы, стараясь не смотреть на скомканную салфетку, лежащую возле ее тарелки.
Прошло несколько минут. Кевин подумал, что нужно бы постучать в дамскую комнату, может быть, просунуть голову в дверь, проверить, все ли с ней хорошо, но, прежде чем он успел подняться со стула, возле его столика остановился симпатичный официант. Он смотрел на Кевина с грустью и насмешливым сочувствием.
– Я заберу тарелку вашей дамы, сэр? – В голосе официанта слышался легкий испанский акцент. – Или вам просто принести чек?
Кевин хотел выразить протест, сказать, что его дама сейчас вернется, но он знал, что это бесполезно.
– Она?..
– Она просила, чтоб я извинился перед вами от ее имени.
– Но ведь она без машины, – произнес Кевин. – Это я привез ее сюда.
Официант опустил глаза, кивнув на еду в тарелке Кевина.
– Вам завернуть это с собой?
* * *Джилл перешла улицу и, задрав подбородок, расправив плечи, быстро зашагала мимо авторемонтной мастерской «Джуниор», где стояли машины с разбитыми ветровыми стеклами, помятыми дверями, болтающимися дворниками, покореженными бамперами и капотами. У некоторых, что были особенно сильно побиты, с рулевых колес свисали сдутые подушки безопасности, кое-где испачканные кровью. Джилл по собственному опыту знала, что лучше не рассматривать такие машины и не думать о людях, которые находились в них во время аварии.
Она на чем свет ругала себя за то, что отклонила предложение близнецов подвезти ее домой. Тогда в ней говорили оскорбленная гордость, гнев на них за то, что они напугали ее, хоть и неумышленно. Ну и, конечно, осторожность, тихий голос разума, напоминавший, что нельзя садиться в машину к незнакомым парням. Однако в данном случае она переиграла сама себя, поскольку, пытаясь избежать опасности, она в результате подвергла себя еще большему риску.
К тому же близнецы были вовсе не незнакомые парни, да и Джилл их ничуть не боялась. Эйми сказала, в тот день, когда она перестала ходить на занятия и поселилась у них дома, что братья Фрост – истинные джентльмены. У них одно на уме – словить кайф и в пинг-понг поиграть, можно и с утра до ночи. А играли они мастерски, даже когда были под кайфом. Если б проводились Олимпийские игры для любителей марихуаны, братья Фрост, по мнению Эйми, всегда брали бы золото и серебро в настольном теннисе, доминируя в этом виде спорта, как Винус с Сереной[113] – в большом.
Во время того же разговора Эйми сболтнула, что Скотт Фрост, как она подозревает, запал на Джилл. Сама Джилл тогда отмела такую возможность. С какой стати Скотту западать на нее? Он даже с ней не знаком, а она не из тех девчонок, на которых парни западают на расстоянии.
Всегда что-то бывает в первый раз, возразила ей Эйми.
Или не бывает, парировала Джилл.
Но теперь ей подумалось, что Эйми, возможно, была права. Она вспоминала, как Скотт смотрел на нее, какой у него был разочарованный взгляд, когда она сказала, что любит ходить пешком, как он засмеялся над ее глупой шуткой про Джеки Чана, а это означало, что он либо был вдрызг обкуренный или пьяный, либо очень расположен к ней, либо и то, и другое.
Может, как-нибудь соберемся вместе, предложил он. Вчетвером.
Может, и соберемся, подумала Джилл.
* * *Джилл услышала гудок приближающегося поезда. Она уже дошла до стоянки компании «Стеллар транспорт» – пристанища желтых автобусов, которых там было немерено, хватило бы эвакуировать целый город. Ночью они казались существами из потустороннего мира – ряды громадных чудищ, смотрящих строго вперед, полк одинаковых тупых лиц. Джилл торопливо пошла мимо них, опасливо поглядывая по сторонам, всматриваясь в темные проходы, что отделяли один ряд автобусов от другого.
