– О да! – немедленно воскликнула пожилая дама и завела минут на пятнадцать монолог о том, сколь самоотверженно она спасала свою девочку и как хорошо, тьфу-тьфу-тьфу, та чувствует себя сейчас.
– Вам, наверное, было тяжело полностью отказаться от ролей в кино и в театре, – подал еще одну реплику Дима, подводя Эльмиру Мироновну к нужной ему теме.
– Вы себе не представляете, какие я предложения получала, мимо чего прошла!
Далее последовало перечисление едва ли не всех крупных ролей мирового репертуара, от Гертруды до миссис Сэвидж – странно, подумал ядовито Полуянов, что в сем контексте не прозвучали имена Джульетты и Катерины.
– А вы слышали, – перебил звезду сцены виртуоз пера, – что погиб ваш коллега, Роман Черепанов?
– О да! Какое ужасное событие!
– Да, выражаю вам свое соболезнование.
Дама хмыкнула.
– А я-то думаю, гадаю вот уже битых полчаса: с какой это стати я вдруг понадобилась прессе? И вот выясняется. Ах вы, Димочка, ах, лисенок!
– Я уже старый лис, Эльмира Мироновна, – улыбнулся Дима.
– Что уж тогда говорить обо мне!
– Вы, кажется, снимались вместе с Черепановым? – вернул разговор в нужное русло спецкор.
– Было дело.
– Ну, и что он за человек? – задал ключевой вопрос журналист.
– Чудный! Чудный! Совершенно воспитанный, прелестно образованный. Покойный Прокопенко очень хвалил его. Помню, взаимодействовать с ним в кадре мне доставило большое наслаждение.
«Ну, еще бы, – зловредно подумал Дима, – старой перечнице с юным дамским угодником!» Однако вслух, разумеется, сказал другое:
– А я слышал, в последнее время у него были неприятности?
– Что вы говорите? У него? У Ромы? Подумать только!
Старуха или впрямь ничего не знала, или делала вид. Если так, то выудить что-либо из нее представлялось проблематичным.
– Какие-то проблемы со слабым полом? – бросил еще один шар наугад журналист.
– Да? – вроде бы удивилась дама. – А что такое?
– Вы знаете, – нажал Дима, – я не хочу о ситуации вокруг Черепанова писать прямо сейчас. И я не собираюсь вас нигде цитировать! Да я уже и не газетчик вовсе. Я просто хочу разобраться! Меня попросили об этом. Один мой, м-м, близкий человек был в то же время родственником покойного, – слегка приврал Полуянов. – Я, право, толком ничего не знаю, но, поговаривают, кто-то влиятельный на Черепанова в последнее время ополчился. Какая-то важная дама. Поэтому его, дескать, и убили.
– Да что вы?! Да нет, Дима! Не может быть! Вы знаете, как говорят: ах, злые языки страшнее пистолета. Так и тут. Сплетни, досужие вымыслы, попытки опорочить молодой талант – и, что особенно отвратительно, посмертно, когда он никак не сможет себя защитить. Какая низость!
Репортер понял, что так разговор может ходить по кругу часами и расколоть старуху ему вряд ли удастся, да и не знает она, верно, ничего. Но несмотря на это – что значит талант, он передавался даже через телефонную трубку! – от общения с бывшей актрисой он почувствовал прилив сил: вот она, волшебная сила искусства!
– Хорошо, ладно, – уже с оттенком усталости, безнадежности в голосе проговорил Дима. – А что про Черепанова в ваших кругах сплетничали? Что про него говорили те самые злые языки, о которых вы упомянули? Может быть, до вас все-таки доносились слухи?
– Ах, Дима, с прессой надо держать ухо востро!
– Эльмира Мироновна, вы же меня знаете! Я никогда не стану вредить хорошим людям, тем более – моим друзьям. Ведь вспомните, какая была горячая тема про убийство в северном экспрессе – а я ведь после смерти Прокопенко ни строчки не написал!
