– Н-да… – буркнул наконец Александр и, сложив отчет, бросил его на стол. – Значит, вы нашли квартиру, на которой делали бомбы? – На его скулах ходуном заходили желваки, он хотел добавить что-то резкое, но сдержался.
– Да, – ответил Багратионов. – Хозяйка квартиры арестована, мужчина, живший с нею вместе, покончил с собой. Квартира на Тележной улице, дом номер…
– Я читал, – оборвал его Александр. – Затем за квартирой установили секретное наблюдение и задержали молодца, который туда явился. Что ж ваши люди были так нерасторопны, что дали ему открыть стрельбу из револьвера? Шесть пуль выпустил! А если бы он всех поубивал, что тогда? – сердито спросил император у психеи на часах.
– Не поубивал бы, государь, – почтительно, однако же с легкой улыбкой возразил Багратионов. – Револьвер был тульский.
Про дешевые тульские револьверы ходила поговорка: «Вот уж оружие! Захочешь застрелить неверную жену – попадешь себе в лопатку».
– А! Гм, ну тогда…
Александр кашлянул, попытался принять строгий вид, но не выдержал и рассмеялся. Смех, впрочем, получился нервный, однако император почувствовал некоторое облегчение.
– Квартиру, как я понял, нашли благодаря показаниям этого… выжившего бомбометателя? – отрывисто бросил он.
– Да, государь. Сначала-то юноша запирался, он-де несовершеннолетний, не подлежит наказанию и ничего не скажет. Но Адриан Спиридонович ему быстро разъяснил, что его действия подпадают под определение «государственный преступник», а это уже другая статья, и пощады там не жди. Тогда студент сбавил тон. В девятнадцать лет умирать не хочется, сами понимаете… Ну и Адриан Спиридонович ему папироску предложил, заговорил как с заблудшим дитем…
Как видим, версия генерала Багратионова существенно отличалась от того, что сам Адриан Спиридонович Горохов рассказал Амалии. Судя по всему, никакого раскаяния террорист вовсе не испытывал.
– Помилование, верно, посулил, – усмехнулся до того молчавший сенатор.
– Разве что забывшись, я полагаю, – отвечал Багратионов с тонкой улыбкой. – Не в его власти решать подобное, Андрей Петрович.
– А если бы террорист молчал? – бросил император. – Что тогда? Как бы вы вышли на его сообщников?
Багратионов вздохнул.
– Некая дама из особой службы доставила нам сегодня сообщение от осведомителя, – сказал он. – По нему мы бы все равно их нашли.
– Что за дама? – буркнул Александр. – И почему осведомитель не смог явиться сам? Чего испугался?
– Он не в том состоянии, чтобы бояться, государь, – спокойно ответил Багратионов. – Его убили.
Император насупился.
– Если дама из особой службы, то почему принесла сообщение вам, а не Волынскому? – допытывался он.
– Я полагаю, нелишне будет задать сей вопрос ему самому, ваше величество, – мягко отозвался Багратионов. – Особенно в свете данного письма…
В сущности, он приберегал этот удар для другого раза, но сейчас случай представился уж больно подходящий. Багратионов вытащил из кармана мятое письмо с адресом, написанным по-французски, и положил его на стол перед Александром.
– Донесение от парижского агента о готовящемся покушении на вашего отца, – пояснил Багратионов спокойно. – Господин Волынский прочитал его, скомкал и бросил в мусор, где я впоследствии его и нашел.
Александр, не отрываясь, смотрел на говорящего.
– И еще. Дама, которую я упоминал, дважды была у господина Волынского. Один раз – чтобы рассказать о свидетеле покушения, предоставившем чрезвычайно ценные сведения, другой – по поводу письма осведомителя. Оба раза господин Волынский… – тут Багратионов сделал крохотную, но, однако же, весьма эффектную фразу, – не проявил интереса.
– Действительный тайный советник Волынский, – доложил появившийся в дверях лакей.
И Багратионов развалился в кресле, ожидая, чем закончится маленькая партия, в ходе которой он, не сказав ни слова лжи, представил Волынского нерадивым, скверным слугой и вообще личностью, недостойной занимать то место, на котором она сидит.
Несмотря на военное звание, Багратионов не любил армию вообще и военных в частности, считая их прямолинейными и туповатыми. Куда больше его манила особая служба с ее хитросплетениями, где один удачно проведенный маневр мог обеспечить будущее Европы на много лет вперед. Но честолюбивому Багратионову вовсе не улыбалось мыкаться всю жизнь рядовым сотрудником. Генерал метил куда выше.
