Бравые эмбриотехники активировали механозародышей, и тяжелые шары эмбриофоров плюхались в донный ил. Через сутки, настроившись на внешние условия, эбриосистемы – базовые, дополнительные, сырьевые, ремонтные – начинали развиваться и разворачивались в подводные сооружения, сферы большие и малые. Чуть позже, когда отдельные группы механозародышей опознавались и принимались вязаться в системные массивы, сферы стыковались, заглубляли в грунт опоры, надстраивались. Уютно засвечивались рядки иллюминаторов, вспыхивали прожекторы на мачтах. В отсеках вовсю работали кондиционеры и озонаторы, удаляя стойкий запах пережженного грунта, форсажеры сворачивались, а керамические кубы и многогранники дигестальных систем с пучками эффекторов изображали абстрактные скульптуры. Батиполис был готов принять своих жителей.
Да, технически все было непросто, но исполнимо, однако зловредный человеческий фактор не позволял устраивать жизнь ко благу и процветанию.
Переселенцам дали свободу, не обещая безопасности. Люди, искавшие в ТОЗО работу, желавшие добиться успеха своим трудом, должны были сами защищать себя, свои семьи, свое имущество – от других, тех, кто шел следом за трудягами, собираясь отнимать ими добытое.
Повторялась старая-престарая история – там, где не установлен закон, воцаряются насилие и произвол. В людях, внешне цивилизованных, просыпались дикари и варвары. ТОЗО превратилась в империю беззакония, где торжествовало право сильного. И, надо сказать, союзы стран, чьи президенты создали ТОЗО, молчаливо одобряли такое положение. Оно было им выгодно, ибо масса неработающих с преступными наклонностями стала творить беспредел вне их территорий. Изоляторы пустели, ибо задержанным и приговоренным к имплантации мозгодатчиков давалась поблажка – они могли выйти на свободу, став океанцами. «На берегу» преступность падала, а в ТОЗО выросла до таких невероятных размеров, что даже Генеральный Руководитель проекта не мог чувствовать себя спокойно – никто не был застрахован от драк, перестрелок, грабежей. Правда, Акулу Фогеля так прозвали не зря – генрук был ганфайтером.
Гибли люди, умирали целые города, уничтоженные буйством низких страстей, не укрощенных законом и порядком.
«Кларион-46» был выстроен рядом с полем конкреций, на девять десятых состоящих из железа и марганца. К востоку хватало «черных курильщиков», богатейших источников меди и цинка, а на западе поднимались плосковерхие гайоты, знаменитые своими корковыми рудами, – десять кило кобальта на тонну руды!
Казалось бы, трудись и богатей, так нет же…
Трижды население «Клариона-46» избирало комиссара. Трижды с ними расправлялись истинные хозяева города, желавшие вкусно кушать, но не имевшие склонности зарабатывать матблага.
Каждый день в коридорных отсеках находили трупы, постоянно учинялись драки и потасовки. И однажды наступил конец – неизвестный, явившись в салун, не пожелал заплатить за выпивку. Застрелив бармена, он схватил бутылку виски, глотнул из горла – и пошел угощать товарищей, раздавая питье направо и налево. А товарищам только намекни…
Часа не прошло, как были разгромлены все салуны. Люди устроили настоящий карнавал безумств и смерти – их пьянили спирт и разрушение. Одни жители спасались, другие гнали их, убивая и поджигая все, что могло гореть. Пожарные автоматы запрудили батиполис конденсированными облаками пирофага, но все уже было кончено. От восьмидесяти девяти горожан уцелело всего трое, да и те вскоре оставили «Кларион-46». Так батиполис стал городом-призраком…
– По горизонтали мы находимся от маяка «К-46» на три тысячи шестьсот метров, – доложил Боровиц через головы Шелвина Родда и Таскозы, сидевших на полу кабины. – По пеленгу двадцать пять.
– Понял, – сказал Браун. – Близко уже.
