Вода стекала по стволу прямо мне за ворот, одежда прилипла к телу, джинсы стали тяжелыми и тугими. Настроение резко испортилось. Кислые струи хлестали с неба плотным потоком. Немного посветлело. Это казалось неестественным. Я взглянул на небо. В черных тучах возникла светлая брешь, и в нее ворвался яркий солнечный луч. Пучок света попал прямо на меня. Я даже замер от удивления, зрелище было очень красивым. Стоял, как на темной сцене под лучом прожектора, а вокруг бушевал ураган, хлестал ветер. И все это казалось какой-то бутафорией, декорацией, мрачным сном, плодом воображения больного сюрреалиста в момент выхода из глубокой депрессии.
Ударила молния. Сильно и хлестко. Грохот был таким, что казалось, меня разорвет на мелкие кусочки. В ту секунду в моей голове возникла мысль о контузии, но так и не успела достигнуть логического завершения. Дерево за моей спиной нелепо изогнулось, словно ожившее, и лопнуло, взорвалось изнутри. Глубокие трещины раскололи весь ствол. Я этого не видел, но почувствовал всем телом. В глазах появились темные пятна, дыхание перехватило. Теперь не было никаких сомнений, молния ударила именно в это дерево, а через мокрую древесину угодила в меня. Как нелепо, я даже испугаться не успел. Тело стало бесчувственным, каким-то чужим, словно чугунная чурка. Не было ни боли, ни судорог, просто онемение и полное безразличие ко всему. Потемнело, и туча на небе закрыла солнечный луч. Все вокруг погружалось во мрак и звенящую тишину. Я опустил взгляд и увидел разряд мелких, ярко-голубых искр, пробежавших по моей груди. Затем кто-то задернул шторы, и опустилась тьма. Уютный городской мирок перестал существовать, и я растворился в этой темноте и безмолвии, провалился в звенящую бесконечность.
* * *Наверное, так умирают. Вокруг темно и тихо, никаких ощущений, отсутствовало все – звуки, краски, самого пространства словно бы не было. Мысли текут ровно и стройно, не путаются. Скользят параллельно, плавно. Их можно наблюдать как течение полноводной реки. Но эти мысли не мои. Они вокруг, я словно плыву в реке этих мыслей, не чувствуя ни времени, ни пространства – ничего.
Если это смерть, то какая-то она тихая и, надо же, невообразимо скучная. Если что-то другое, то что?
С некоторым усилием, с каким-то напряжением воли я вспомнил, что не закончил какой-то путь. Я не понимал, что происходит, и не знал, что делать, а самое главное, чем делать. От меня ничего не осталось. Ничего привычного, того, что можно описать или пощупать. Того, чем можно действовать и на что опереться. Я все понимал, но не своим собственным сознанием, а каким-то посторонним, тоже принадлежащим мне, но бесконечно далеким и очень, очень отрешенным. Всюду был только я сам, даже мрак и тишина – это все был я. И весь этот вяло текущий источник мыслей – это тоже я. Бесконечный, размазанный на миллионы лет и пространств, в бесконечности космоса и сиянии звезд. Как же я был огромен и силен. Чувство величайшей радости охватило меня. Ни с чем несравнимое ликование и восторг заполнили меня – вселенную, и меня – маленький атом в этой необъятной бесконечности.
Все вернулось мгновенно. Тяжелые канаты мышц, стержни костей, тугая оболочка кожи. Тесная и промокшая одежда. Боль, распускающаяся во мне огненным колючим репейником, заполняющая собой все существо, всего меня, мой маленький космос. Больше было обиды, чем боли. Обиды за то, что тебя оторвали, как ломоть, от чего-то огромного и сильного, уютного и знакомого. От того, что, наверное, является самым важным в жизни, тебя – большого, настоящего. Тебе показали заманчивый мир, показали, как он прекрасен и велик, но после этого снова бросили в самый низ, к началу пути, в грязь и тесноту душных пространств. Это было сродни изощренной пытке, терпеть которую не было никаких сил.