– А, здравствуй, Петр Еремеевич, – сказал император только что вошедшему советнику. Милостиво улыбнулся, однако же письмо развернул, быстро прочитал его и положил на стол поверх отчета Лорис-Меликова.
– Что-то вы подзадержались, Петр Еремеевич, – заметил сенатор, поглядев на часы.
– Это из-за охраны – герб на карете в темноте не разглядели, – отозвался Волынский. – Но я не в обиде. Лучше перестараться, чем плохо стараться. – И он насмешливо покосился на Багратионова, которого недолюбливал. – Когда ваше величество намерены перебраться в Зимний?
Даже если бы Волынский сделал это нарочно, он не смог бы найти более неудачного вопроса. Александр вздрогнул и переменился в лице.
– В Зимний я не поеду, – отрубил император. – Ни за что!
– Но ведь вы не можете оставаться в Аничковом, – заметил Волынский, удивленный горячностью государя.
– Почему не могу? – огрызнулся Александр. – Я тут у себя дома!
Из-за старости Петр Еремеевич перестал чувствовать некоторые нюансы, иначе он вообще не завел бы разговор на эту тему. Конечно, Зимний дворец является резиденцией царствующего императора и его семьи, но как, как Александр может переезжать туда, где в кабинете еще лежит тело убитого отца, которое готовят к похоронам, туда, где по комнатам бродит безутешная вдова – почти обезумевшая, несчастная женщина, как бы сам он к ней ни относился? И царь повторил:
– Я не поеду в Зимний! По крайней мере, сейчас.
Граф Строганов шевельнулся.
– Это вполне разумно, – одобрил он. – Мы не можем утверждать, что следующей целью террористов не является особа вашего величества. Так, генерал?
Багратионов важно кивнул. И добавил:
– Поэтому никакие меры безопасности не будут излишними. Может быть, вашему величеству лучше пока вообще покинуть Петербург?
Александр подскочил на месте.
– Что? Уехать из столицы? Из столицы своей страны? Что же дальше? Может, мне вообще уехать за границу? Отречься и бежать? Как последнему трусу?
Император явно не владел собой. Он вскочил на ноги, его лицо кривилось, борода дергалась, изо рта вылетали брызги слюны.
– Вашему величеству стоит подумать не только о себе, – сказал свое веское слово сенатор, – но и о ваших детях. Если с вами что-то случится, им придется крайне тяжело. Крайне, – подчеркнул граф.
Теперь Александр походил на шар, из которого выпустили воздух. Покачнувшись, он медленно опустился в кресло.
– Я полагаю, что резиденция в Царском Селе… – начал Багратионов.
– Нет, – перебил его Строганов. – Гатчина. Этот замок похож на крепость, там есть рвы и сторожевые башни. Полагаю, в Гатчине вы будете в безопасности.
Александр содрогнулся. Гатчина, построенная Павлом, вновь наводила на мысли об убитых царях.
– А вы что скажете, Петр Еремеевич? – спросил у Волынского.
– Россия не должна потерять двух государей в течение года, – отвечал тот. – Полагаю, вы должны поберечься, государь. Ибо осторожность не есть трусость, а всего лишь признак хладнокровия.
И снова тайный советник резонерствовал не к месту – потому что теперь Александр отчетливо понял, что именно боится. И боялся он не за себя и даже не за власть, а за свою семью и больше всего – за маленьких детей.
– Нет, – отрезал император, – я никуда не поеду. Черт возьми, я турецких пуль не боялся! А теперь мне бегать… от шайки революционеров? Черт знает что!
Однако граф Строганов, хорошо знавший императора, взглядом успокоил присутствующих. Александр знает, отлично понимает, что они правы. Ничего страшного: поломается и согласится, никуда не денется. Петербургу доверять нельзя.
– А впрочем, – добавил император, – я позвал вас сюда вовсе не за тем. Надо решить, что делать с этими… с этими мерзавцами.
– Вы разумеете участников покушения, государь? – подал голос Волынский. – Дело, мне кажется, совершенно ясное. Для таких вещей есть военно-окружной суд, который вынесет приговор за сутки.
– Боюсь, Петр Еремеевич, вы не понимаете. – Теперь Багратионов решил открыто атаковать своего противника. – Суд над цареубийцами есть дело не простое, а государственное. Второпях такие вещи не делаются.
– Прекрасно, – с величайшей язвительностью согласился Волынский. – Так давайте устроим открытое слушание, дадим злодеям возможность публично проповедовать свои губительные взгляды, и пусть молодежь вдохновляется их примером. Вы этого хотите?