«Орка» шла по-над дном, белым-пребелым. По сравнению с ним самые прекрасные песчаные пляжи мира показались бы серыми. Белел глобигериновый ил – «снег» из микроскопических скелетиков отмершего планктона, что откладывается на дно по паре сантиметров за тысячелетие.
И на этом белейшем фоне резко выделялись антрацитово-черные лавовые «подушки», блестевшие как антрацит. На глыбах обосновались колонии губок безукоризненно белого цвета, то похожие на фарфоровые тюльпаны, то образующие нечто вроде киргизской юрты из полупрозрачного алебастра.
Здесь гигантская горгонария распростерла свои окаменевшие, мраморно-перламутровые щупальца. Там виргулярии – еще одни диковинные твари абиссали – каллиграфически вписывали в пространство неведомые иероглифы, колеблемые течением. Некоторые из виргулярий были свернуты в спираль и напоминали штопор, другие больше походили на пружины, выбившиеся из старинного матраца, или беспорядочно спутанные петли брошенной веревки.
И вот, за очередным валом невесть когда извергнутой лавы тускло блеснули далекие сферы-бункеры батиполиса. Синеватые шары, состыкованные в две параллельные сцепки, отдаленно напоминали железнодорожные составы, забытые на далеком полустанке. Шары поднимались надо дном, опираясь на сваи. Ближе всего, поблескивая тумбами опор, высился центральный бункер – яйцеобразная постройка высотой с четырехэтажный дом. И ни один иллюминатор не светился – город давно стал призраком.
Неподалеку серела площадка комплекса добывающих агрегатов, заросшая актиниями, морскими лилиями и губками. Нежные перистые веера-жабры морских червей, карминно-красные, в цвет крови, мгновенно исчезали в белых трубках-стеблях при малейшем движении воды и снова распускались.
Жуткая тень пронеслась мимо. Браун включил прожекторы, и в их свете возник кальмар архитойтис, метров двадцати в длину. Красно-кирпичные щупальца вдруг поднялись все разом, заиграли кольчатыми извивами. С угрозой вытянув ловчие щупальца-манусы, спрут повисел над илистым дном, ундулируя[44] ромбовидными плавниками, и сдал назад, пока не растаял за пределами освещенного пространства.
– Сихали! – раздался голос Арманто из селектора. – Тут у них тусовка! Левее глянь!
Браун развернул субмарину, и в круг света вплыла бесформенная красноватая масса, чудовищный узел из переплетенных щупалец – два спрута сцепились в поединке.
Безмолвная ярость чудовищ потрясала. Кальмары сплелись, войдя в смертельный клинч, и остервенело обкусывали друг другу щупальца. Попав на свет, они развязались и молниеносно отпрянули, выпуская облака сепии. Из-за бункеров стали выплывать потревоженные архитойтисы. Тимофей не вбирал зрением всю картинку разом, выхватывая отдельности – багровые тела, змеиные извивы щупалец, жуткие взоры ослепленных глаз. И вот заклубился ил, мешаясь с выпущенными чернилами. Гигантские моллюски взмывали вверх и уходили в стороны от опасного места.
– Стыкуемся к центральному бункеру!
Браун дождался своей очереди и подвел «Орку» к стыковочному узлу. Толчок. Скрежетнула герметичная диафрагма. Запищал механизм стяжки. Готово.
– Выходим.
Первыми субмарину покинули те, кто занимал переходный отсек, – Рэд Долан, Док Блэйн, Тераи и Ксавье Виньяль, фармбой с рыбо-планктонного комплекса. Затем те, кто сидел на полу в кабине. Последним выбрался Тимофей.
Затхлость и запах гари сразу ударили по обонянию. Было душновато и сыро. Под ногами натекли лужицы, от них несло гнилью. На стенах нацвела плесень, а под потолком мерцал красноватый туман, рассеивающий аварийное освещение.
– Шурики! – позвал Боровиц. – Кислородные регенераторы на вашей совести.
– Так мы ж бессовестные!
– Пинков надавать? Арманто, займись кондиционерами. Шелвин, ты у нас вроде как инженер-контролер?
– Был.
– Надо наладить терморегуляцию. Кто светом займется?
– Я! – вызвался Таскоза. – Только покажите мне, где тут реактор.
– Прямо по коридору и налево! Фонарь возьми.
Раздав цэ-у, Станислас отошел к Наталье, погрузившейся в размышления, судя по выражению лица, невеселые.
– Чего нос повесила, красавица?
Девушка улыбнулась.
– Боюсь, – призналась она. – Боюсь все потерять. ИТО – мой дом, а теперь там эти… гадят, воняют…
– Это ненадолго, – суховато пообещал Браун. Оглянувшись, он сказал: – Мне нужно кое-что проверить… Скажи, Стан, у вас еще есть кальмарные пастбища? Те, о которых не знает Зеллер?
– А как же! Тут же китихи приносят приплод, и китят мы тут растим – надо же их чем-то кормить. Миль за тридцать отсюда, строго на запад, большой гайот торчит, вот там большое пастбище, хватит на шестьсот голов. Мы его Резервным называем. А зачем тебе?
– Надо.
– А-а! – догадался Боровиц. – «Крота» хочешь из норки… того… за ушко, да на солнышко?
– Именно. Только у меня к вам большая просьба – никому про то пастбище не говорите, иначе опыт не удастся.
– Все понято!
– Будь осторожен, – не удержалась Наташа.
– Буду, – улыбнулся Сихали.
Выбравшись в коридорный отсек, он увидел картину полного разгрома – стеновые панели валялись на полу, содранные и ломаные, сетка термоэлементов была разорвана и обвисала сверкающими фестонами, потолок пестрел сажными бороздами и глазурованными ямками прямых попаданий. Повсюду валялось мокрое тряпье, пушащееся плесенью, кисли в лужицах какие-то обрывки, тут и там взблескивали осколки бутылочного стекла.
– Именно. Только у меня к вам большая просьба – никому про то пастбище не говорите, иначе опыт не удастся.
– Все понято!
– Будь осторожен, – не удержалась Наташа.
– Буду, – улыбнулся Сихали.
Выбравшись в коридорный отсек, он увидел картину полного разгрома – стеновые панели валялись на полу, содранные и ломаные, сетка термоэлементов была разорвана и обвисала сверкающими фестонами, потолок пестрел сажными бороздами и глазурованными ямками прямых попаданий. Повсюду валялось мокрое тряпье, пушащееся плесенью, кисли в лужицах какие-то обрывки, тут и там взблескивали осколки бутылочного стекла.
На мгновение тусклый красный накал погас вовсе, а в следующую секунду в глаза ударил яркий голубоватый свет.
Озираясь, Браун выбрался к раздвинутым дверям с облезшим изображением красного креста и переступил высокий комингс. Марина была здесь.
– Привет! – обернулась она, разбирая маленький контейнер с роботоинструментами. – Учти: мне некогда. Тут работы – начать и кончить…
– Да я так, попрощаться, – подхватил Тимофей деловой тон, взятый врачиней.
– Куда это ты собрался?
– К западу отсюда есть резервное кальмарное пастбище, милях в тридцати. Надо проверить, что там и как. Керк Джордан свое потерял, но его жене пригодится Резервное. Какая-никакая, а компенсация.
– У Керка было большое пастбище, – заметила Рожкова.
– Так и Резервное немаленькое. Тысяче китов хватит на прокорм… Ну ладно, не буду тебе мешать. Пока!
– Пока…
Браун покинул медотсек и решительно зашагал в центральный бункер. Навстречу ему топал ТугаринЗмей. Остановившись, Илья спросил:
– Там?
– Там, но лучше не ходи – вся в делах.
Харин уныло вздохнул и развернулся, чтобы идти обратно. Тимофей невольно прибавил ходу, ощущая неловкость – из-за него Илья стал третьим лишним.
Отнекиваясь и отшучиваясь, Сихали избежал дружеских расспросов, залез в «Орку» и расстыковался. Через минуту субмарина легла на курс, следуя малым ходом на запад.
