И, в-третьих, не давала покоя мысль о богах и возможных последствиях ночного приключения. Как они отреагируют на подобное, предсказать невозможно, и это тоже не добавляло хорошего настроения.
А еще… Тилль была яркой. Не столько внешне — я видел и более привлекательных женщин, и даже не столько по характеру — попадались характеры значительно более интересные, сколько… чувствовалось в целительнице что-то, привлекающее и заставляющее тянуться к ней, как усталый замерзший путник протягивает руки к разгоревшемуся огню. Даже если этого не ощущать, достаточно было посмотреть на тех, кто находился вокруг. Обычная в общем-то девочка привлекала к себе решительно всех — детей, взрослых, друзей и совершенно посторонних, незнакомых существ. Внутренняя энергия, редкая жизненная сила, — я не знал, как это назвать. Но тоже ощущал желание оказаться рядом просто для того, чтобы согреться ее присутствием и увидеть сияющую улыбку. И это стремление уже почти злило: слишком неуместным оно казалось и слишком иррациональным.
Но в любом случае план действий на день показался наиболее удачным, и чем дольше я об этом думал и чем ближе подходил к скалам, тем яснее это понимал. В последнее время перед отбытием сюда возможность остаться в одиночестве была для меня непозволительной роскошью, как и в принципе возможность отдохнуть, так что предоставившийся случай я решил использовать по полной.
Чувствуя природу, умея охотиться и ловить рыбу, несложно обеспечить себя пропитанием. А еще, и это в моей ситуации важнее, подобный процесс помогал отвлечься от ненужных мыслей, или, по крайней мере, разложить их по полочкам и успокоиться. И выйти из того морально-идеологического тупика, в котором я оказался.
Тилль
От Мельхиора я выходила в смешанных чувствах и в глубокой задумчивости. Так и эдак тасовала факты и вопросы темного, пытаясь понять, все ли я ему сказала или нет и что из того, что я не сказала, он понял самостоятельно. Но вскоре уже разозлилась на себя и решительно направилась в госпиталь. Лучше я буду думать о чем-нибудь полезном, в чем понимаю гораздо больше, чем в расследованиях. Ну или по меньшей мере в чем у меня есть шанс разобраться и даже обязанность это сделать.
При большой силе и наличии солидного практического опыта целителем я была достаточно посредственным: не хватало системы и фундаментальных познаний. В тех случаях, когда я выезжала на сырой силе, профессионал мог сработать проще и с куда меньшими затратами энергии.
В бесконечно далекие сейчас времена моей юности женщины не часто выбирали для себя стезю мага. Нельзя сказать, что волшебницы порицались обществом или презирались, но они казались… странными. Женщины вполне сознательно предпочитали заниматься другими, чисто женскими вещами. Однако при наличии достаточно сильного дара глупо и опасно не уметь им пользоваться, а уж целительству учили всех девочек при наличии даже мизерного таланта.
Я оказалась обладательницей редкого по силе сдвоенного дара жизни и смерти и должна была стать одной из черных целителей — магов, способных не просто лечить, но буквально возвращать из-за Грани.
Проблема состояла в том, что я не хотела быть целителем, я хотела стать боевым магом и доказать всем и каждому, что могу достигнуть успехов на этой исконно мужской стезе. И со свойственным горячей юности упорством начала развивать только одну грань собственного дара — ту, которая могла приблизить меня к идеалу. Сложную, запутанную, многогранную и опасную магию смерти.
Родители слишком любили своих дочерей и потакали нам во всех глупостях, так что они не возражали против подобного пути. Наверное, полагали, что со временем я наиграюсь и поумнею. Может, так и случилось бы, но мама попалась на клык бешеному кабану, ей не успели помочь, и отец ушел вслед за ней. Если бы мы были маленькими и не могли о себе позаботиться, чувство ответственности, наверное, удержало бы его среди живых, но сестры уже выросли и стали взрослыми семейными женщинами, а я… тоже считала себя взрослой, сильной и самостоятельной волшебницей. Правда, на практике оказалась отчаянной трусихой, потому что сбежала при первом же вызове моей самостоятельности.
Потом я оказалась рядом с Иром и другими. Они воспринимали меня забавной девчонкой и чем-то вроде бестолковой младшей сестры, опекали и заботились, и почему-то эта опека не раздражала. Я с отчаянным восторгом загорелась их идеями и их борьбой, и с новым энтузиазмом вернулась к прерванным занятиям, постигая все изменения в магической науке, произошедшие за время моего отсутствия, а их было много. Вернее, я тогда только считала, что отлично поняла, во имя чего и с чем они борются.
