Тут уже не в статье дело было. Отчего-то после того, как он провел полсуток вместе с виртуальными отображениями Романа Черепанова и его жизни, покойный актер стал казаться ему близко знакомым, чуть ли не родственником. И его страдающая мама – тоже.
Только положив трубку, Полуянов посмотрел на темень за окном и взглянул на часы. Было уже, оказывается, половина первого ночи. «Ну, и нормально, – сказал он сам себе. – Сейчас быстренько, не откладывая, по пустым дорогам доскачу в Малинов. Часа в четыре буду на месте, заселюсь в гостиницу, подрыхну часика три, а завтра с утра повидаюсь с мамой Черепанова».
Журналист чувствовал себя в своей тарелке: бодрым, деятельным, полным сил и готовым к приключениям.
Он пошел в спальню собирать пожитки.
Надежда прикорнула, не раздеваясь, на неразобранной кровати перед бубнящим телевизором.
Дима наклонился и тихонечко поцеловал ее. От Надьки веяло таким теплом и уютом, что он едва немедленно не отрекся от своей идеи тут же ехать в Малинов, но первое слово, посчитал он, дороже второго (пусть даже данное самому себе). Чтобы отрезать себе всякие возможности к отступлению, Полуянов сказал девушке:
– Я уезжаю.
Теперь, если он откажется от немедленной поездки, будет выглядеть, что женщина его отговорила. Получится, что он на нее променял свою работу, на что Дима, с его непреклонным мужским шовинизмом, никогда, конечно, не согласился бы.
– Куда это? Ночь на дворе!
На вопрос, куда собирается муж без четверти час ночи, может быть только один ответ – честный. Вот Дима и рассказал. Все, как есть, без утайки: сестра, похищение, выкуп.
– Ох ты, господи, – сказала Надя, выслушав. – Я понимаю, ехать надо. Наверное. Но почему сейчас?! Ночь на дворе.
– А когда еще? – легкомысленно развел руками Дима. Слава богу, Надя не начала его ни в чем подозревать. И дуться особенно – тоже. – Пока мы сегодня уляжемся, я завтра проснусь, да по пробкам пилить в Малинов – эдак я только к вечеру доеду. А сейчас – по пустой трассе долечу.
– А если заснешь за рулем?
– У нас дороги такие, что не заснешь! Но ты сделай мне, на всякий случай, в термос кофейку.
– Я не хочу тебя отпускать! – Она обняла Диму за плечи и прижалась.
– Я тоже не хочу ехать, – сказал он почти искренне. – Но надо. Тварь я дрожащая или право имею?
– Я буду скучать по тебе. И волноваться.
– Я тоже. Но все будет хорошо!
А спустя полчаса, когда вещи уже были собраны, термос-кружка наполнена достаточным количеством кофе и Надя делала бутерброды, она вдруг опустила нож, занесенный над беззащитной колбасой:
– Я вспомнила!
– Что?
– Кто такой Гречишников.
– А кто это?
– Ты же сам спрашивал! Человек, убивший Рому. В чей особняк он забрался.
– Ну?
– Знаешь, у меня есть одна читательница, довольно милая дама, зовут Ирой. Лет сорок, может, с хвостиком. Выглядит великолепно. Очень ухоженная, одета хорошо и дорого, в отличие от обычного нашего контингента. Ученые – люди скромные обычно, да и получают мало.
Диме хотелось Надю поторопить, чтоб та в женском стиле перестала провозглашать прописные истины. Однако чутьем он понимал: перебивать девушку ни в коем случае нельзя, она и впрямь хочет сказать ему нечто важное, и тут главное – не сбить.
– Приходит Ира, Ирина Андреевна в библиотеку часто, – продолжила Митрофанова, – книг берет помногу, но каждый раз – из новой оперы. То по экономике, то по истории, то по психологии. Копает она каждую тему глубоко и долго – месяц, даже два. А потом вдруг на другое переключается.
