Зоя вскинула голову.
– Исходя из собственного жизненного опыта скажу: что хреново начинается, отлично продолжается. Думаешь, почему русский человек обожает драться на свадьбе?
Я пожала плечами.
– Наставит тесть зятю фингалов, выдерет свекровь у невестки половину волос, и живет семья счастливо сто лет, – пояснила Зоя, – а вот если во время пира братались, на брудершафт пили и ни одной пакости вслух не сказали, разведутся молодые через год. Ванна у вас есть?
– И унитаз тоже, – заверила я.
Зоя пошла мыться, а я села на подоконник и уставилась во тьму.
– Грустишь? – спросила гостья, вновь появляясь в комнате.
Мне несвойственно выбалтывать чужие тайны, но сегодня, вероятно, от перенапряжения, у меня развязался язык. Я выложила историю про Катю.
– Правильно действуешь, – одобрила Зоя, когда я наконец-то замолчала. – Главное, тщательно порасспрашивать народ, а еще завтра вообрази, что находишься в комнате Кати, и попытайся представить себя на ее месте. Куда ты пойдешь? Это очень помогает.
На следующий день я приехала к Лизе около полудня и застала ее в состоянии паники. В квартире царил полный разгром.
– К тебе приходили с обыском? – удивилась я.
Лизонька надулась.
– Глупая шутка. Я колготки искала! Обычно мне их горничная приносит.
– Прислуга ушла, – запоздала вспомнила я.
– Неблагодарные, тупые свиньи, – вспыхнула Лиза, – хамки! Не успели тело Вити в морг увезти, как челядь потянулась за расчетом.
– И чем они мотивировали свой побег? – не успокаивалась я.
– Их репутация пострадает, если люди узнают, что они служили в доме, где в одночасье умер хозяин, – фыркнула Лиза, – гады! Ну, нашла Катю?
– Пока нет, – ответила я, – но могу рассказать о проделанной работе. Свидетельство о кончине Яркиной Екатерины никогда не выписывалось.
– Говорила тебе, – топнула ногой Лиза, – она мне мстит!
– Катя выписана из дома мужа и нигде не зарегистрирована, она не живет с подругой матери и ее семьей, не имеет ни кредитной карточки, ни автомобиля, ни медицинской страховки, ни пенсионного свидетельства, ни ИНН,[13] – продолжила я.
– Небось снимает комнату, не ходит по врачам, ездит на такси. Работай лучше! – гаркнула Лиза. – Не ленись!
От такого хамства я онемела, Лизавета сообразила, что ляпнула нечто неподобающее, и изменила тактику.
– Прости, прости, Вилочка! Я жутко нервничаю!
Я решила не обращать внимания на дурное поведение Ласкиной.
– Мне хочется посмотреть на бывшую комнату Яркиной.
– Надо ехать в дом к папе, – без особого энтузиазма сказала Лизавета.
– Точно, – кивнула я.
Она закатила глаза.
– Меня радует лишь одно: поселок недалеко!
– У тебя есть ключи от особняка отца? – спросила я.
– Нет, но они не нужны, – недовольно проворчала Лиза, натягивая с виду потрепанную дырявую курточку, за которую, вероятно, было отдано очень много денег.
– Ты говорила про отсутствие Константина Львовича и Сони, – напомнила я.
– В особняке охрана, они меня знают. Что, нам ехать на этой тарантайке? В ней даже кошка не поместится.
Я обиделась за свой «Мини Купер» и молча села за руль. Лиза, сообразив, что альтернативы нет, устроилась на переднем сиденье и принялась командовать.
– Направо, налево, прямо, осторожнее, там крутой поворот.
Примерно через четверть часа мы оказались в просторном холле, украшенном статуями и картинами на античные темы.
– Второй этаж! – объявила Лиза и, не подумав снять сапоги, зашагала по белоснежному ковру.