Именно друзья тогда заронили в мою душу зерно сомнения: расточительно не пользоваться талантами, которыми тебя одарили боги. И, пожалуй, именно те зерна рассудительности потом принесли плоды… разума? Во всяком случае, именно тогда и именно с этого началось мое взросление. Не физиологическое созревание, а становление полноценной взрослой личности на месте того, что раньше было избалованной упрямой девчонкой.
Правда, заняться целительством всерьез — так, как это нужно делать, начав с азов и вернувшись на ученическую скамью — я собралась только недавно, меньше года назад. Но тогда, по крайней мере, я наладила контакт с собственным даром, научилась им пользоваться. И это здорово помогло потом, когда началась война. Мужчины были увлечены своими идеалами и своими поисками единомышленников, и я — вместе с ними. К тому времени я уже и в самом деле начала понимать, что именно они хотели изменить и что имели в виду под словом «свобода».
Стыдно вспомнить, но я встретила тогда начало войны с энтузиазмом. Старалась не показать собственного предвкушения и восторга от возможности наконец-то продемонстрировать, чего я стою, но — радовалась. И хорошо, что получилось все это скрыть: боюсь, друзья во мне здорово разочаровались бы. Потому что практика показала, что стою я очень немногого, а понимаю — и того меньше.
Настоящая война и настоящие смерти оказались совсем не такими, какими я их представляла. В них не было ничего торжественно-возвышенного и красивого. Страшно, больно и очень грязно — вот из чего война складывалась на самом деле. Настоящий героизм чаще всего заканчивался смертью, а за настоящие подвиги часто некого было награждать.
Страх… царил везде. Впитывался под кожу и тенью следовал за мной, разбиваясь на оттенки разных, но одинаково выматывающих страхов. Сначала появился страх смерти, потом, с очень быстрым в таких условиях взрослением, страх за чужую жизнь. За друзей, за приятелей, за совсем посторонних живых существ: тех, которые стояли рядом, на линии фронта, и тех, кто остался позади, кого нам надлежало защищать. Страшно слышать сухие цифры отчетов о погибших и считать, скольких из них ты видела еще вчера. Страшно гадать, вернешься ты завтра или нет, вернется друг — или навсегда исчезнет. Страшно находить мертвые тела. Страшно не успевать прийти на помощь. Страшно видеть, что с некоторыми разумными существами, казавшимися совсем недавно такими хорошими, умными, сильными, делает страх смерти.
Я повзрослела стремительно, за считаные недели первых боев. Не раз и не два жалела о своем глупом побеге тогда, в юности, но — уже молча. Я научилась, сцепив зубы, делать то, что должна, через «страшно» и «больше не могу». Война длилась долго, почти тридцать лет; пусть с переменным успехом, с продолжительными затишьями и попытками переговоров. Но, по сути, бои не стихали ни на минуту, просто превращались в локальные стычки, прощупывание противника, а порой срывались во внезапное стремительное наступление, проламывающее линию фронта.
Не знаю, как вчерашняя избалованная девчонка сумела выжить во время войны, и уж тем более не знаю, как умудрилась сохранить себя. Наверное, за это стоило благодарить Ира. Он стал моей отдушиной, моим нечаянным счастьем, моей украденной у смерти любовью. Я уже не помню, в какой момент наша дружба переросла во что-то значительно большее, но долгое время именно это чувство помогало выживать.
Наши боги не случайно изображаются парами. Сложно нести такой груз, как вечная жизнь, в одиночестве, и еще сложнее — когда на этом пути помогают случайные попутчики. Тяжело, когда кто-то, ставший родным, вдруг уходит, отдаляется, исчезает из твоей вечности, оставляя тебя в одиночестве. Считается, что наши души тоже рождаются парами, и именно равновесие двух душ позволяет эльфам жить очень долго, почти вечно. А если посчастливится встретить вот такую свою половинку, тогда можно узнать истинную любовь. Но за все приходится платить, и один из такой пары, уходя, обычно увлекает за собой другого. Говорят, это происходит, даже если живут они в разных концах мира и никогда не встречались; проверить подобное, правда, пока никому не удалось.
Я была уверена, что Ир — моя половина. Да и как было в этом усомниться, если мы ощущали друг друга на расстоянии и знали, что чувствует другой? Ребята подтрунивали над ним и смеялись, мол — воспитал себе невесту. А он только улыбался многозначительно и в очередной раз привлекал меня к себе для поцелуя.