– Прекрасно, – с величайшей язвительностью согласился Волынский. – Так давайте устроим открытое слушание, дадим злодеям возможность публично проповедовать свои губительные взгляды, и пусть молодежь вдохновляется их примером. Вы этого хотите?
– Петр Еремеевич, дорогой, – улыбнулся сенатор, – не будем горячиться. Вы по-своему правы, но генерал прав тоже. Для подобного преступления одного военно-окружного суда недостаточно. Полагаю, речь должна идти о… – граф вздохнул, – о суде сената.
И, поглядев на лицо Александра, Строганов убедился, что угадал: именно затем император и пригласил его сюда.
– Разумеется, – поддержал его генерал, – в зал не будут пускать кого попало.
– Ну уж само собой, – проворчал Александр. – Как вы считаете, Андрей Петрович?
Граф задумался.
– Полагаю, – сказал Строганов наконец, – при надлежащей охране нам нечего опасаться эксцессов. Кроме того, суд сената означает, что разбирательство будет проходить при стечении публики, и тогда уже никто не будет иметь повода утверждать, что безвинных мучеников свободы повесили без следствия, осудив лишь формально.
– Это все декорум, уступка глупцам, для которых любой суд все равно лишь щекочущее нервы зрелище, – холодно произнес Волынский. – Полно, господа! Уверен, вы, как и я, полагаете, что террористов необходимо истреблять как отребье рода человеческого. Терроризм можно искоренить лишь террором, а для сих господ и военный суд – непозволительная роскошь. Их следовало бы повесить безо всякого суда за то, что они сделали.
– Я чрезвычайно уважаю ваши взгляды, Петр Еремеевич, – вкрадчиво промолвил Багратионов. – Без сомнения, такой опытный борец с террором, как вы, сумеет объяснить, почему же, получив из Парижа точные сведения о грядущем покушении, вы бросили их в мусор и никому не стали о них сообщать.
И генерал с торжеством поглядел на своего противника.
– Точные сведения? – презрительно повторил Волынский. – Кто-то кому-то где-то сказал… С какой стати я должен заниматься подобной чепухой?
– Не думаю, что это была чепуха, – внезапно сказал император и поднял со стола мятое письмо.
С опозданием Волынский сообразил, что Багратионов ищет повода его утопить и что письмо из Парижа от агента, чьи сведения по большей части представляли собой вранье, перемешанное с просьбами о деньгах, было выбрано, дабы погубить его в глазах царя. И надо же было, чтобы один-единственный раз донесение агента оказалось верным от начала до конца и именно таким, которое нельзя было недооценить!
– Ваше величество, – пробормотал Волынский, – я могу объяснить… Этот человек питает пристрастие к женскому полу и постоянно клянчит у меня деньги на удовлетворение прихотей своих любовниц. За все месяцы нашего сотрудничества он прислал так мало сведений, которые стоили того, чтобы обратить на них внимание, что я… Я решил, что передо мной очередная фантазия. Государь, я глубоко сожалею о своей ошибке и молю меня наказать, как вы сочтете нужным. Вне всяких сомнений, генерал поступил честно и правильно, украв письмо из моих бумаг. Полагаю, он руководствовался исключительно совестью и долгом, а также государственными интересами. Ваше величество…
– Полно, полно, Петр Еремеевич, – заворчал сконфуженный император. – Что уж теперь говорить…
Граф Строганов уже не жалел, что оказался посреди ночи в Аничковом дворце и стал свидетелем столь любопытного разговора. Он знал цену Волынскому, равно как и его качествам, не последнее место среди которых занимала невероятная изворотливость. Так что сенатор наслаждался происходящим как хорошим спектаклем. Ах, какой глупый вид сделался у генерала, как только он понял, что старый лис обвел его вокруг пальца! И как обвел – вроде бы смиренно выставив себя кругом виноватым! Ну, милый мой, не видать тебе особой службы как своих ушей…
– Кажется, мы отвлеклись, – продолжал император. – А что касается суда, то Андрей Петрович прав. Пусть будет суд сената.
И, приняв наконец решение, он совершенно успокоился.
– Есть еще один вопрос, который меня волнует, – помедлив, признался император. – Народ.
Сенатор кивнул.
– Полагаю, теперь уже очевидно, что мы можем не опасаться новой пугачевщины, – сказал он.
– Хотя террористы, по-видимому, на нее рассчитывали, – добавил Багратионов.
Генерал не смотрел на Волынского, отлично понимая, что проиграл. И еще он понимал, что если проиграл, имея на руках все козыри, то теперь свалить старика уже и не удастся.
