— Это тоже выдумка?
Профессор поднял на меня глаза и улыбнулся:
— Откуда нам знать? Ледовитый океан и сегодня мало исследован. А потом, есть же так называемые впадины, и кто там живет, в этих глубинах, почти не известно. Может быть, Хадсон увидел то, что хотел увидеть. Несколько месяцев в море. На маленьком корабле с ума сойдешь от тоски. Он даже сделал зарисовки…
Профессор достал из стопки одну из книг. На старой нечеткой гравюре — странное существо. Наполовину тюлень, наполовину женщина.
— Но самое странное, что известный английский зоолог, Филипп Генри Госсе, через два столетия прочитал об этой истории и категорически отверг предположения, что это был, к примеру, морж, или морская корова, или, скажем, морской слон.
— А как он сам считал? Кто это был?
— Неизвестный вид млекопитающего. Госсе был уверен, что опытные моряки Хадсона много раз видели крупных морских животных и такую грубую ошибку допустить не могли.
А почему бы и нет? Я посмотрела на забитые книжные полки, вороха газетных вырезок на полу, на стульях — везде, где было свободное место. Когда-то были, но вымерли? Вымерла же стеллерова корова, я сама читала. А может, я взялась не с того конца?
— А вот еще один рассказ… в конце семнадцатого века об этом все газеты писали. У берегов Борнео голландские моряки поймали в сети «морскую женщину», как они ее назвали, и держали ее в бочке с водой. Русалка из Амбионы. «Пять футов длиной и время от времени издает звуки, похожие на кошачье мяуканье». Она умерла в конце концов, голландские медики произвели вскрытие и со всей уверенностью утверждали, что это была настоящая русалка. Петр Великий даже специально поехал в Амстердам, хотел удостовериться — и удостоверился. Он был совершенно уверен — русалки существуют. Даже послал специальную экспедицию на Дальний Восток, повелел во что бы то ни стало поймать русалку. Не поймали, естественно…
Профессор сделал паузу, подождал, пока я начну проявлять признаки нетерпения, и продолжил:
— И подумай сама, научный прогресс в восемнадцатом веке, казалось, должен был положить конец всем этим басням про русалок и других сказочных животных. Но не положил. Наоборот, интерес становился все больше и больше, появляется множество сообщений — русалок видели то там, то тут. Во второй половине девятнадцатого века на выставках в Штатах и в Европе можно было увидеть скелет русалки, да не один, а множество. Самый известный экземпляр находился в кунсткамере Финеаса Тейлора Барнума.[20] Считается, что скелет сделали на заказ в Японии. Ученые из Королевского общества пришли к выводу, что это блеф, что скелет изготовлен из костей обезьяны пополам с дельфиньими. Но смонтировано все это хозяйство было с необычайной ловкостью.
— То есть они никогда не существовали? Только в народных поверьях?
— Или исчезли. Во всяком случае, в двадцатом веке о русалках ничего не слышно.
Профессор вытащил из стопки еще одну книгу и открыл на закладке. Черно-белая фотография: маленькая девочка со сросшимися ногами.
— Вот тут, возможно, и надо искать объяснение… Некоторые ученые считают, что легенды о русалках имеют корни в так называемой сиреномелии. Эту болезнь еще называют «синдром русалки». Редкое врожденное уродство, дети рождаются со сросшимися ногами и с недоразвитыми половыми органами и, как правило, вскоре умирают. Думаю, что их набальзамированные тела и показывали публике. Выдавали за русалок.
Я отвернулась — было очень неприятно смотреть на крошечную девочку с таким жестоким уродством.
— А как с самцами? Неужели о них нигде не упомянуто?
Профессор посмотрел на круглую коробочку с прозрачной крышкой. Там лежали таблетки, уже другого цвета. Лицо его слегка подергивалось — опять начались боли.
— Все, что я нашел, — это упоминание в Британской энциклопедии. Mermen… морские мужчины… И еще — уже в наше время Карл Миллес[21] почему-то лепил русалов. Водяных, короче говоря.
Интересно… я тоже мысленно называла его водяным.
— Но их, по-видимому, никто не видел… это скорее логическое допущение — если есть морские женщины, надо же им с кем-то спариваться.
— А картинок нет? Ну, не фото, рисунков хотя бы?
— Может, где-то и есть, но я не нашел.
Я кивнула. Ничего не прояснилось. А на что я, собственно, надеялась? Что какие-то легенды выглядят более правдоподобными, чем другие? Или что существовал какой-то вид, ныне считающийся вымершим? Ничего такого профессор не нашел. Что и следовало ожидать.
Профессор встал и потянулся за прислоненными к столу костылями. Из кухни пахло чем-то вкусным. Я старалась не замечать этот запах, потому что от него еще сильнее хотелось есть. Ненавижу быть голодной. Ни о чем другом думать не можешь, все становится неважным, все исчезает, кроме этой сосущей боли в животе.
Но профессор не был бы профессором, если бы не опережал, как всегда, мои мысли.
— Опять холодильник пустой? — спросил он. — Бери сколько хочешь, Нелла. С этими новыми лекарствами аппетита вообще нет. Хватит и на тебя, и на Роберта.
Наверное, я могу постричь братишку даже во сне — столько раз я это делала. Немного намочить волосы и причесать, а потом уже стричь. Разобраться с правым виском — у него там волосы завиваются и растут в обратном направлении. Светлые пряди падали на пол, а Роберт сидел недвижимо на табуретке у ванной, хотя ему очень хотелось посмотреть, как они падают.
И его запах, его совершенно особый запах, он еще сильней, когда волосы мокрые. Я так его знаю, этот запах, что мне иногда кажется, что я тоже так пахну.
— Как ты думаешь, поймали Герарда? — спросил он, критически рассматривая свое отражение.
— Не знаю…
— Надеюсь, да. И хорошо бы с завхозом все обошлось. Он мне нравится. И профессор мне очень нравится. Ты его поблагодарила?
Мне почему-то было стыдно. Как-то в шестом классе прочитала статью в газете о детях безработных, в какой бедности они живут. Все было так знакомо — прямо как про нас написано. Как они едут с классом на природу, а еды у них с собой нет, и они врут, что забыли дома. Как ходят в тряпках, из которых давно выросли, как не ходят к другу на дни рождения, потому что нет денег на подарок. Но стыд — хуже всего. Боишься сказать правду, а учителя все время делают замечания: то кроссовки рваные, то едем в лес, а ты не в резиновых сапогах… ну, и все такое прочее. У всех ранцы, а у тебя учебники в пакете из супермаркета. Так я проходила всю начальную школу — с пластиковым пакетом. И Роберт тоже. А как мне стыдно было, когда профессор вывалил остатки овощного рагу в пластмассовое ведерко…
— А знаешь что, Нелла?
Я запустила руку в его волосы — все еще мягкие, как у маленького ребенка:
— Что?
— Хорошо бы папа опять сел в тюрьму. Сделал бы что-то, и его посадили. Тебе не странно, что я так говорю?
— Нет. Я тоже так думаю.
— Значит, мы думаем одинаково.
И брат улыбнулся мне в зеркало. Но я уже думала о другом.
Значит, русалок никогда в природе не было. А русалов, водяных — тем более. Только в легендах и поверьях. Никогда не было — а у Томми в рыбарне настоящий водяной. И это так же точно, как то, что братишка смотрит на меня в зеркало и улыбается.
* * *В пятницу утром сумка висела на рукоятке моего шкафа. Я проспала и опоздала, школьные коридоры уже опустели, все разошлись по классам. У Роберта занятия начались раньше, я просила разбудить меня перед уходом, но он забыл.
В дверцу всунута записка. Джессика и Ловиса приглашают на вечеринку. Разыгрывают, наверное. Или шкаф перепутали. Имени на приглашении нет, так что, скорее всего, это Маркусу Ларссону, нашему записному остряку, — его шкаф слева от моего. Я сложила записку и сунула в щель ему под дверцу.
И что удивительно — в сумке все на месте. Учебники, ручки и, главное, отмычки, которые я получила от профессора. Записная книжка — братнино расписание. Время у зубного, у кожника, у глазного. Он еще мал, чтобы за всем этим следить.
— Чистая случайность, что я первый его нашел…
Томми. Он, оказывается, спрятался в нише за вешалкой и ждал, когда я появлюсь.
— Она валялась под перевернутым стулом. Если бы они ее увидели, не знаю, чем бы кончилось.
Он спрыгнул на пол и посмотрел на меня — не могу сказать, чтобы очень уж по-дружески.
— Что ты там делала, Нелла?
— Не знаю.
— Она не знает! Это не ответ. Мне из-за тебя всю неделю пришлось дома сидеть и помогать. Улуф в больнице.
Томми схватил меня за руку и больно сжал, изо всех сил, наверное. Никогда он так не делал.
— Ты совсем, что ли, ничего не соображаешь? Он же мог убить Улуфа! Не знаю каким образом, но думаю, с твоей помощью он развязал стальной трос и ждал, как паук, когда кто-то подойдет поближе… он сломал ему руку, как сухую ветку.
Томми схватил меня за руку и больно сжал, изо всех сил, наверное. Никогда он так не делал.
— Ты совсем, что ли, ничего не соображаешь? Он же мог убить Улуфа! Не знаю каким образом, но думаю, с твоей помощью он развязал стальной трос и ждал, как паук, когда кто-то подойдет поближе… он сломал ему руку, как сухую ветку.
Я постепенно поняла, что же там произошло. Братья вернулись в рыбарню, и младший, Улуф, пошел посмотреть, спит ли морское чудище… и даже мигнуть не успел, как водяной схватил его за руку и сломал кость у локтя. Мало того, когтями разодрал кожу по всему предплечью, рана не меньше сантиметра глубиной. Старший брат, Рикард, пришел на помощь и колотил водяного домкратом, пока тот не потерял сознание. В суматохе опрокинули стул с висящим на нем ранцем.
Они прыгнули в машину и помчались в больницу в Хальмстаде. Улуфа там оставили — перелом оказался таким сложным, что пришлось делать операцию. А Рикард и Йенс вернулись и перевезли монстра в другое место.
— Куда?
— Я не могу тебе сказать.
— Теперь-то какая тебе разница?
— Мне, может, и никакой, а вот тебе… Кто-то взломал рыбарню, и этот кто-то мог увидеть то, что видеть не следует… я говорю не о монстре.
Он посмотрел на меня испытующе.
— А о чем ты тогда говоришь?
— Я сказал — забудь! Плюнь и разотри.
Томми посмотрел в окно. Из мастерских доносился шум токарных станков — шел урок ручного труда. В столовой громыхали сервировочные тележки.
— Он ранен? Ты сказал, что они били его, пока он не потерял сознание.
— Да… Не понимаю, зачем я тебе все это рассказываю.
— Затем, что тебе самому не нравится вся эта история.
— Это ведь ты освободила ему руку? Развязала стальной трос? Зачем? Дала бы ему воды, еды, посмотрела бы… но трос-то зачем развязывать?
— Он же страдает!
Томми замолчал, пробормотал что-то, я не расслышала что. Даже не пробормотал, а сложил губы, хотел что-то сказать.
— Он понимает, что я ему говорю, Томми. И наоборот. Он думает так, что я могу понять… а может, специально передает мысли. Не знаю, как объяснить…
Все было именно так, как я сказала, и все же по-другому. Водяной передавал мне мысли, но они, эти мысли, были настолько не похожи на наши, что их невозможно оформить в слова. И он понимал меня. Я разговаривала с ним, но он наверняка понимал не слова, а мысли.
Я попыталась объяснить Томми и сама почувствовала, насколько нелепо все это звучит.
— В общем, думай что хочешь, — заключила я. — Думай что хочешь, но это чистая правда.
— Я уже не понимаю, что правда, а что неправда. Его вообще не должно существовать. И уж во всяком случае, здесь, на берегу. Его место в море.
— Значит, туда его и надо отпустить.
Томми посмотрел на меня так, словно не мог определить, не сошла ли я с ума.
— Это невозможно.
— Почему невозможно? Конечно возможно. Только сначала подлечить немного. Он не выживет с такими ранами.
— Ты говоришь о нем как о человеке. Но настоящий, живой человек лежит на операционном столе в Хальмстаде из-за этого чудища.
— А что бы ты сам делал, если бы тебя связали и начали уродовать? Не попытался бы защищаться?
Я вспомнила рассказ Ласло. В легендах фигурируют только женщины, русалки. Но то, что я видела в рыбарне, было мужского пола. Merman, сказал профессор. Водяной. Кто бы он ни был, я обещала ему помочь. Получалось так, что все теперь зависело от меня.
— И, кстати, это не чудище. У него есть имя. Это водяной.
Томми пожал плечами — дескать, что за смысл спорить с чокнутыми.
— Куда они его перевезли?
— На звероферму в Улуфсбу. Туда, где твой отец когда-то работал. И Йенс там работает.
— А если я тебе докажу, что он понимает, что я ему говорю? Обещаешь мне помочь?
— Я ничего не обещаю… Пошли, у нас же рисование. Опоздали, конечно, но учительница больна, а заместителю плевать — подумаешь, пятнадцать минут.
Но, оказывается, в классе шло собрание. Л-Г мрачно на нас посмотрел и жестом показал — садитесь и не мешайте. Учитель рисования стоял у него за спиной и вертел мелок в руке.
— …если кто-то из вас знает, где находится Герард, я настаиваю, чтобы вы немедленно сообщили. Можно анонимно, напишите записку. Или позвоните мне домой после школы. Важно его найти. Родители с ума сходят. И полиция хочет с ним поговорить.
— Он что, в розыске? — спросила Сандра с таким видом, будто ей очень нравится эта мысль.
— Нет, он еще слишком молод, чтобы находиться в розыске. Скажем так: его ищут.