– Интересно, – поощрил подругу жизни Дима.
– А тут она вдруг музыкой занялась. Брала всякие старинные работы по музыковедению и прочее. А однажды я книжку, которую она сдавала, открыла, и оттуда выпал листочек только с одним словом: «Ненавижу!» И листочек точно был написан рукой Иры – я ее почерк прекрасно знаю, она мне тысячи требований подавала.
– Таинственно, но при чем здесь Рома?
– Рома-то ни при чем, наверное, но ты меня спрашивал про фамилию Гречишников.
– Да, в его особняке Черепанова и убили.
– Так вот, однажды мы с Ирой разговорились, она разоткровенничалась и сказала то, что я и без того подозревала: она на хлеб зарабатывает тем, что пишет для всяких богатых людей или чиновников диссертации.
– Есть такой бизнес, – кивнул Дима. – Проводили исследования: чуть ли не шестьдесят процентов всех диссеров сейчас – сомнительные. Один губернатор одну докторскую, по экономике, защитил в восьмом году, а вторую, по истории, в девятом. Когда он работал, спрашивается?
– Вот-вот! – подхватила Надежда. – И последним Ириным клиентом был, с ее слов, как раз музыкант по фамилии Гречишников. Который Рому убил.
– Интере-есно, – почесал затылок Дима. – Но ничего непонятно.
– И еще, знаешь… – неуверенно произнесла Надя. – Я могу ошибаться, конечно… Но помнишь ту статейку в «ХХХ-пресс»? Про Ромину театральную фирму дутую? Я ее нашла у нас, в зале Всемирной истории. На моем столе лежала, хотя я никогда в библиотеку газет не ношу и помощнице запрещаю.
Девушка совсем сникла, умолкла.
– Ну, и? – поторопил Полуянов.
– Ну, и – мне кажется, что газету туда именно Ирина Андреевна принесла. И оставила так, чтобы она мне на глаза попалась.
– А зачем? – Полуянов внимательно взглянул на Надежду.
Та отчаянно покраснела, опустила голову, пролепетала:
– Ну… Ирина Андреевна знала, что я с Ромой в Большой театр ходила. И очень осудила меня за это. Может, хотела статьей этой предостеречь?
Ох, что-то недоговаривала Надька!
Но раскалывать подругу жизни – по крайней мере, здесь и сейчас – Полуянов не стал.
Поцеловал Митрофанову и вышел из уютной квартиры в ночь.
* * *С половины третьего – трех ночи и до половины пятого утра огромная столица ненадолго замирает. Гаснет большинство окон в многоэтажных домах, авто перестают одно за одним останавливаться перед дежурным гастрономом, на улицах пусто, лишь бредет, сам не знает куда, бомж с сумкой, полной сплющенных банок. Светофоры мигают бесцельно, по улицам катятся одни бессонные поливалки, осаждают дорожную пыль, да загулявшая компания спешит, поднявши воротники и сунув руки в карманы брюк, рассуждая, где бы разжиться спиртным срочно и недорого. В такие ночи приятно возвращаться домой с работы, когда подписан номер, и завтра можно дрыхнуть до обеда. Или радостно вернуться из командировки, откуда-нибудь из Хабаровска, Лимы или Тегерана, когда тебя ждет на кухонном столе оставленная мамой или женой тарелка с ужином.
Приятно бывает также в этот ласковый, предутренний час Первопрестольную покидать, оставлять ее другим, менее счастливым. Убегать от суеты, тычков и хамства грядущего дня.