Я стащила обувь и последовала за Ласкиной. Не подумайте, что Елизавета хамка, она просто не приучена замечать мелочи. С подметок на ворс попадет грязь? Но ее же кто-нибудь уберет! Прибегут с пылесосом, тряпкой, метлами. Откуда прислуга возьмется? Вот этот вопрос Лизавету не волнует, она твердо уверена: кто-нибудь точно примчится.
Лиза пнула ногой белую дверь с позолотой.
– Изучай.
– У Кати только диван был? – поразилась я. – Твоя мачеха предпочитала неудобное раскладное ложе?
Елизавета воскликнула:
– Говорила же! Папа выбросил всю ее мебель! Сам сжег за гаражом! Сейчас это комната для гостей.
– Похоже, Катя ему сильно насолила, – протянула я, оглядывая помещение, – можешь вспомнить, где и что тут стояло?
Ласкина наморщила лоб.
– Кровать выдавалась на середину, такая большая, с пологом. В простенке стояли стол-трюмо, два кресла, они не имели постоянного места, их переставляли. Слева вроде был диван, справа комодик и консоль с безделушками.
– А шкаф с вещами? – вспомнила я.
Лизавета подошла к окну, наглухо задернутому занавеской, отодвинула ее, щелкнула выключателем.
– Гардеробная, – кивнула я, – а за второй шторой ванная?
– Угадала, – подтвердила Лиза.
– Катя ушла отсюда? – спросила я.
– Верно, – согласилась Лизавета.
– И не взяла ни вещей, ни сумки? – уточнила я. – Оставила мобильный, ключи от машины?
– Да, – подтвердила Лизавета, – на следующий день папа велел ее шмотки сжечь, Женька, горничная мачехи, доложила о выполнении приказа, а через неделю отец заметил у нее перчатки Кати и выгнал Женю вон.
– Неужели Константин Львович помнил мелкие аксессуары супруги? – поразилась я.
Лиза хмыкнула.
– А он их Катьке накануне отъезда в командировку принес. Притащил коробку, внутри перчатки из ярко-красной кожи с золотыми пуговицами. Очень приметные. Папа бы забыл, купи он их месяц назад. Но преподнесен подарок был накануне ее ухода. Женька, дура безголовая, кто же такую приметную вещь ворует? Он так орал! Мне даже стало Женьку жаль, ну что такого? Ерунда. Но думаю, папахен ее выпер не за кражу. Женька везде за Катей шнурком вилась, ей за верность хозяйке досталось.
– У Кати, наверное, были и драгоценности, – не успокаивалась я.
– Куча! – подтвердила Елизавета.
– И где они? – спросила я.
– Понятия не имею, – ответила дочь олигарха, – я не очень-то ее украшениями интересовалась.
Я замерла у окна. Тридцатого октября было прохладно, порой в это время в Подмосковье случаются заморозки. Лиза с приятелями отправилась по соседям, дети праздновали заморский праздник Хеллоуин, нарядились вампирами, мертвецами и прочей нечистью. Катя сидела дома, потом внезапно сорвалась с места и ушла, бросив все. И куда она пошла? Почему сбежала?
Забыв про Лизу, я спустилась на первый этаж, вышла на парадное крыльцо и отправилась на прогулку по участку. Март не самое подходящее время года, чтобы любоваться ландшафтным дизайном, в Москве уже сухо, а за городом еще кое-где громоздятся сугробы. Местный садовник не рискнул освободить от пленки заботливо укутанные на зиму кусты и не привел в порядок газоны.
– Дует, – заныла Лиза, – пошли в дом! А еще лучше поехали назад. Что ты хочешь найти спустя столько лет после побега Кати? Следы на земле? Ха! Папа сделал все, чтобы и духу ее тут не осталось!
Я проигнорировала стенания Лизы.
– Там впереди деревянное строение, наверное, баня?
– Не угадала, – обрадовалась Лиза, – это прежняя дача. Ее построили папины родители: согласись, сарай?
– Для многих людей в конце прошлого века двухэтажный коттедж из бревен был недоступной роскошью, – сказала я.
– Его давно снести надо, – скривилась Лиза, – но папахена ностальгия мучает, сделал мемориальный дом, блин! Не позволяет ничего трогать, переставлять. Если хочешь, можем войти, ключ висит над крыльцом, но любоваться там не на что.
– Давай посмотрим, – предложила я.
– Думаешь, Катя там? – заржала Лиза. – Типа мой отец – Синяя Борода?
Глава 14
У нас с мачехой никогда не было дачи, на лето Раиса отправляла падчерицу к своей матери в деревню. А вот родители Тамары[14] имели фазенду, и сейчас я словно очутилась у них в гостях.
Небольшие сени с вешалкой, дверь, круглая веранда с овальным столом, прикрытым цветастой клеенкой, на нем стоят электросамовар и дешевые красные кружки. Шесть венских стульев, маленькая этажерочка и проход в основную часть дома. Гостиная с потертым диваном, креслами, буфетом и черно-белым телевизором соединялась с кухней, а та перетекала в ванную и туалет.
По советским временам эта дача явно считалась элитной, здесь были газовая колонка, водопровод и унитаз. Основная масса москвичей, перебравшись на природу, бегала по нужде в дощатые будочки и таскала воду ведрами из колодца.
Лиза не ошиблась, Константин Львович все оставил на своих местах. На втором этаже располагались три спальни и крохотный холл. Ванная в доме была одна, чтоб почистить зубы, хозяева спускались вниз и через кухню попадали к раковине.
– Тут совсем не сыро, – заметила я.
– Папа велит топить, – пояснила Лиза, – типа в память о предках. Глупость! На этом месте можно хороший корт сделать. Ну, убедилась, что Катей тут и не пахнет?
Я кивнула, мы вернулись к «Мини Куперу».
Я кивнула, мы вернулись к «Мини Куперу».
– У тебя есть координаты горничной Жени? – спросила я на подъезде к особняку Ласкиных.
– У меня? – поразилась Лиза. – Конечно, нет.
– Нужно поговорить с ней, попытайся найти ее телефон или адрес, – попросила я.
Лизавета пожала плечами.
– Позвоню Веронике, ее агентство и отцу, и Виктору прислугу поставляло, я уже затребовала себе новый штат.
Когда мы подъехали к воротам, Лизавета щелкнула брелком, створки разошлись, пропуская «Мини Купер», затем вновь закрылись.
– На калитке висит почтовый ящик, в нем вроде что-то есть, – сказала я, – газета или письмо, надо достать.
На мои слова Лизавета отреагировала странно.
– Нет, – закричала она, – не хочу! Фу! Гадость.
– Тебя пугают счета за электричество, охрану и газ? – засмеялась я. – Да уж! Страшное зрелище, я всегда впадаю в уныние, заполняя квитанции коммунальных платежей. Сколько вы отдаете за свет?
– Не знаю, – поморщилась Лиза, – этим занимался Виктор, я не вела денежных расчетов, муж оплачивал прислугу и все остальное. Он же всегда сам доставал почту. Витя выписывал газеты, он терпеть не мог жеваный «Финансовый вестник», дико злился, если горничная его мяла, а после того как очередная косорукая девчонка уронила журнал «Деньги» в лужу, он всегда сам ходил к ящику, вынимал почту до завтрака. Но незадолго до смерти он подвернул ногу, врач наложил ему тугую повязку и велел два дня ногу не нагружать, вообще не наступать на нее! Вот Виктор и попросил: «Лизочек, сгоняй за прессой». Предсталяешь, отправил меня в восемь утра на холод! Разбудил, поднял и погнал на улицу! С неба льет дождь, под ногами грязь, темнота! Холод! Ужас! Я одна в лесу! Из-за какого-то журнала!
Я постаралась не расхохотаться. Да уж, жены декабриста из Лизочки не выйдет. Послушать ее, так покажется, что несчастная девочка брела босиком десять километров через тайгу, отмахиваясь дрыном от волков! На самом деле принцесса на горошине пробежалась туда-сюда по мощеной, хорошо освещенной дорожке. Ничего не скажешь, суровое испытание!
Лиза продолжала:
– Я взяла газету и пакет. О! А там… Фу! Сейчас меня стошнит! Ты можешь напоить меня чаем с бутербродами? Вероника до сих пор не прислала новую горничную.
Я пошла к столику и не сдержала любопытства.
– Ты вскрыла бандероль?
Лизу передернуло.
– Нет, на ней же стояла надпись «Виктору Ласкину лично». Никогда не интересуюсь чужой корреспонденцией! Это крайне невоспитанно! Я села около Вити в кресло, а он разорвал бандероль. Оттуда… о!.. выпала дохлая крыса, изо рта у нее торчала зеленая купюра… меня стошнило прямо на ковер… вспоминать противно! Там еще записка была.
– И что в ней? – поспешила я с новым вопросом.
– Не читала, – простонала Лизавета, – Витя ее сразу убрал.
– Куда? – не утихала я.
– Зачем тебе это? Весь аппетит пропал, – прошептала Лиза, – мутит при одном воспоминании.
– Где записка? – насела я на вдову.
– Наверное, в Витиной спальне в столе, – заканючила Лиза, – отстань! Постой! Думаешь, ту мерзость прислала Катя?
– Судя по тому, что я успела узнать о твоей мачехе, такой вариант маловероятен, – усомнилась я, – но лучше взглянуть.
Лизавета встала.
– Пошли, хотя я не уверена, что муж сохранил записку. Крысу точно выкинул.
Личная часть дома Ласкина состояла из трех громадных комнат: кабинета, гостиной и спальни.
– Где Виктор складывал важные документы? – осведомилась я, прикинув, что искать вслепую придется не один день.
– Не знаю, – традиционно ответила Лиза, – я никогда не лезла в дела супруга.
– Отсутствие любопытства больше смахивает на равнодушие, чем на интеллигентность, – не выдержала я.
– Я жена, – обиженно уточнила Лизавета, – делами занимаются подчиненные, хозяйством – прислуга, мое дело – радовать глаз, всегда быть красивой, хорошо одетой и причесанной. Чего еще можно требовать от супруги?
Я хотела ответить: «Горячего ужина, чистых рубашек, поддержки в тяжелую минуту и радости в счастливую, рождения детей, дружбы», но отбросила эту идею и задала новый вопрос:
– Помнишь, когда пришла бандероль?
– В понедельник утром, – уверенно ответила Лиза, – Витя еще сказал: «Ну, гады, погодите, разберусь с вами».
Я прошла в кабинет, выдвинула верхний ящик стола, увидела небольшую папку, раскрыла ее и воскликнула:
– Давно так не везло!
Внутри скоросшивателя оказались абсолютно новая стодолларовая купюра и записка, отпечатанная на принтере. В ней была всего одна фраза «Настя Варенкина проклинает всех крыс».
– Кто такая Варенкина? – повернулась я к Лизе, вошедшей за мной следом.
– Не знаю, – стандартно ответила красавица, – у меня такой приятельницы нет!
В моем кармане завибрировал мобильный. На дисплее высветилась фамилия Неймас.
– Вилочка, ты не забыла про телепрограмму? – с тревогой спросила Аня.
Я похолодела:
– Когда начинаются съемки?
– Через полчаса. Ты далеко? – занервничала Неймас.
– Уже подъезжаю, – лихо соврала я и побежала к двери, на ходу раздавая Лизе указания.
Вдове явно не понравилось мое поведение, но она не стала спорить, пообещав позвонить директрисе агентства по найму прислуги и разузнать у нее координаты горничной Жени. Я же, сев в машину, соединилась с Шумаковым и услышала голос Зои.
– Алло!
– Где Юра? – забыв поздороваться, воскликнула я.
– На работу удрал, – отрапортовала Зоя, – мобилу забыл, часы тоже. Я рано освободилась, можно приготовлю ужин? Ты не будешь против? Некоторые женщины не любят, когда их отодвигают от плиты.
– Я не отношусь к их числу, – заверила я одноклассницу Шумакова, – вот только плиты у нас еще нет.
– Ерунда, – оптимистично возвестила Зоя.
– Делай что хочешь, – милостиво разрешила я, – вот черт! По рабочему номеру Шумакова не поймать.
– Чем могу помочь? – тут же предложила Зоя.
– Я хочу, чтоб Юрчик пробил некую Настю Варенкину. Отчество, год рождения и место проживания неизвестно.
– Что она натворила? – деловито спросила Зоя.
Я изложила ситуацию с крысой и деньгами.
– Номер купюры записала? – поинтересовалась Зоя.
– Да! – Я с гордостью продиктовала комбинацию цифр: все-таки опыт детектива, пусть и писателя по преимуществу, кое-чему учит.
– Ассигнация новая? – уточнила Зоя.
– Свежая, аж хрустит, – сказала я.
– Значит, она поменяла не много владельцев, – продолжала Зоя, – тот, кто прислал посылку, наверное, купил баксы в банке или получил их в зарплату. По номеру казначейского билета можно узнать, куда его отправили, какое учреждение получило эту серию. Дальше дело техники, находим кассира и расспрашиваем его насчет покупателей валюты. Шанс, что он вспомнит этого человека, крайне мал, но есть. Если же баксы выдали как серую часть оклада, тоже можно отыскать, в чьи руки они попали.
– Ты гений, – обрадовалась я.
– Пустяки, – смутилась Зоя.
– Есть еще одно дельце, – вспомнила я, – мне нужен адрес клуба «Рар».
– Да нет проблем. Поищу все о Варенкиной, запишу название улицы, где расположен клуб, и подумаю об ужине. Чебуреки подойдут?
– Я только что переехала, не подскажу, где поблизости их можно купить! – ответила я.
Зоя крякнула:
– Вилка, я сама их пожарю.
Ее слова поразили меня до глубины души.
– Их можно приготовить дома?
– Почему нет? – прозвучало из трубки, затем зачастили короткие гудки.
Богиня пробок сегодня сжалилась над госпожой Таракановой. В «Останкино» я приехала ровно к назначенному часу и была тут же схвачена Аней Неймас.
– Вилочка! Умница! Никогда не опаздываешь, – рассыпалась в похвалах Нюша, – а вот и редактор. Светуля, объясни Вилке суть дела.
Растрепанная тетка, сжимавшая в одной руке телефон, в другой рацию, безумным взглядом уперлась в Неймас.
– Слушаю вас! Какие проблемы?
– Немедленно заставьте зал бить в ладоши, – проорала рация, одновременно у Светланы запел сотовый, и она начала издавать странные, пищащие звуки. Такие издает СВЧ-печка, когда сообщает о готовности блюда.
Редактор отключила мобильный и хлопнула себя кулаком чуть ниже шеи, я присмотрелась и сообразила: на груди у нее висит пейджер.
– Ладушки, ладушки, – выло радио, – вашу мать по всем кочкам.
– Уже! – заорала Света. – Записали аплодисменты, ждем Виолову.
– Звезда, блин, негасимая, – воспылала праведным гневом трубка с антенной, – только прославилась, а уже круче некуда! Вашу мать по сараям!
Я постаралась не расхохотаться. Сколько ни прихожу на разные программы, всегда вижу безумного редактора со взглядом домашнего кролика, потерявшего хозяев в здании аэропорта, и слышу руководящий голос. Как правило, он звучит из всех раций и «ушей».[15] Хотя глагол «звучит» тут не совсем кстати, «глас» орет, матерится, приказывает, иногда поет, подчас даже плачет, но лучше всего он бранится.