— А что с завхозом? Я слышала, там что-то серьезное.
— Ничего хорошего. Он впал в кому ночью.
— Кровотечение. — Оказывается, сзади стояла женщина в полицейской форме. — Так бывает при серьезных травмах головы. Лопается сосуд, кровь изливается в череп и сдавливает мозг. Сначала вроде ничего, а когда давление нарастает…
— А Педер и Ула? — спросил кто-то, я даже не поняла кто.
— Они дома. — Л-Г вытер рукавом пот со лба. — Оба отстранены от занятий до выяснения обстоятельств.
— Значит, им запрещено появляться в школе?
— Именно так.
Л-Г опять вытер пот. Он и под мышками вспотел — два больших темных пятна на сорочке. Видно, что ему очень не по себе. Для классного руководителя — большая неприятность.
— Каких обстоятельств? Они же не трогали завхоза.
— Они еще кое в чем замешаны, — сказала женщина-полицейский. — К вам, школьникам, это отношения не имеет.
— Тем не менее мы обязаны вас информировать. Вы вправе знать, что происходит. И, как я уже сказал, если у кого есть что на душе, я всегда готов выслушать и помочь.
Л-Г и полицейская дама ушли, а я попыталась сложить пазл из того, что услышала. Значит, завхозу стало хуже. Когда его привезли в больницу, он был в сознании, но потом началась неукротимая рвота, и он потерял сознание. Герард где-то прячется, а Педер и Ула не хотят говорить где. В полиции уверены, что они знают, но даже на официальном допросе в полиции они не обмолвились ни словцом. Родители тоже пытались их уговорить — без толку. Страх перед Герардом оказался сильнее всех доводов.
— Это им так не пройдет, — сказал Томми, кладя на парту лист ватмана.
— А что они еще натворили?
— Понятия не имею. Что-то серьезное, я думаю. Ты, во всяком случае, пока можешь забыть про бабки.
Хорошо бы и я была так в этом уверена…
Остаток урока прошел, как всегда, когда кто-то замещает. На экране красовался рисунок из какого-то комикса, но никто даже и не подумал его срисовывать. Все только и строили догадки — что случилось, как и почему. Петтер Бенгтссон и Маркус Ларссон развлекались — рисовали порнографические картинки и втихую показывали их соседям, когда учитель не видел. Каролина Юнгман со своей компанией обсуждали парней, с которыми должны вечером встретиться.
И где же Герард? Я почему-то подозревала, что Педер или Ула когда-то и кому-то все же проболтались про свои подвиги… и речь шла наверняка о более серьезных вещах, чем заживо сжечь котенка.
А сейчас перепугались и все отрицают. Со страха, подумала я. А что еще движет человеческими поступками? Только страх.
* * *На полпути от Улуфсбу к звероферме стоял заброшенный хутор. Там мы с Томми играли, когда были маленькими. С тех пор прошло уже много лет. Крыша обвалилась, последние стекла выбиты. Странно — полусгнившие шторы до сих пор висят, трепыхаются на ветру. Когда-то вокруг дома был фруктовый сад, но сейчас все заросло травой, деревья одичали. Мне всегда было немного жутко здесь. Я почему-то представляла давно ушедшую жизнь: дети в старомодных одеждах и шляпках играют в саду, вот только завернуть за угол… У нас был даже тайник, где мы прятались, по-моему, даже в шестом классе, — землянка метрах в тридцати от амбара, старый винный погреб. Дверца совершенно заросла густой древесной порослью, но люк с задней стороны можно открыть, если подкопать чуть-чуть. В землянке постоянно стояла вода, водились головастики. Мы ловили их в банку и пытались выкормить в лягушат, но ни разу не вышло.
Томми шел впереди. Мы встретились в Улуфсбу. Оставили у киоска велики и пошли напрямую, через поле. До норковой фермы было всего-то несколько сот метров, и в это время дня там никого не должно быть, разве что сторожевая собака. Это Томми так сказал — он много раз бывал там с братьями: они продавали владельцам фермы кормовую рыбу. Сейчас или никогда, сказал Томми. Они там только что закончили убой, и все работники получили выходные. Владельцы уехали на меховой аукцион в Копенгаген. Он даже на всякий случай позвонил туда утром, но никто не взял трубку.
Мы обогнули заброшенный хутор и увидели звероферму. Похоже на концлагерь. Я видела в кино: забор с колючей проволокой и серые бараки.
Норковая ферма занимала довольно большую территорию — метров пятьсот в длину и почти столько же в ширину. С каждым шагом усиливался запах рыбы и удобрений. Пять бараков стояли в ряд, а один — чуть поодаль, но сейчас он пустовал.