Снова гудок, бряцанье сигнального колокола, затем внезапный свист движущегося воздуха, который всколыхнула несущаяся в восточном направлении двухэтажная электричка – летящая стена тусклой стали и светящихся окон. На несколько секунд округу заполнил оглушительный грохот. Потом электричка умчалась, и лишь земля еще дрожала какое-то время.
Продолжая свой путь, Джилл дошла до последнего в ряду автобуса и повернула налево. Она не видела бородатого мужчину, пока они не столкнулись нос к носу, зажатые между автобусом слева и забором из проволочной сетки высотой восемь футов[114] справа. Джилл невольно открыла рот, собираясь закричать, но потом поняла, что в этом нет необходимости.
– Вы меня напугали, – произнесла она.
Бородатый мужчина смотрел на нее. Это был Наблюдатель. Невысокий, коренастый, в белом лабораторном халате и белых штанах, как у маляра, с множеством карманов, больших и маленьких, он, похоже, нуждался в медицинской помощи.
– Что с вами? – спросила Джилл.
Мужчина не отвечал. Согнувшись в три погибели, руками упираясь в ноги, чуть выше колен, он хрипел и задыхался, хватая ртом воздух, как рыба, выброшенная из воды.
– Хотите, я позвоню в службу спасения?
Наблюдатель выпрямился, качая головой. Сунув руку в один из карманов, он вытащил ингалятор, поднес его ко рту и, надавливая на колпачок, сделал глубокий вдох. Подождал несколько секунд, снова вдохнул.
Лекарство быстро помогло. К тому времени, когда Наблюдатель убрал ингалятор в карман, дыхание его немного выровнялось. Он все еще дышал учащенно, но уже не хрипел. Отряхнув грязь со своих штанов, он сделал маленький шажок вперед. Джилл отступила, пропуская его, прижалась спиной к забору, чтобы он мог протиснуться мимо нее.
– Доброй ночи, – крикнула она ему вслед, просто из вежливости, а то в последнее время развелось слишком много невежливых людей.
* * *Кевин вышел из ресторана в подавленном настроении. В одной руке он нес пакет с остатками недоеденных блюд, мягко постукивавший по его ноге. Он не хотел брать его с собой, но официант настоял, сказав, что жалко выбрасывать столько хорошей еды.
Нора жила, наверное, в миле от ресторана, так что до дома она вряд ли успела дойти, рассудил Кевин. Если он хочет найти ее, можно просто поехать по Вашингтонскому бульвару, высматривая одиноких пешеходов. Трудно будет после, когда он притормозит рядом с ней, опустит стекло со стороны пассажирского кресла и скажет:
Садись. Давай довезу до дома. Это самое малое, что я могу сделать.
Ибо чем она заслужила такую милость? Ушла добровольно, ничего не объяснила. Хочет идти домой по холоду – ее право. Если позже захочет позвонить ему и извиниться, слово тоже за ней.
А что если она не позвонит? Что если он будет напрасно часами ждать ее звонка? Когда у него лопнет терпение и он сам позвонит ей или, быть может, даже поедет к ее дому, станет звонить в дверь, пока она не откроет? В два часа ночи? В четыре утра? На рассвете? Одно он знал точно, – что не сумеет заснуть, пока хотя бы не поговорит с ней, не получит хоть какое-то объяснение тому, что произошло. Так что, возможно, лучше поехать за ней прямо сейчас, объясниться как можно скорее, чтобы не пришлось остаток ночи проводить в сомнениях.
Погруженный в раздумья, Кевин почти не обратил внимания на двух Наблюдателей, стоявших у его машины, даже не сообразил, кто это, пока дистанционным ключом не разблокировал дверцы.
– Привет, – поздоровался он, обрадовавшись, что с ним нет Норы, что ему не придется быть свидетелем драматичной сцены знакомства его новой возлюбленной с его законной супругой, которая больше с ним не живет. – Как поживаете, друзья?
Они промолчали, но он и не ждал ответа, тем более в такой холод. Спутница его жены вообще, похоже, находилась в состоянии гипотермии – она обнимала себя, раскачиваясь из стороны в сторону; сигарета, торчавшая из уголка ее рта, казалось, приклеилась к губам, – но в устремленном на него немигающем взгляде Лори сквозила нежность. Так в похоронном зале смотрят на родных покойного, давая понять, что их горю сочувствуют.