Браун не торопился. Некуда было спешить. На душе было столь скверно, что он не удержался и застонал. Чтобы отвлечься и вызвать злость, стал вспоминать друзей.
…Арманто Вуквун. «Вуквун» по-чукотски означает «камень». Так Арманто стал называться, когда ушел в ТОЗО. Отец его носил фамилию Каменских, и был он монтажником термостанций, когда поднимали вечную мерзлоту. Отцу повезло, он успел поучаствовать в великих делах, побывал на великих стройках в Амдерме, Индиге, на Таймыре. Там и со своей будущей женой познакомился, хорошеньким оператором тяжелых систем. А потом политики додумались, как осчастливить человечество, и одарили род людской изобилием. На смену великим свершениям пришло Великое Сокращение. Комо и Оксану Каменских вывели из производственных процессов и прикрепили к анадырскому отделению Фонда изобилия. Отец Арманто спился. Мать вернулась на Украину, где вышла замуж за инженера-агролога, а ее сын сбежал из школы-интерната и подался в ТОЗО.
…Шурика Ершова всегда тянуло к морю, хотелось ему стать маритехником, чтобы разводить всякие водоросли, моллюсков, рыбу. Мечты его даже начали было сбываться – на Большом Барьерном рифе Рыжий работал на ферме, разводил черепах. Ферму спалили экстремисты-«пурпурные», боевой отряд неработающего класса. Как-никак, черепаховое мясо было натуральным продуктом, стало быть дорогим, и подавалось лишь в ресторанах с табличками «У нас платят». Неработающим на порог таких заведений ходу не было, их уделом было трескать квазибиотические котлеты и запивать их синтетическим молоком. Зато бесплатно… И подался Шурик в китопасы.
…А Тугарину-Змею вечно в любви не везло. Он жил во всеми забытом поселочке строителей близ Трансгобийской магистрали, ел, пил, одевался-обувался за счет Фонда изобилия, любил выпить пива, «побалдеть» под грезогенератором, чтобы потом уползти на околицу и бездумно следить за потоками машин, спешащих по трассе. Или затеять драку с парнями из Заречья.
Однажды Илье сильно не повезло – он влюбился в Галю, дочь инженера. Девушка была с характером и держала неработающего Змея на дистанции. Змей осерчал и решил доказать, что и он не хуже «арбайтеров», – отучился во Владивостоке и ушел в ТОЗО китов пасти.
«Все его друзья, – подумал Тимофей, – настоящие люди, жесткие, надежные. Они всегда придут на подмогу, и он тоже никогда не откажет им в помощи, в любой. Как же можно было предавать этих людей, сдавать их и продавать по сходной цене?»
Браун вздохнул – мысли пошли по кругу. Ладно, скоро все станет ясно, как летнее утро! Не помогает – на душе по-прежнему серо, как в слякотный октябрьский день…
А вот и гайот показался. Это была огромная гора с плоской вершиной, подводный вулкан, потухший миллионы лет назад. Из-за своих трапециевидных очертаний гайот прозвали Мезой, как мексиканцы называли столовые горы в Аризонской пустыне. Работникам «Летучей Эн» не пришлось даже ставить на вершину Мезы реактор для апвеллинга – там и без того кишела жизнь. Вокруг всякой подводной горы, как правило, закручиваются течения, вознося над нею всякую питательную гадость, до коей охоч планктон. Вот и кружат над горою косяки рыбы – полное раздолье кальмарам. И столовая для кашалотов.
«Орка» неспешно обошла гайот, примечая генераторы УЗ-заграждения. Для того чтобы удержать рыбу, достаточно было и электрического поля, но китов оно не удержало бы, вот и резал воду – и уши – ультразвук.
Оазис бурлил и кишел жизнью, однако все было спокойно. «Подождем», – решил Браун, пересекая бугристую вершину Мезы, и положил субмарину на грунт.
Прошел час, другой, третий. Сихали успел выспаться, в нем стала прорастать робкая надежда на ошибку. Возможно, все его подозрения ни на чем не основаны? Конец его колебаниям положили приборы – с юга подходило большое стадо кашалотов. Его сопровождали пять или шесть субмарин. Тимофей похолодел – он вычислил «крота».
Включив селектор, Сихали заполнил кабину переговорами чужих китопасов.
– Келси, подгони Чёрного!
– По глубине, по глубине отслеживай.
– Сдается мне, парни, босс таки струсил!
– Ты еще скажи ему это в присутствии Айвена…
– Что я, дурак, что ли?
– А кто?
– Слышь, ты, фуфлынидзе! Жди, когда я тебе башню подремонтирую, понял?
– Прикусите языки оба! Жить надоело?
– Как тебе пастбище, Толстяк?
– Нормально! Пускай с часок покормятся, и можно выгонять, а то обожрутся.
– Лад Фуллер! Парни, где Лад?
– Тута я…
– Займись ограждением. Только смотри, не раздолбай, как тогда, у Джордана! Выруби южную секцию, потом врубишь. Все понял?
– Да понял я…
Тимофею все стало скучно и мерзко. Подвсплыв, он направил «Орку» на восток. Соскользнул с края Мезы в глубину и добавил ходу.
Ему было противно, погано, паршиво – любые слова годились. Часом позже он пристыковал субмарину к центральному бункеру «Клариона-46» и выбрался в батиполис.
Воздух в бункерах явно посвежел, стал суше и чище. Было светло и тепло, из коридорных отсеков доносился галдеж занятых на уборке – батиполис усердно «генералили».
Стараясь не попадаться никому на глаза, Браун прошел к медотсеку, перешагнул порог и закрыл за собою дверь. Марина выглянула из реанимакамеры и замерла.
– Привет, мой прекрасный, мой любимый враг, – проговорил Тимофей.
– Что-о?! У тебя что, глубинное опьянение?
Сихали нетерпеливо отмахнулся.
– Перестань!
Помолчав, он выложил Марине все свои подозрения, о которых ранее поведал Стану и Наталье, а после продолжил:
– Никто, кроме тебя, не знал, куда я направляюсь. Только ты могла сообщить Большому Зеллеру о Резервном пастбище. Верно? Признайся, это ты вела «подрывную работу»?
Рожкова стояла, дразнящее изогнув бедро, и насмешливо улыбалась. Вот только глаза ее смотрели настороженно и холодно.
– Марина!
Врачиня нахмурила лобик, затем, после легкого вздоха, он разгладился. Девушка будто сбросила напряжение. Она примостилась с краю стола, села, подетски качая ногами.
– Будем считать, что ты меня вычислил, – сказала Марина улыбчиво, будто они в жмурки играли. – Сдаюсь. Только смотри не загордись своей дедукцией с индукцией, ладно? Все твои доводы можно объяснить случайностью, наговорами, да чем угодно. И с Резервным пастбищем – тоже совпадение.
– Я не верю в совпадения, – ледяным тоном проговорил Тимофей, – и тем более в то, что все происходило случайно. Уж больно вовремя случались ЧП!
– Да я ж не спорю! Просто объясняю тебе, почему сдаюсь. Мне надоело, понимаешь? Слишком долго продолжалась эта операция. Точно не скажу, но года полтора на нее ушло. А это как-то чересчур. Такая скука!
– Каких полтора года? Какая еще операция?
– Сейчас я тебе все объясню, любовничек, все-все! – ласково пропела врачиня. – А то меня уже начала раздражать твоя наивность. Ну, слушай… Во-первых, я не Марина Рожкова. Как меня назвали родители, тебе знать необязательно. Я побывала и в шкуре Мэрион Рейли, и Малин Расмуссен, и Марыси Робски, и Мари Роже, и Марты Римайер. Чем я занималась, неважно. Ты не забыл, как нашел посылку от Виктора Волина? Помнишь еще? Умница. Так вот, в Большом Мусорном Пятне ты выловил третью по счету торпеду с посланием, тебе адресованным!