– Это правда, – раздумчиво промолвила старая дама. – Ладно, Димочка, только вам. Что называется, и на ушко. Но если вы об этом раззвоните! Или на меня сошлетесь, мы с вами – смертельные враги на всю жизнь!
– Могила, Эльмирочка Мироновна!
– Говорили, – понизила голос до шепота актриса, впрочем, ее великолепно поставленный шепот даже через телефонную мембрану слышался гораздо лучше, чем иной крик. – Поговаривали, что у нашего Ромы – связь с женщиной много старше его. И она, дескать – это не я сказала, лишь повторяю чужую сплетню, возможно, навет, но вы меня сами вынудили! – даже содержала вашего героя. Говорят, квартиру ему купила где-то в центре.
– Имя! – вскричал Полуянов. – Скажите имя! Как ее звали!
– Не имею ни малейшего понятия, – промолвила Царева. – Даже не догадываюсь.
– Но кто она? Откуда?
– Представления не имею.
– Сколько ей лет?
– А уж об этом и подавно. Впрочем, я слышала, что она уже давно перешагнула нежный возраст – я думаю, ей за пятьдесят, и еще у меня имеется подозрение, что эта дама связана с телевидением. Впрочем, утверждать не буду, это все мои домыслы.
Дима сделал еще два-три захода, но ничего больше из актрисы вытянуть не сумел. И то – хлеб, да какой!
Он мило попрощался со старушкой, велел передавать пожелание здоровья дочери и повесил трубку.
* * *Во «Всемирном журнале» странички у Черепанова не имелось, или он шифровался псевдонимом, лицо свое не открывал. Хотя нечего было особенно ожидать, что он в нем гостил. «Всемирный журнал» – развлечение для граждан, ориентированных на слово, с ним по роду основной своей деятельности связанных: журналистов, как Дима, копирайтеров, сценаристов, пиарщиков, переводчиков. Короче, питомцев журфаков, филфаков и прочих литинститутов. Роман же был совсем другой – Актер Актерыч по натуре, демонстративная личность (подумал Дима в терминах Юнга или Леонгарда). Такому типажу ближе визуальные и эмоциональные способы выражения.
Однако и на «Однокашниках» Черепанова тоже не нашлось. И на сайте «В связи» – тоже. А вот во всемирно известном «Фотоальбоме» Диму ждал успех. Аккаунт актера оказался переполнен фотографиями и друзьями. Шутка ли! Более пятисот карточек! Ровно двести двадцать два френда! Дима аж потер руки от удовольствия. Не может быть, чтобы среди подобного богатства не оказалось ни единой ниточки, ни одной зацепки!
Он плюхнулся в это море разливанное друзей и общения. Проплавал в нем много часов. Надя позвала его ужинать – журналист механически сжевал судака, без выражения сказал: «Спасибо, очень вкусно» и чмокнул Надежду в щеку. Митрофанова уж и не дергала его – знала: если муж чем (особливо работой) увлечется, отрывать его от этого занятия – себе дороже. Творческий человек, что поделаешь! А может, это типичный эгоизм самца. Надя ведь, к примеру, как бы ни была занята, всегда готова на Диму переключиться, если она вдруг ему понадобится. А может, просто штука в том, что она Полуянова больше любит, чем он ее?
Спецкор, меж тем, нисколько даже не заметивший терзаний спутницы жизни, без устали, до рези в глазах просматривал фотографии френдов на страничке актера. И довольно быстро и, к сожалению, со всей определенностью оказалось, что богатство на аккаунте убитого – только видимость. То есть о стиле жизни Черепанова оно свидетельствовало. О его друзьях, интересах, времяпрепровождении. Но о его связях – настоящих, крепких, подлинных – нисколько. О том, с кем он живет, кого он любит и через кого уязвим – тоже ничего понять было нельзя.