Я лежал в грязи, лицом вниз, и, похоже, больше стонал от обиды и горечи, чем от боли. Как давно я здесь? Не знаю. Но тело болело невыносимо. Конечности затекли, мышцы сводило судорогой. С трудом приоткрыл правый глаз. Все мутное, как сквозь матовое стекло, серое. Опускались сумерки. Уже гудели трансформаторы и лампы уличных фонарей. Дождь шел, но уже не так сильно. Громовые раскаты слышались где-то очень далеко.
Встать удалось только со второй или третьей попытки. Ноги не слушались, а верхняя часть тела вообще казалась отлитой из чугуна. Шатаясь из стороны в сторону, я прошел вдоль двора к своему подъезду. Нет, все-таки не сумерки, просто так потемнело от грозовых туч, что фонари включились автоматически. По онемевшему телу ползло невыносимое ощущение зуда и жжения. Дольше минуты возился с кодовым замком, потому что нужную комбинацию забыл основательно, а пальцы не слушались. В этом году код в этом чертовом замке меняли раз пять, не меньше. А моя память на цифры всегда подводила. И еще неизвестно, сколько бы мне пришлось возиться, если б не сосед, выходящий на прогулку со своим терьером. Сосед взглянул в мою сторону и не узнал в полумраке.
– Вы к кому? – спросил он немного напряженно, с интонацией полноправного хозяина и общественного смотрителя, стараясь быть до конца вежливым.
– Домой, – прохрипел я и не узнал свой собственный голос.
Видимо, такая моя уверенность в ответе не оставила сомнений, и сосед придержал-таки дверь, чтобы я смог войти. Его пес на меня даже не отреагировал. Он рвался к ближайшему дереву, сильно натянув поводок.
Сегодня третий этаж был неоправданно высоко. И ступеньки казались такими крутыми и скользкими, что я добрался до своей двери с тремя остановками, то и дело вставая на четвереньки. Складывалось впечатление, что воздух из подъезда откачали именно к моему приходу, и мне совсем было нечем дышать. Чуть не сломал ключ в замке, перепутал и пытался открыть дверь похожим, но только от своего кабинета в офисе. В узкую прихожую просто ввалился и замер у стены, собираясь с силами для следующих действий. Свет включать не стал, собственное отражение в зеркале выглядело плохо и в таком сумраке.
Вещи снял прямо у порога и до ванной дошел в чем мать родила. Включил душ, задвинул стеклянную дверцу и сел на дно пластмассового корыта, прислонившись к холодному кафелю. Горячие струи барабанили по темени, гулко отдавались где-то в глубине мозга. Все тело расслаблялось, текло, словно воск. Отмывался я долго и с особым усердием. Извел половину тюбика геля и шампунь. Ошпарив себя кипятком и окатив ледяной водой, не вытираясь, накинул халат и пошел на кухню, оставляя за собой длинный, мокрый след. Часы показывали половину седьмого. Это означило, что в луже я провалялся минут двадцать, и хоть бы одна зараза пнула ногой или пульс пощупала. Даже милицию не вызвали. Ну да черт с ним, главное – жив и уже дома.
Среагировав на мое появление хитрым фотоэлементом, встроенным в проем двери, в кухне заработал приемник. Настроенный на «Наше Радио», он выдал обрывок какой-то невнятной рекламной фразы, и заиграла музыка.
До боли знакомая мелодия, но слов разобрать было не возможно. Затрещал древний как мир холодильник, который когда-то, по-моему, так и назывался, «МИР». Может, и нет. Сколько раз его перекрашивали? Никто не помнил. А табличку с названием оторвали еще до моего рождения.
Я помнил, что в морозильнике у меня припрятана довольно приличная бутылка водки. Осталась с какого-то праздника. Но прежде чем достать ее, я не поленился приготовить себе не меньше десятка совершенно изощренных бутербродов и добавил просто свежих овощей. Теперь, когда закуска была готова, тело стало приходить в норму, оживало. Аппетит просыпался совсем не детский. Я окинул взглядом блюдо со снедью, оценивая, не маловато-то ли будет, но успокоился, решив, что добавка всегда найдется.
Бутылку из холодильника извлекать пришлось с помощью отвертки, вмерзла основательно. Иней и сургучная клякса на горлышке скрипели, когда я пытался добраться до пробки. Внутри бутылки оказалась вязкая жидкость, которая на водку-то и не очень была похожа. Почти не имеющая запаха и чуть сладковатая на вкус. Широкий квадратный стакан, который я наполнил, сразу же покрылся испариной. Плещущаяся в нем жидкость цеплялась за стенки и была тягучей, как глицерин или прозрачное масло.
Мысленно поздравив себя с феерическим окончанием такого сумасшедшего дня, я влил в пересохшую глотку весь стакан и только чуть-чуть запил его томатным соком. Вкус не чувствовался абсолютно. Пил легко, как воду. Бутерброды сточились молниеносно, пришлось нарезать еще. Второй стакан я налил полнее и тоже опустошил его до дна. Дальше трапеза продолжилась в более умеренном темпе. Я все больше приходил в себя. Дыхание стало ровным, пропали судороги и головокружение, боль исчезла, словно ее никогда и не было. В тех местах, где по мне пробежались вторичные разряды небесного электричества, кожа слегка покраснела и чесалась невыносимо, а в остальном ничто не напоминало о случившемся. Подумаешь, всего-то молнией ударило. С кем не бывает. Выпей водки и все забудь! Еще через час, когда съел все, что было в холодильнике из готовых продуктов, я принялся за те, которые требовалось размораживать или серьезно готовить. А еще через час я смертельно захотел спать. Уж в этом-то я себе отказать никак не мог. Улегся на разложенный диван совершенно необъятных размеров и даже не помню, как уснул под бормотание и пестрые краски телевизора.
Снов не видел или просто не помнил их. Как в какую-то яму провалился.
Когда проснулся, то первое, что услышал, это дождь за окном. Капли стучали по железным карнизам, по стеклу. Ветер трепал тяжелую атласную штору. Было еще темно. Ядовито-зеленые цифры на часах показывали пять утра. В углу светил прищуренный красный глазок самостоятельно отключившегося телевизора. Оранжевый свет уличных фонарей подсвечивал забрызганное дождем окно, кусочек которого я видел в щель между шторами. Дверь на балкон тихонько поскрипывала. Сквозняк гулял по комнате, шелестя плохо закрепленным календарем на стене и какими-то сухими цветами в хрустальной вазе. Никак не могу вспомнить, откуда они у меня взялись.
Я натянул на себя пуховое одеяло, укутался, но сон испарился, как и последствия вчерашней одиночной пьянки. Голова была светлой, и признаков похмелья совершенно не наблюдалось. Еще бы, так обильно закусывать чудесную водку, да и выпил я совсем немного. Как же я хотел пить в тот момент. Я и сейчас бы не отказался от холодненькой минералки или горячего кофе. Но вставать было лень. Так было уютно и свежо, что отказать себе в роскоши поваляться еще часок я был не в силах. Может, еще удастся уснуть?