– Вашему величеству нечего опасаться, – подал голос Волынский. – Народ возмущен случившимся, скорбит и негодует.
Александр поднялся из-за стола, чтобы размять затекшие ноги, и подошел к часам.
– А что говорят в гостиных? – внезапно спросил он, глядя на улыбающегося позолоченного амурчика.
Строганов и Багратионов промолчали, поскольку знали, что в гостиных говорили разное, и пересказывать те разговоры сейчас сыну убитого было бы жестоко. Но император круто повернулся на каблуках и уставился на присутствующих, заложив руки за спину. Молчание опасно затягивалось.
– Его императорское величество погиб как мученик, – сказал Волынский. – Сердца подданных обливаются кровью.
– Как мученик, значит? – странным, придушенным голосом повторил Александр. – Вот как! Он освободил тридцать миллионов рабов, вел войны за освобождение славян, провел реформы в стране, не видел в жизни ни минуты покоя… Может быть, в чем-то и заблуждался, но это был мой отец, я знал его, и намерения у него были всегда самые честные. И такова награда ему за все, что он совершил? Мученический венец? Все, чего он заслужил? – С каждым словом Александр распалялся все больше и больше. – А может быть, надо было совсем иначе? Не реформы проводить, не освобождать, а… – Тут император с размаху ударил кулаком по столу так, что подскочила чернильница. – И никому не давать воли! Потому что сядут на шею и еще ноги свесят! Скоты!
Лицо Александра побагровело, поперек лба вздулись жилы, ноздри раздувались. Сенатор отвел глаза.
– Государь… – пролепетал совершенно растерянный Волынский.
Может быть, если бы тайный советник ничего не сказал, ничего бы и не случилось; но раздражение царя искало выхода – и нашло. Письмо, найденное Багратионовым, все еще лежало на столе.
– А вы – свободны! – рявкнул император. – Свободны, Петр Еремеевич! Можете идти!
И Александр махнул рукой, указывая на дверь. Это означало не просто изгнание – это был крах карьеры Волынского, окончательный и бесповоротный. Это была отставка. Багратионов тихо торжествовал.
– Вы свободны! – в бешенстве повторил император.
В тоске, не чуя под собой ног, Волынский откланялся и сгинул – в тяжелую дверь, затем по коридорам и по мраморным ступеням во тьму, в которой и исчез.
Больше его никто никогда не видел, а если и видел, то в упор не замечал. Что, в сущности, есть одно и то же.
Sic transit gloria mundi[31] в Российской империи.
Глава 22 Бумаги пропавшие и найденные
– Ах, Александр, я так несчастна!
Такими словами встретила сына Полина Сергеевна, когда утром 4 марта он явился с визитом к ней в особняк.
– Мои кольца! И брошка! И полицейские… ужасные люди, дурно воспитанные… смели задавать мне вопросы… И Лизавета! – так звали горничную баронессы. – Вообрази, полицейские решили, что она могла иметь какое-то отношение к пропаже! И Лизавета грозила мне сегодня, что уйдет! – Полина Сергеевна всплеснула руками, на лице ее было написано самое искреннее отчаяние. – Она, видите ли, не привыкла, чтобы ее обвиняли! Как все это ужасно!
Баронесса всхлипнула и поднесла к глазам платочек.
– Маман, что именно исчезло? – спросил Александр.
Полина Сергеевна вздохнула. А затем сообщила будничным тоном:
– Два кольца и брошка. Они остались на столе, потому что я решила не надевать их, когда шла к Гагариным. Одно кольцо с сапфиром, другое с синим агатом… помнишь, ты еще любил играть им в детстве… И кто-то посмел их присвоить! Это просто невероятно!
Александр поморщился. Он знал за матерью привычку разбрасывать украшения где ни попадя и потому ни капли не удивился тому, что случилось.
– Я, конечно, сразу же подумала на прислугу. О чем и сказала следователю…
«Так-так, – помыслил Александр. – Получается, у Лизаветы был все же повод сердиться на свою хозяйку. Кому приятно, что его обвиняют в воровстве, да еще при полицейских…»
– Горничная, конечно, все отрицала, и в ее вещах он ничего не нашел. И вообще оказалось, что вор забрался в окно на первом этаже.
Еще один любитель окон, мелькнуло в голове у Александра. Уж не тот ли, что стрелял в него вчера? Молодой человек почувствовал беспокойство. Еще не хватало, чтобы все это коснулось его матери!
– Его кто-нибудь видел? – спросил офицер, стараясь хранить безразличный вид.