Судите сами. В графе события, к примеру, значится, довольно многообещающе: первомайские шашлыки с друзьями на озере. Однако на фото, сопровождающем текст, нет ни друзей, ни озера. Одни шашлыки. В самом буквальном смысле – красочное фото, крупным планом натюрморт: румяные куски мяса, колбаски, крылышки на решетке. И – все. Ничьих портретов, никаких пьяных обжиманцев или групповых фото, где все, до чрезвычайности веселые и любящие друг друга, виснут один на другом или прочие глупости вытворяют.
Или, к примеру, в списке любимых мест значится кафе «Хлеб или булка» в Верхнем Спиридоньевском переулке. Актер добросовестно зачекинился там (то есть отметился через сайт) больше десяти раз. Но, кроме фотографий интерьеров кафе и пары соблазнительных пирожных, ничего, свидетельствующего о лично его там пребывании, не поместил. Куда как было бы логично (а как для расследования полезно!), чтобы Черепанова там с какой-нибудь пассией ушлый официант на фотик щелкнул. А хозяин аккаунта – р-раз, и фоточку себе на страничку горделиво поместил: вот, дескать, я с какой прелестной фифой в каких прекрасных местах бываю. Но нет, ничего подобного! Решительно нигде ничего личного. И так во всех прочих любимых местах. Полуянову было чрезвычайно интересно, конечно, для понимания личности покойного, что любил тот места известные, выдававшие в нем скорее провинциала, чем завзятого москвича: Патриаршие и Чистые пруды, ВДНХ и Парк Горького, рестораны «Невольник чести» на Тверском бульваре и «Звездная фуа-гра» на Тверской. Однако его расследование это не продвигало ни йоту.
Дима просмотрел также, не поленился, фотографии всех двухсот двадцати двух френдов актера (у них даже один общий друг нашелся – естественно, Надя, Полуянова аж передернуло от смутной ревности). Но ни один друг покойного, опять же, ни женщина, ни мужчина, не мог похвастать фото, где тот выражал бы к нему (или к ней) теплые чувства. Никаких объятий, поцелуйчиков и прочего. Стоят друг от друга на пионерском расстоянии, в лучшем случае – плечом к плечу, даже под (или за) ручку Роман никого не держит. И никаких следов более-менее интимной переписки в комментах (их Дима практически все, относящиеся к прошедшему году, тоже прочел). Все цивильненько, благопристойненько, стерильненько: «Ты прекрасно выглядишь. – Спасибо на добром слове». И только.
Единственное, что удалось узнать Диме про семью Черепанова, его происхождение и юность, благодаря тому, что тщеславный Актер Актерыч все же выставил в своей галерее штук семь фото – очевидно, отсканированные с первых пленочных «Кодаков». Карта, размещенная прямо на «Фотоальбоме», показала, что детство Романа проходило в областном центре, Малинове, в ста двадцати километрах от столицы. На фотках невысокого качества, чересчур мелких и с пестрым фоном, датированных, судя по одежде, обстановке и прическам, концом девяностых, располагался юный Рома с еще более юной девочкой (вот тут-то он впервые был с кем-то в полуобнимку). Подпись гласила: «Мы с сестрой Кристиной». Еще одна карточка – вся семья в сборе: суровый отец, набычившийся, чуть в сторонке ото всех, слегка независимо от семьи, и трое других, все в теплой кучке – мама, Рома и сестрица.
Да, недаром одна фотография столько же информации содержит в переводе на биты и мегабайты, сколько добрый роман! По одному отпечатку, где изображена хотя бы пара, можно, считал Полуянов, многое понять: кто как к кому относится, какого достатка семья, какие у кого притязания и проблемы. Вот и тут: судя по ковру на стене, Черепановы не больно-то благополучны и продвинуты (во всяком случае, в конце девяностых были). И папашу (подпись: «отец, Игорь Геннадьевич») жизнь в семейке скорее тяготит, чем радует. И дети тянутся к маме («Любовь Кирилловна»), но ухитряются не соперничать друг с дружкой: Рома как бы великодушно отдает мать своей сестренке – пожалуйста, можете болтать и сплетничать сколько угодно, я большой, и я мужчина. Однако мамаша не просто вместе с сестренкой, она и сыночка тоже прикрывает своим крылом. И Кристина тоже тянется к старшему брату – она, в отличие от него, совсем некрасива, но отсвет любви к нему и маме освещает ее чело. И уж тут понятно: если кого Роман и любит (то есть, увы, уже в прошедшем времени – любил), так это мать и сестру.
Еще пара фото представляли юного Черепанова в толпе одноклассников, но и там он держался наособицу, никто к нему не льнул, да и он ни к кому. Вернее, он, видно, так себя даже в школе поставил, что не больно-то к нему со своими любовями и дружбами хотелось лезть.
«Надо ехать в Малинов», – вдруг подумал журналист. А потом повторил предложение вслух, и оно ему неожиданно понравилось. И впрямь – почему бы не съездить? Кажется, мать и сестра – единственные люди на свете, кому Роман доверял. Наверное, они смогут многое о нем рассказать – если, конечно, к ним подход найти, а Дима это сумеет, чуть не двадцать лет в журналистике.
Идея поездки куда бы то ни было одному, без Надежды, но в то же время вроде и не от редакции, за свой счет, понравилась репортеру. «А потом, – подумал он, – если материал получится, можно будет с новых моих работодателей не только гонорар, но и командировочные содрать. Только надо узнать для начала, там ли до сих пор семья Романа, за пятнадцать лет много воды утекло».
Он свернул интернетовское окно и запустил программу, которая давно уже была куплена на радиорынке и немало журналисту помогала – телефонную книгу не только жителей Москвы, но и Питера, городов-миллионников, а также близлежащих к столице областных центров. Малинов, к счастью, в гроссбухе имелся. Дима пролетел по строчкам и открыл – Черепановы, адрес: улица Второго Интернационала, дом три, квартира семнадцать, и телефон. Не откладывая дела в долгий ящик, он выискал код города Малинова и набрал номер.
Пока шел вызов, устанавливалось соединение, вдруг вспомнилось, как на первом, что ли, курсе журфака приходил к ним читать лекцию гремевший тогда репортер Лев Колодный. И как он говорил им, желторотикам: все, мол, знают Николая Островского – он преодолел себя и смог стать писателем, будучи прикованным к постели. А вот репортером он работать, при всем к нему уважении, не смог бы. Потому что журналиста кормят ноги, и если он не обойдет десяток порогов и не повстречается с двумя десятками человек, материала ему не собрать.
А ведь если судить по нынешней жизни, Колодный ошибался, подумалось Диме. Сегодня и без ног запросто можно репортером работать. Да и без рук, с нынешним развитием электронных распознавателей речи, – тоже. Была бы голова на плечах. Но что говорить об инвалидах! Полуянов видел немало в редакциях мальчиков-девочек, приклеившихся намертво к стульям и выдававшим на-гора километры скомпилированных из источников в Интернете текстов.
Журналист даже не сомневался, что по его теме уже завтра в десятках газет появится информация, которую и он нарыл, не отходя от монитора: где артист родился, учился и прочее. Только в тех текстах не будет содержаться ответов на главные вопросы: а какой он, Роман Черепанов? Почему его убили? Случайность ли это? Кто за этим может стоять? Почему с артистом в последнее время происходили всевозможные неприятности? И, в конце концов, что за человек он был, что за персонаж: положительный или отрицательный? Точнее, в какой пропорции перемешивалось в нем (ведь стопроцентно хороших или же плохих людей не бывает на свете) добро и зло, свет и тьма?
На все эти вопросы и пытался ответить Полуянов, поэтому и звонил сейчас в город Малинов.
Ответил женский голос. Немолодой, абсолютно подавленный.
– Любовь Кирилловна? – участливо спросил Дима.
– Да, я.
– Это друг вашего Романа звонит, из Москвы, Дима меня зовут. Примите мои самые искренние соболезнования, – с чувством проговорил репортер.
– Спасибо вам, – горестно отозвалась женщина.
– Вы мне не подскажете, когда состоятся похороны? И где? Я обязательно хотел прийти, и товарищи из театра тоже.
– Отец поехал за Романом, – мать даже слегка приободрилась (разумеется, на фоне бесконечного уныния, с каким прозвучал ее голос вначале). Теперь, слава богу, появилась возможность заняться практическими вопросами, пусть даже столь печальными, как похороны сына. О погибшем она говорила, словно бы речь о живом. – Он за Ромой поехал к вам, в Москву. Когда уладит там все формальности, договорится, привезет Ромочку. Хоронить мы его будем здесь. Там, где он в этот мир и пришел. У нас никого в Москве нет, да и у Романа тоже. Негоже ему в чужой земле лежать. А когда похороны точно будут, я вам пока сказать не могу.
– Может, вам какая-то помощь нужна? Или отцу вашему здесь, в столице?
Участливость, которую проявлял журналист, была не просто вежливостью, или данью традиции, или способом подлизаться, втереться в доверие. Он действительно готов был помочь – и помог бы, выкажи собеседница хоть малейшую в том заинтересованность: бегал бы по моргам или знакомых своих многочисленных напрягал. А как иначе? Журналист тоже, как и писатель, должен любить своих героев.
Однако мама Черепанова сказала:
– Нет, благодарю вас. Ничего не надо.
– Может, вы деньгах нуждаетесь?
Деньжат у Димы с Надей у самих было негусто, но главное ведь предложить, показать участие, а если вдруг даже скажут: давайте – на такое дело всегда подзанять можно.
– Да что вы! Нет же!
– А как Кристиночка себя чувствует? – спросил Дмитрий о сестре Романа, словно бы уже на правах друга дома.
– Кристина? – Голос женщины закаменел, причем еще пуще, чем когда говорила она о гибели сына. – А вы не знаете?! Ах, да, Рома вам, наверное, не говорил… Он и нам велел никому не говорить… Но сейчас-то уже можно? – В словах ее почувствовался надрыв.
– А что, что случилось? – нетерпеливо перебил Полуянов.
– Кристиночку нашу… беда с ней.
– Что случилось?! – с излишней, пожалуй, горячностью выкрикнул журналист. Тут же опомнился, сбавил тон, произнес мягко: – Вы не думайте, я не из праздного любопытства интересуюсь. Просто Роман мне много рассказывал о сестре. И однажды даже попросил позаботиться о ней, если с ним вдруг что случится…
Речь возымела действие.
– Похитили Кристину, – тихо произнесла мать.
– Когда?!
– Четыре дня как.
– Почему? За что? Как? – Полуянов был почти не в себе.
– Рома мне говорил: это все из-за него. Но она жива-здорова. Он с ней разговаривал по телефону. Он кому-то задолжал и обещал внести выкуп. А теперь уж я не знаю, как все будет.
– Любовь Кирилловна, я выезжаю к вам, – даже без доли сомнения молвил журналист.
Тут уже не в статье дело было. Отчего-то после того, как он провел полсуток вместе с виртуальными отображениями Романа Черепанова и его жизни, покойный актер стал казаться ему близко знакомым, чуть ли не родственником. И его страдающая мама – тоже.
Только положив трубку, Полуянов посмотрел на темень за окном и взглянул на часы. Было уже, оказывается, половина первого ночи. «Ну, и нормально, – сказал он сам себе. – Сейчас быстренько, не откладывая, по пустым дорогам доскачу в Малинов. Часа в четыре буду на месте, заселюсь в гостиницу, подрыхну часика три, а завтра с утра повидаюсь с мамой Черепанова».
Журналист чувствовал себя в своей тарелке: бодрым, деятельным, полным сил и готовым к приключениям.