Но это короткое время покоя длится в столице так недолго! Уже ближе к пяти утра на улицы выруливают заведенные спозаранку новой энергией и злые с недосыпу водители кредитных «Логанов», «Ниссанов» и «Газелей», берут курс на свои офисы и склады, аэропорты и базы, рассчитывая проскочить, успеть, все исполнить с утра пораньше, пока Белокаменная не задохнулась, не закупорила все свои артерии-вены-капилляры очередной дымной пробкой. А потом темп в столице будет только нарастать. Пробудятся и побегут на работу и по своим делам клерки и школьники, менеджеры по продажам или просто продавцы, риелторы и рекламисты, парикмахеры и программисты, станочники и столяры, учителя и урологи. Толпы будут выплескивать электрички на всех семи вокзалах и пересадочных станциях типа «Выхино» или «Электрозаводской». Людская речка разольется по платформам метро, а вышележащие улицы задохнутся в новом, нервно сигналящем автомобильном стоянии. И при мысли, что всего через три часа столица станет подобной, так хочется сбежать из нее – скорее, скорее, в холодные осенние рощи!
Однако Диму Москва, словно любящая женщина, отпускать не хотела: сперва гаишник тормознул его «Тойоту» на выезде с Северодвинской на Кольцевую. Полисмен долго водил в воздухе своим острым, словно жало, носом: поверить не мог, что такой красивый, стильный парень, на хорошей тачке, в четыре утра – и, вот беда, трезвый! Потом унес Димины документы и завяз в недрах поста на полчаса. Полуянов постановил себе не злиться, открыл спокойненько ноутбук и стал просматривать Сеть, подыскивать себе гостиницу в Малинове. Пара городских отелей даже на интернациональных сайтах бронирования висела, доступная вроде бы для заказа. Но спецкор не стал рисковать, просто выписал адрес той гостиницы, что в самом центре, да вбил его в навигатор. А тут и права его подоспели, вместе с длинноносым капитаном. «Счастливого пути, Дмитрий Сергеевич!» – пожелал он тоном, которым иной обычно произносит: «Чтоб ты сдох!»
Когда Дима добрался по Кольцу до шоссе, ведущего в Малинов, ночь еще не закончилась, но короткая столичная пересменка уже завершалась. Навстречу его «Тойоте» из области надвигалась с каждой минутой густеющая пробка работающего люда. Радуясь, что не ему придется в ней стоять, спецкор прибавил газу, сделал погромче утренний джаз и полетел, удаляясь от города. И – чуть не прилетел, упокоившись навеки.
У деревни Оскоминка шоссе делало плавный левый поворот, поэтому видимость на полосе была ограничена, да еще и ночь ведь длилась, слепила встречными фарами. И вдруг – ровно навстречу Диме, лоб в лоб, по его полосе вылетел, слепя фарами и мигая синей своей мигалкой, черный, державный автомобиль. «Ауди» «восьмая» или «семерка» «БМВ», бог весть. Для того чтобы разглядеть встречную машину, а главное – увернуться от нее, Полуянову отводилось полсекунды, не больше. Рефлексы ему помогли, не спали. Дима подал вправо, он потом, когда все кончилось, проанализировал случившееся: даже если бы оба, и он, и встречный мерзавец, начали одновременно тормозить, не успели бы, конец пришел бы и тому, и другому, никакие подушки бы не помогли – лобовое на суммарной скорости под триста, шутка ли!
Когда б он дернул рулем чуть резче, вылетел бы на собственную обочину, закувыркался по кюветам – тоже плохо, хотя тут шанс выжить оставался. А главное, вельможный хлыщ со встречной – сам за рулем сидел, без шофера! – в свою очередь, лишен был пространства для маневра: справа от него густо текли автомобили. Он, конечно, вжался в них, как только мог, но главное в ситуации решил все-таки Полуянов: отрулил, отклонился, так что огромный черный лимузин пролетел буквально в сантиметре от его машины, обдал ревом своего клаксона, ударной волной и даже, как журналисту показалось, жаром, адским пламенем, что ли.