По улице пронеслась машина, хлюпая жесткими покрышками по мокрому асфальту. Где-то далеко, на грани слышимости, скрипнул на повороте трамвай. Это в такую-то рань. Затрещал на кухне холодильник. Сотни звуков доносились отовсюду, но их словно бы и не было. Мне казалось, что вокруг тихо. Но нет, вот упала капля из протекающего крана в гору грязной посуды, оставшуюся в раковине со вчерашнего вечера. Внизу, в подъезде, хлопнула дверь. Звуки! Их сотни вокруг, но мы перестали их различать. Наш мозг отсеивает те, которые не важны или не опасны. Нет сомнений, что то же самое происходит и со зрением, и со всеми остальными органами чувств. Как мы огрубели! Мы просто ходячие крепости, танки, нас не прошибешь утонченной мелодией, нежным цветом, тонким ароматом. Нам подавай чего попроще, звук – так такой, чтоб пары децибел не хватало до болевого порога. Цвет – так чтоб аж в глазах рябило. Запах – устойчивый и сильный настолько, что неделю не избавишься. Такое мы еще как-то понимаем, можем заметить, но, похоже, что не все. Звуки становятся громче, цвета ярче, запахи резче. А мы все наращиваем на себя броню. Сотни непрошибаемых слоев, выстраиваем тысячи систем безопасности. А что в конечном итоге? Где брать силы, чтобы таскать всю эту амуницию? Энергию для наших сердец, превратившихся просто в насосы, и мышц, мало чем отличающихся от тракторной гидравлики. Посмотрите на нас, как мы ходим? Бронепоезд движется по рельсам изящней, чем мы по тротуарам города. Маневрирующий бульдозер грациозней бухгалтера с десятилетним стажем, вталкивающего себя в переполненный вагон метро. Мы машины. Биороботы, потребляющие синтетику и производящие дерьмо и хаос. Бьемся за существование, не оглядываясь на методы.
Нет, это все-таки у меня похмелье. Кофе мне просто необходим. Варить не буду, сойдет и растворимый. Обернув одеяло вокруг себя, я поплелся на кухню, стараясь шуметь как можно меньше. Нет, не потому, что я боялся кого-то побеспокоить или разбудить, просто самому хотелось побыть немного в тишине. Окно я вчера оставил открытым, зря, теперь размокшую створку трудно будет вогнать на место. Да и черт с ней. Какими холодными стали ночи. Чувствуется, что скоро осень. Последние недели уходящего лета, это всегда так грустно. Отпуск еще не скоро. Так что от этой осени мне не отвертеться. Может, выклянчить у шефа командировку? Куда-нибудь в Самарканд, ну или в Астрахань. Там тоже есть наши филиалы.
Чайник забурлил и, не дожидаясь нерасторопного хозяина, отключился. Люди привыкли думать, что умная техника облегчает жизнь человеку, я же считаю, что она просто заботится о себе. Современная техника так же эгоистична, как и ее создатели. Кружку я выбрал побольше. Чтоб не бегать на кухню десять раз. Растворимый кофе, не самый паршивый, но и не дорогой. На полке с крупами обнаружились две карамельки и полплитки шоколада. Очень кстати. Карамельки оставил на видном месте, захвачу с собой, когда буду уходить, а шоколадку уволок в кровать.
Теперь все было в полном порядке. Я снова на своем диване, у меня есть кофе, шоколад, пульт от телевизора, пепельница и сигареты. В любое другое время – все что угодно, но сейчас этого мне было вполне достаточно, чтобы почувствовать настоящее удовлетворение.
Я лежал и слушал голоса дома. Этого бетонного монстра, этой рукотворной пещеры. Люди просыпались. Вот сосед этажом выше. Проскрипел рассохшимся фанерным паркетом в сторону ванной комнаты. Зашумели трубы, спрятанные за тонкими перегородками. Уже год, как ему пора сменить прокладки в кранах, но он этого не делает. Ему все равно, наверное. На нем столько брони, что подобные мелочи, как тарахтящие трубы, его не беспокоят.
Этажом ниже включили на кухне свет. У них очень яркая лампа и штор нет. Желтый блик упал на увядающую листву чахлого клена, который рос в садике под нашими балконами. Дом просыпался медленно, неохотно. Начиналась обычная суета, быстрый завтрак, кофе, утренняя сигарета, и не одна. И вот уже по пыльным коробам вентиляции ползут запахи подгоревшей яичницы, сбежавшей кофейной пенки, сигаретный дым. Дети капризничают, родители настаивают, ворчат старики.
Быстрый взгляд на улицу, мысленный экскурс по содержимому гардероба. Запах ваксы в узких прихожих. Ароматы духов и одеколонов, взгляд в зеркало, несколько капель в глаза, чтоб не пугать прохожих покрасневшими белками, забрало опустить, вперед!