Не знаю, что нашел во мне он, знавший меня не только взрослой и разумной, но и глупой самонадеянной девчонкой. Со мной-то все было просто: я не понимала, как его можно не любить. Его шальная улыбка заставляла идти за ним куда угодно не только меня. Настолько сокрушительного обаяния я не встречала никогда. Даже мой отец, уж насколько был образцом настоящего мужчины и правителя, не мог похвастаться таким умением повести за собой. Порой мне казалось, что ироничная улыбка и насмешливый взгляд Ира способствовали воплощению их — точнее, нашей мечты в куда большей степени, чем слова, идеи и устремления.
Мы хотели пожениться, когда закончится война, и в этом был смысл. Какая уж тут семейная жизнь, если виделись мы в лучшем случае раз в неделю, а порой — не виделись месяцами! Только вот я дожила до конца войны, а он — нет.
Когда его не стало, я почувствовала это задолго до того, как пришла информация. Только не поняла, откуда эта пустота в груди, откуда ощущение, будто я смотрю на мир сквозь мутное стекло. Когда все подтвердилось… насколько я поняла, Валлендор с другими попросту боялись мне сказать, но это и не понадобилось. Я сама догадалась, достаточно было просто взглянуть им в глаза.
Не знаю, почему я не ушла за ним. Может, остановил прочно укоренившийся внутри страх смерти? Но почти год с того момента, как его не стало, я провела за тем же мутным стеклом — практически не ощущая, почти не живя. Я улыбалась, помогала окружающим, исполняла обязанности целителя в госпитале — на передовую друзья меня попросту не пустили, а сил настоять не осталось. По-хорошему, они были совершенно правы: ладно себя, но в том своем состоянии я могла подвести окружающих, а так рисковать глупо.
Понять, почему все вдруг изменилось, я тоже не могла. Единственной здравой мыслью было предположение, что дело в ритуале, что боги решили меня пожалеть и помочь. Одно только смущало в этом предположении: улучшение наступило чуть раньше. А ритуал, кажется, просто ускорил процесс, встряхнул меня или вовсе вытряхнул из кокона, которым я успела себя окутать. Что послужило первым импульсом, оставалось пока неясным.
— Тилль! — радостно поприветствовал меня Колос буквально у входа в госпиталь. Целитель стоял в фойе, возвышаясь над группой студентов, а между теми, внося элемент безумия и сумятицы, носилось не то пятеро, не то шестеро радостно визжащих детей. — Привет, как же я рад тебя видеть!
— Чую подвох, привет, — проговорила, подходя ближе. Дети, обнаружив новое интересное лицо, дружно ринулись ко мне, норовя обнять и напроситься на ласку. — Что за бедлам?
— Тилль, выручай, Дробра приболела. Ничего серьезного, но ее балбесов решительно некуда пристроить. Я бы и сам с ними посидел, но уследить одновременно и за ними, и за студентами, и за…
— Я тебя поняла, — со смехом оборвала его, с удовольствием ероша лохматые макушки. — Пригляжу, конечно. Мы к морю пойдем, пособираем ракушки, как раз запасы порошка почти кончились, кое-какие травы поищем, и вообще постараемся провести время с пользой. А, молодежь? К морю пойдем?
Дети радостно загомонили, Николай благодарно улыбнулся, и я, завернув со всем выводком в кладовку за кое-какими нужными мелочами, вышла обратно под яркое солнце.
Так получилось, что за время войны при госпитале вырос небольшой сиротский приют. Дети из разных семей, разных возрастов, разных видов, но с одинаковыми судьбами. Почему-то детишкам часто везет выжить там, где взрослые погибают. Боги берегут?
В группе, опекаемой пожилой одинокой гномкой Дроброй, была одна человеческая девочка, осиротевшая совсем крошкой, и пятеро эльфов, из которых четверо — мальчишки. Девочек я взяла за руки, мальчишки с гордостью приняли на себя миссию «охраны и защиты слабых», и мы дружно двинулись к берегу, жизнерадостно болтая о какой-то ерунде. Дети делились собственными наблюдениями, проблемами и мыслями, я — рассказывала какие-то полусказочные истории, и всем стало хорошо.
Детей я действительно любила и рядом с ними оживала даже тогда, когда ничто больше меня не трогало. Каждый раз я с тоской и болью вспоминала Ира, остро сожалея, что боги за десять лет так и не подарили нам этого счастья. И винила в этом себя, вспоминая ничем не подтвержденные слухи, что интенсивные занятия магией смерти приводят к бесплодию.