– В чем дело? – спросил он.
Лори протянула ему большой конверт, который держала в руке, ткнула им Кевина в грудь, словно там лежало нечто такое, с чем он непременно должен был ознакомиться.
– Что это?
Она отвечала ему красноречивым взглядом: Сам знаешь.
– О, боже, – пробормотал он. – Ты что, издеваешься?
Выражение ее лица не изменилось. Она просто протягивала ему конверт до тех пор, пока он не взял его.
– Прости, – произнесла Лори, нарушив обет молчания. Ее голос, такой непривычный и одновременно знакомый, поверг его в шок, словно он услышал во сне голос мертвеца. – Жаль, что никак иначе нельзя.
* * *Джилл пролезла в дыру в заборе и стала карабкаться по гравийной насыпи. Наверху остановилась, проверяя, не приближается ли поезд. Стоя на вершине насыпи, Джилл испытывала пьянящее возбуждение: она абсолютно одна на открытом пространстве, весь мир у ее ног. По обе стороны от нее, словно река, тянулись железнодорожные пути. Рельсы поблескивали в свете щербатой луны – две параллельные светящиеся полосы, исчезающие в темноте.
Она встала обеими ногами на один рельс, раскинула в стороны руки и, балансируя, как канатоходец, пошла по нему на цыпочках, а сама пыталась представить, как все было бы, если бы на месте того Наблюдателя оказалась ее мама? Рассмеялись бы они вместе, обнялись бы, изумляясь тому, что встретились в столь неподобающем месте? Или мама рассердилась бы на нее за то, что она по ночам бродит одна где ни попадя, что от нее несет алкоголем, что она утратила благоразумие?
Ну и кто в этом виноват? – подумала Джилл, спрыгнув с рельса. – За мной ведь никто не приглядывает.
Скользя в кроссовках по гравию, она стала спускаться по другой стороне насыпи к дороге, тянувшейся за «Уолгринс» параллельно железной дороге. И вдруг остановилась как вкопанная.
В горле застрял крик.
Джилл знала, что Наблюдатели ходят парами, но встреча с бородатым мужчиной была столь короткой и неловкой, что она даже не задумалась о том, куда мог подеваться его напарник.
Теперь она получила ответ на этот вопрос.
Джилл сделала несколько робких шагов вперед, подойдя ближе к распростертой на земле фигуре в белом. Он лежал ничком возле большого мусорного контейнера с надписью БРАТЬЯ ГАЛЛУЧЧИ, руки раскинуты в стороны, словно он пытался обнять весь мир. У его головы она заметила небольшую лужицу, поблескивающую жидкость, которую ей очень хотелось принять за воду.
Часть 5 Чудо-ребенок
С минуты на минуту
Было еще слишком холодно, чтобы сидеть на террасе с чашкой утреннего кофе, но Кевин не смог отказать себе в удовольствии. Он всю зиму проторчал взаперти и теперь стремился насладиться каждой минутой хорошей погоды – погреться на солнышке и подышать свежим воздухом, – даже если для этого приходилось надевать свитер, куртку и шерстяную шапку.
В последние недели весна быстро вступала в свои права: подснежники и гиацинты, желтые крапинки во внезапно оживших кустах, а потом взрыв птичьего щебета, цветение кизила, всюду, куда ни повернись, новая зелень. По статистике зима не была такой уж лютой, но она тянулась бесконечно долго, не желала сдаваться, казалось, длилась целую вечность. И март выдался особенно суровым – холодным и сырым. Серое небо будто наваливалось на землю, расплющивало ее. Хмурая погода отражала усиливающееся настроение дурного предчувствия, в котором весь Мейплтон пребывал после убийства второго Наблюдателя в День святого Валентина. В отсутствие доказательств обратного жители убедили себя, что в городе орудует серийный убийца, обезумевший одиночка, питающий ненависть к «Виноватым» и намеревающийся истребить всех членов организации по одному.