И так каждый день. Чтобы вечером не было ворчания, надо захватить пакет с мусором, не забыть бы. Быстрые шаги по лестнице, писк открывающегося магнитного замка: «Есть отрыв!» И понеслось. Тот же самый маршрут, те же люди на остановках, все точно так же, как было вчера. Изо дня в день, и выходные проглатываются, как пирожное с суфле, вкусно, но мало…
Я отрешенно и в то же время как-то сосредоточенно изучал трещинку на потолке. Сигарета в пальцах догорела до самого фильтра и стала невыносимо смердеть. Сам-то я чем лучше остальных? Мне точно так же, как и соседям, предстоит все-таки запихнуть в себя какую-нибудь еду, привести себя в порядок и, так же опустив забрало, отправиться на работу. Толкаться в душном метро, в громыхающем трамвае. А значит, я часть всего этого монстра, который называется город. Я его маленькая клетка. Я кровь в его жилах. И нет у меня ни сил, ни возможности это изменить. Правильно говорят, мир под себя не изменишь.
Я заставил себя встать и навести порядок в квартире. Бардак я вчера устроил знатный, заляпал весь пол, перепачкал всю посуду. Грязные вещи собрал и затолкал в корзину возле стиральной машинки. Поковырялся в гардеробе, извлек чистый комплект, слегка мятый, но свежий. Логично предположил, что от мелких капель дождя все складки сами разгладятся, и утруждать себя поисками утюга не стал. Как все, перед уходом выставил в прихожую пакет с мусором, поковырялся в хламе, который вытащил из своих карманов, отбросил все лишнее, распихал необходимое в новую одежду и вышел, захлопнув за собой дверь.
День начинался громко. Стоило мне только выйти во двор, как на меня тут же обрушились сотни звуков, запахов и вибраций. Рядом пронеслись несколько автомобилей, которые как-то неестественно рычали двигателями. Не иначе как ночные гонщики возвращаются домой после бурно проведенной ночи. Почему-то взревели сразу пять, а может и шесть машин во дворе, оставленные под чутким присмотром электронной сигнализации. В небе с диким треском кружил невесть откуда взявшийся вертолет, а трамваи скрипели и громыхали так, что складывалось впечатление, будто их не мазали с самого первого дня их существования. Вдоль узкого парка между двумя дорогами, набралось много людей, выгуливающих собак, с ними рядом крутились, облаивая друг друга, местные бродячие псы. Вой стоял как на псарне. Сами же хозяева еще умудрялись о чем-то между собой переговариваться, оттягивая резвых любимцев, рвущихся с поводков. Огромный автопоезд, тяжелая фура, какой-то импортный грузовик, с высоко поднятой кабиной и гигантским прицепом, стоял у обочины и пытался замаскироваться под дискотеку на колесах. Одному богу известно, как он умудрился просочиться сквозь узкие улочки нашего квартала и перегородить выезд со двора. Веселенькая блатная музыка бренчала эхом между домами из распахнутой настежь кабины.
Вся эта какофония свалилась на меня единовременно, оптом. Не знаю почему, но я резко сменил направление и пошел обратно. Это немного длинней, чем привычный путь, но хотя бы не так шумно. С чего бы это вдруг во мне проявилась такая нетерпимость? Не знаю, наверное все-таки похмелье.
У метро уже толпились люди. Покидая тесные салоны трамваев и маршрутных такси, они дружно двигались в сторону станции, но возле самого входа начинались непредсказуемые, хотя и естественные перемещения. Часть людей выстраивалась в очередь к табачному киоску, другая часть – к газетному. Третьи никуда не сворачивали, и их проглатывал глубокий провал подземных тоннелей. У самого входа торчала щуплая фигура постового. Он был невысокого роста, худой, руки держал в карманах, и все время озирался по сторонам. Ни дубинки, ни пистолета я при нем не видел. Может, как и все, спешит на службу, а возле метро назначил встречу…