Его визави остановиться даже не подумал. Помчался дальше, по государственным своим делам. А Дима ехать не смог. Тормознул на обочине. Достал из бардачка сигареты. Он не курил уж едва ли не три года, а пачку в автомобиле возил на всякий случай, для попутчиков и попутчиц. И зажигалку к ней. Долго пытался распечатать целлофан и понял, что руки его почему-то тряслись. Заорал, сам не зная на кого, во весь голос: «Суки! Суки!» А потом подумал: а ведь если бы стряслось, что могло, и я угодил бы лимузину в лобешник – они бы меня потом наверняка посмертно сделали бы виноватым. Не помогло бы ни то, что журналист, ни то, что трезвый. Знаем мы этих, с мигалками!
Он все-таки закурил, вдохнул резкий отвратительный дым и сразу почувствовал, как закружилась голова, затуманился мозг. Как хорошо! Он даже не продолжил дымить, выкинул сигарету, сидел и радовался, что, несмотря ни на что, он – живой, что вдалеке медленно светлеет восток и для него приходит новый день.
* * *К гостинице «Малинов» города Малинова Дима подъехал уже полвосьмого. Стеклянные двери в решетках были еще заперты, и Полуянов постучал. Ответа не было, и он стал барабанить. Наконец, шаркая шлепанцами, пришла заспанная администраторша, кутаясь в пальто поверх ночнушки. Спросила злобно через дверь:
– Чего надо? Чего ломишься?
– Поселиться у вас хочу. – После того что с ним приключилось, Диме все было трын-трава, он все воспринимал с улыбкой.
– Сколько номер стоит, знаешь?
– Знаю.
– Деньги есть?
– Имеются.
Вахтерша вгляделась сквозь стекло в посетителя, поняла, что человек вроде приличный – видно, командированный, – и отомкнула засовы.
Улегся Дима только в половине девятого. Под окном подвывали троллейбусы, ревели, стартуя со светофора, авто. За стенкой бубнил и бубнил телевизор, две горничные перекрикивались друг с другом, казалось, с этажа на этаж и прямо над головой Полуянова. Но он накрыл ухо подушкой, на мгновение просыпался от ора или шума, но в ту же секунду снова засыпал.
Сон его продолжался недолго. Шум города все-таки разбудил спецкора, и, помятый, с больной головой, в половине двенадцатого он потащился в душ.
Затем нашел в гостинице одинокий буфет. Пищеточка, казалось, не изменилась со времен Диминого рождения, с середины семидесятых, включая титан для кипятка, громоздкую кофеварку производства Венгерской Народной Республики и массивную белохалатную продавщицу. В начале девяностых, правда, завезли туда «сникерсы», американские сигареты и пиво в банках.
Из съестного наименее подозрительными выглядела сметана в граненых стаканах и коржики. Их журналист и предпочел, да еще добрый стакан неплохого кофе, после которого адски потянуло закурить. А вот не надо было вчера нарушать завет, баловаться сигареткой. Не погиб ведь – так терпи!
Дима и терпел. Леденцов только купил себе. Лучше бы семечек – только хорош он был бы, с подсолнухами в кулаке, приехал, называется, журналист из столицы!
До места, где проживали Черепановы, журналист решил пройтись пешком. Судя по картам Гугла и Яндекса, расстояние было чуть больше километра, нечего привлекать к себе повышенное внимание иномаркой с московскими номерами. Автомобильный парк города Малинова, как Дима успел заметить еще утром, в корне отличался от столичного гораздо большей распространенностью отечественных лимузинов. На «десятках» с «Приорами» тут колесили не стыдливо, как в Белокаменной, а с чувством законной гордости.
Улица быстро спустилась к речке, и все приметы городского жилья скоро кончились, разве что многоэтажки за спиной маячили. Трава выше пояса, немощеный тротуар, хатки по обе стороны. На углу – колонка с водой, действующая, к ней бредет бабка в калошах и с пустыми канистрами. Через улицу – почерневший деревянный барак. На деревянных мостках у речки баба в теплом халате и с венозными ногами без колготок полощет белье. Жизнь здесь, казалось, текла, не меняясь, уже сотни лет: что во времена красных комиссаров, что при Петре, что в опричнину – разве только мобильный Интернет появился (а канализация – нет).