И ладно если б Кевин улаживал кризисную ситуацию просто как выборный чиновник – это само по себе было плохо. Но ведь он еще оказался вовлечен в разбирательство как отец и муж: его тревожило психологическое состояние дочери и физическая безопасность его почти уже бывшей жены. Он еще не подписал документы на развод, которые передала ему Лори, – но не потому, что надеялся спасти их брак. Он откладывал из-за дочери, не хотел обрушивать на нее новую порцию дурных новостей, пока она до конца не оправилась от потрясения, ведь это Джилл наткнулась на труп.
Для нее это было ужасным испытанием, но Кевин гордился дочерью: она не растерялась, позвонила по мобильному в службу «911», а потом одна, в темноте, рядом с убитым, ждала приезда полиции. С тех пор Джилл всячески содействовала следствию: ходила на допросы, помогла эксперту составлять фоторобот бородатого Наблюдателя, которого видела на стоянке «Стеллар транспорт», и даже пришла на Гинкго-стрит в надежде опознать его среди обитателей поселения, которые выстраивались перед ней в шеренгу – предположительно вся мужская половина городка старше тридцати лет.
Визит на Гинкго-стрит ничего не дал, а вот с помощью фоторобота личность бородача установили: в нем опознали Гаса Дженкинса, бывшего флориста сорока шести лет из поселка Джиффорд, жившего в «отдаленном поселении» «Виноватых» на Паркер-роуд – в том самом доме, куда, как выяснил к своему ужасу Кевин, недавно перебралась Лори. Его жертва, Джулиан Адамс, жил в том же доме, и в вечер убийства его видели вместе с Дженкинсом.
Руководство «Виноватых» поначалу отрицало, что Дженкинс являлся членом их организации, но потом в конце концов признало этот факт, хотя продолжало настаивать – неубедительно, по словам следователей, – что им не известно его настоящее местонахождение. Их поведение приводило полицейских в ярость, ведь они ясно дали понять, что разыскивают Дженкинса как свидетеля, а не как потенциального подозреваемого. Двое следователей даже высказали предположение, что «Виноватым» выгодно, чтобы убийца оставался на свободе, что, возможно, они втайне довольны, что благодаря маньяку-убийце члены их организации предстают перед горожанами мучениками.
За два месяца следствие не продвинулось ни на шаг, но третьего убийства тоже не последовало. Народу постепенно наскучила вся эта история, многие стали думать, что они, возможно, отреагировали излишне остро. Кевин чувствовал, что с переменой погоды меняется и коллективное настроение, словно весь город внезапно решил взбодриться и перестать изводить себя мыслями о погибших Наблюдателях и серийных убийцах. Прежде он уже наблюдал этот процесс: что бы ни случилось в мире – войны, истребляющие целые народы, природные катаклизмы, страшные преступления, – в конце концов люди уставали постоянно думать об этом. Время шло, сменялись времена года, каждый человек удалялся в раковину собственной личной жизни, обращал лицо к солнцу. В общем-то, думал Кевин, пожалуй, это и к лучшему.
– Вот вы где.
Из кухни на террасу вышла Эйми. Повернувшись, она локтем задвинула сдвижную дверь. В одной руке она держала чашку, в другой – кофейник.
– Вам налить еще?
– Читаешь мои мысли.
Эйми налила кофе, затем выдвинула металлический стул. Подушки на нем не было, и она звучно содрогнулась, когда ее ягодицы коснулись сиденья. Поверх ночной сорочки, позаимствованной у Джилл, она накинула куртку фирмы «Кархартт», но по грубым деревянным половицам она ступала босая.
– Четверть десятого, – сказала Эйми, позевывая. – Я думала, вы уже на работе.
– Скоро пойду, – отвечал он. – Спешки никакой нет.
Эйми неопределенно кивнула, не удосужившись заметить, что после девяти часов утра дома его никогда не бывает. Не стала она и поддразнивать его, говоря, что, возможно, он задержался из-за нее, потому что привык к их утренним беседам и не хотел уходить на работу, пока она не встала. Но Кевин ничего такого не сказал: им обоим это и так было ясно.