Сейчас привычная горечь попыталась подняться в душе, но детский смех и пахнущий морской солью ветер быстро прогнал ее прочь.
— Ой, Тилль, а что это он делает? Танцует, да? — затеребила мою руку Альвиир, Виля — эльфийка из диких, когда мы уже подходили к морю. Я не сразу сообразила, о чем речь: вперед я не смотрела, больше сосредоточилась на мальчишках, носящихся вокруг, а для этого требовалось вертеть головой на все триста шестьдесят градусов.
— Кто, Виль? — уточнила, обшаривая взглядом широкий полукруглый пляж, выступивший из-за скал, между которыми мы пробрались в лагуну. Море в порту почти всегда оставалось спокойным, и найти на берегу что-то интересное получалось редко, а здесь волны с шелестом набегали на мелкий песок и часто оставляли на нем забавные диковинки. Собственно, звонкое девичье «а вот он» можно было пропустить мимо ушей, потому что на объект интереса я наткнулась почти сразу.
На пляже обнаружился Фель. Спрашивается, неужели кто-то из нас не мог выбрать другое место для прогулки? Или опять боги дурачатся?
Впрочем, понять, что именно он делал и что так заинтересовало Вилю, я не успела — маг заметил наше появление и замер. Нас разделяло метров тридцать песчаного пляжа с раскиданными по нему некрупными обломками скал, так что не увидеть друг друга оказалось сложно. Мои подопечные насторожились, кто-то из мальчишек решительно встал передо мной в явном намерении защитить, а я замерла, не зная, что предпринять. С одной стороны, зачем мешать его уединению, провоцировать конфликт, да и вообще лишний раз пересекаться? Но с другой — поспешное отступление в моем случае будет похоже на бегство, а пляж большой и прекрасно может вместить всех желающих.
Повисшую паузу нарушило непонятное шевеление у ближайшего к Бельфенору камня, из-за которого вдруг выскочил светловолосый мальчишка-эльф, по виду не старше моих подопечных, и метнулся к светлому. Я инстинктивно качнулась вперед, намереваясь окликнуть его и предостеречь от глупостей, но мальчик повел себя неожиданно. Вместо того чтобы бросаться на светлого с кулаками, он прижался к боку мужчины, затравленно глядя на нас. Федь успокаивающим жестом положил ладонь на лохматую макушку, а я решительно двинулась к этой парочке. Мальчик мне совершенно определенно был незнаком, и в этом стоило разобраться.
Бельфенор из корней Серебряного Дуба
Прогулка по окрестностям отчасти примирила меня с действительностью. Стоило городу исчезнуть из поля зрения, а ногам ступить с обработанного камня брусчатки на мелкий песок, и я понял, что здешняя природа тоже мне отвечает. Местные сосны с длинными мягкими иглами, развесистые пальмы и яркие рододендроны все равно отзывались на призыв, шелестели на легком ветру и источали изумительные ароматы. Даже ковер из низкорослой колючки, по виду совсем сухой, на самом деле оказался переполнен силой. И пусть местные пронизанные и прогретые солнцем растительные жители отличались от густых тенистых лесов родной земли, но они были готовы их заменить. Правда, не сейчас; сейчас жаркое солнце сморило всю зелень, и та отзывалась неохотно, вяло.
Связь эльфов с живой природой, с растениями, это не магия, как полагают другие виды. То есть мы связаны через магические поля, но это не чары, это… как дыхание. Чтобы жить, нужно дышать — это работает со всеми видами. А Перворожденным нужно чувствовать рядом отклик неторопливой размеренной жизни растений.
Сейчас я не планировал охотиться, но к окружающему миру присматривался внимательно и вскоре понял, что особенных трудностей с дичью не предвидится. Здесь в изобилии водились кролики, кое-какие вполне подходящие для пищи птицы вроде куропаток, несколько раз попадались следы косули. Нашлись целые заросли одичавшей картошки, с готовностью обменявшей пару горстей мелких клубней на энергетическую подпитку. Аккуратно завернув «улов» в плотный пальмовый лист, я спустился к пляжу и выбрал место у его края, где скалистый выступ выдавался далеко в море, служа естественным волнорезом. На камнях там, судя по всему, хватало ракушек, которые тоже годились в пищу, а наличие водорослей у основания мыса внушало оптимизм по части рыбалки.