Потом сельская идиллия вдруг кончилась, и вдоль реки возникли три двухэтажных дома – тоже по-своему патриархальных. Во дворах висело белье, и у каждого жителя имелся свой небольшой земельный надел, огражденный проволочным забором, где один выращивал картошку, а другой – гладиолусы.
Нужная квартира находилась на втором этаже.
Дима позвонил, ему открыла женщина лет сорока пяти, выглядевшая на все шестьдесят. Она была стройной и подтянутой, с выправкой учительницы или руководителя среднего звена, однако с всклокоченной седой головой и исплаканными глазами.
– Любовь Кирилловна, я вам звонил вчера из Москвы. Дмитрий Полуянов, друг вашего сына.
– Проходите, Дима. – Голос тоже был хорошо поставлен, не иначе и впрямь – учительница. – Как вы быстро примчались! Вы прямо с дороги? Чаю хотите?
– Чаю хочу, покрепче. Я не прямо с дороги, уже успел поселиться в гостиницу и даже пару часов поспал.
Дима еще позавчера понятия не имел о своей собеседнице и к семье Черепановых (спасибо хлыщу Роману!) заранее относился негативно. Однако теперь он немедленно проникся к Любови Кирилловне доверием. Может, это было профессиональное: как ему нравилось думать, журналист обязан любить своих героев. А может, женщина внушала добрые впечатления одним своим видом, или просто похожа чем-то была на его маму, к сожалению, давно уже покойную.
Женщина усадила Полуянова на табуретке в кухне, налила чай.
– Я помочь приехал. Помочь вам вызволить Кристину. У меня есть друзья среди сотрудников МВД. Расскажите мне еще раз, что происходило, и как можно подробнее.
Но в этот момент дверь квартиры без стука, без звонка распахнулась, и вошла женщина, которую видно было прямо из кухни: дама-гора с большой сумкой через плечо. Она тяжело, с присвистом дышала.
– Я, Кирилловна, сразу к тебе… – Гостья замерла на пороге кухни, осознав, что увидела постороннего. – Это кто еще? – спросила она бесцеремонно.
– Ромин друг. Из Москвы.
– Чего ему тут надо?
Дима привстал и сдержанно поклонился.
– Дмитрий Полуянов. Хочу, по возможности, помочь Любови Кирилловне.
– А сам кто таков? – подозрительно произнесла женщина. Обратилась к Роминой маме: – Ты, Люба, документы у него посмотри!
– Перестань, Клавдия! – вмешалась хозяйка. – Что я, в людях не разбираюсь?
– Ты разбираешься! – усмехнулась дама-гора. – Смотри, чтобы не облапошил он тебя! Как в тот раз, когда две цыганки из собеса приходили!
– Ладно, Клава, прекратим этот разговор! Неудобно, честное слово.
– Я чего к тебе пришла-то? Письмо мы получили. Из Москвы. На твое имя. Ускоренное. Срочная доставка. Вот, я тебе его вручаю.
Вошедшая дама протянула женщине конверт, с огромным любопытством вглядываясь одновременно своими заплывшими глазками в ее лицо, стараясь ни движения не упустить и все досконально запомнить из возможной реакции.
Реакция, видимо, была ожидаемая, но недостаточно ярко выраженная, потому что на челе гостьи мелькнуло мгновенное разочарование, которое, впрочем, немедленно сменилось предвкушением дальнейших волнительных событий.
– От Ромы! – ахнула Любовь Кирилловна и побледнела. Она всматривалась в конверт. – И почерк его.
На мгновение, видимо, показалось ей, что на самом деле ее сын жив-здоров, о чем ей и сообщает.
– Минутку.
Полуянов забрал из рук хозяйки конверт. Она не сопротивлялась. Он проговорил, ни к кому в отдельности не обращаясь, просто подал реплику в сторону: