Алена подняла скрипку к подбородку. Взяла смычок. Аспирин впервые заметил, как легко и красиво лежат на смычке ее пальцы.
Она постояла несколько секунд – и заиграла. Аспирин ожидал услышать все, что угодно, но не явно фальшивый, резкий звук, вырвавшийся из-под смычка.
Прохожие шли, ни на что не обращая внимания. Алена опустила руки и постояла так с минуту, может, больше. Аспирин видел – или, скорее, чувствовал – как она пытается унять дрожь в руках и как это у нее не сразу, но все-таки получается.
Она сделала глубокий вдох. Снова вскинула скрипку, провела смычком. То ли пальцы отказывались служит Алене, то ли музыкальный материал, за который она взялась, был слишком сложен, но звуки, разносившиеся под сырыми подземными сводами, вызывали недоумение: казалось, ребенок впервые взял в руки инструмент.
Прохожие шли.
Аспирин отошел в сторону и встал за углом киоска. В отдалении мяукали фальшивые котята и трещали автоматами солдаты-роботы. Шелестели, касаясь асфальта, сотни подметок. Алена водила смычком по струнам, повторяя и повторяя одно и то же сочетание звуков, и вдруг из надсадного ученического скрипа вырвалась мелодия.
Это длилось секунд пять, а может, и все десять. Детская скрипка взревела мощно и страшно. Люди, двумя равнодушными потоками текущие мимо Алены, разом сбились с шага. Кто-то остановился, кто-то оборвал разговор, кто-то уронил на асфальт бутылку пива, и она разбилась, кажется, в полной тишине. Все лица обернулись к девочке со скрипкой, а она играла, подобравшись и сузив глаза, будто лыжник-экстремал.
А потом женщина лет сорока, хорошо одетая, с длинным зонтиком в руках, метнулась к Алене и обрушила зонт ей на голову.
Мелодия оборвалась. Сразу возобновилось движение: кто-то поспешил по своим делам, подчеркнуто суетливо и независимо. Кто-то, наоборот, ринулся поближе: посмотреть. Мужчина в черной куртке подхватил Алену – она устояла на ногах и удержала скрипку, хотя по лбу у нее сразу же побежала струйка крови.
– Вы что?! – рявкнул мужчина. – Да вы что? Сейчас в милицию…
Женщина с зонтом скалилась, как персонаж из фильма ужасов:
– Я тебе покажу милицию! Эту… сучку… эту… дрянь вонючую уберите отсюда! Развелось здесь…
Аспирин подскочил к Алене. Она стояла, очень бледная, с размазанной по лбу кровью, но сознания не теряла и даже, кажется, слегка улыбалась. Аспирин попробовал взять у нее скрипку – проще было бы вырвать кролика из пасти крокодила.
Женщина выкрикнула еще что-то, шипя и задыхаясь от ненависти, а потом вдруг, будто о чем-то вспомнив, кинулась бежать и скоро исчезла в толпе. Кто-то из любопытных, собравшихся у места происшествия, попытался схватить ее за рукав, но она стряхнула с себя поборников справедливости, как матерый секач – вцепившихся в шкуру собак, и была такова.
Мужчина в черной куртке потрясенно обернулся к Аспирину:
– Вот блин!
Аспирин поднял с земли скрипичный футляр. Протянул Алене; та без слов уложила на место скрипку и смычок. Аспирин закрыл защелки, и Алена тут же обняла футляр, как любимую куклу. Аспирин подхватил девчонку за воротник и потащил из перехода – наверх.
Ни о чем не приходилось думать. Все получалось само собой: в аптечном киоске он купил бинтов, поймал такси (хорошо хоть бумажник нашелся в кармане плаща) и велел ехать в ближайший травмопункт. Очереди не было. Хирург, дядечка средних лет, осмотрел Алену (черная сатиновая подушечка все еще висела у нее на шее), обнаружил, что сотрясения нет, просто рассечена кожа головы. Под местной анестезией наложил один шов («косметически») и сделал укол от столбняка. Алена, казалось, вовсе не обращала внимания на боль.
– Ты как солдат, – с уважением сказал дядечка-хирург.
– Если бы, – тихо ответила ему Алена.
Бледная и перевязанная, она выглядела жалко.
* * *– Зачем ты за мной шел?
Аспирин вздохнул.
– Я думал, тебе назначили встречу. Вискас.
– Кто?
– Тот человек, что обещал испортить нам жизнь.
– А-а-а, – Алена чуть улыбнулась. – Ерунда.
Они сидели на кухне. Раскрытый скрипичный футляр лежал между ними – на свободном стуле. Аспирин присмотрелся: струны у скрипки были… На первый взгляд обыкновенные струны. Металлические. С тусклым серебряным блеском.
– Да, – сказала Алена и прикрыла глаза. – Я поставила его струны. Я боялась… короче говоря, у меня чуть-чуть получилось.
– Получилось? – переспросил Аспирин с горьким сарказмом.
– Ты же слышал, – тихо ответила Алена.
Аспирина передернуло.
– Что это было?
– Его песня. Первые несколько тактов.
– А эта сумасшедшая баба…
– Она не сумасшедшая. Ее проняло.
– По-моему, там всех проняло, – помолчав, предположил Аспирин.
Алена покачала головой.
– Понимаешь. Эта песня, если ее правильно сыграть, она… как свет для слепого. И все слепые вдруг понимают, что никогда не видели света – и не увидят, и, самое страшное, никто в этом не виноват, а только они сами. Это для них гадко, отвратительно, они ненавидят это – чужое, вредное… Та женщина, она… Ей это, может, физически больно и неприятно – понимать, что могла бы, могла, но не захотела, или побоялась, или пороху не хватило… Понимаешь?
– Нет.
– Эта песня совершенная, – тихо сказала Алена. – Звучит в мире, где совершенства нет.
Тикали часы. Было довольно поздно; где-то в клубе нервничала и злилась Женечка, с коротой Аспирин должен был сегодня встретиться. Звонила ему домой и на мобильный – а он отключил все телефоны, «абонент недоступен», вот так.
– За это она тебя огрела по башке? За совершенство?
– Она хотела, чтобы я заткнулась.
– Могла бы как-нибудь по другому…
– Не могла. Она сама сейчас не понимает, что на нее нашло. Мается.
– Ага. Пожалей ее.
– А что ее жалеть? Она уже завтра решит, что так и надо. Она очень устает на работе, аврал, нервы, экология, слабое здоровье, а тут эти, понаехали тут, нищие, голозадые, антисанитария, строят из себя…
Алена говорила на одном дыхании, легко улыбалась, но Аспирину вдруг стало страшно.
– Откуда ты знаешь? Откуда ты – все это – знаешь?!
Она улыбнулась шире. Ничего не ответила.
Аспирин попытался вспомнить чувство, охватившее его при звуках Алениной скрипки. Наверное, это был все-таки страх. Секундный… как будто приснилась пропасть. Но омерзения, как у той женщины, ненависти, затмевающей рассудок – не было и в помине. Интересно, что было бы, играй Алена дальше?
– Может, налить тебе коньяка?
Алена покачала головой:
– Мне нельзя. Предложи Мишутке меду.
Аспирин поморщился, хотел что-то сказать – и вдруг осекся.
– Ты что, заранее знала, что тебя будут бить?
– Почему ты так решил?
– Ты не взяла Мишутку!
Алена вздохнула.
– Ну, я не знала, честно говоря, что так будет. Я думала, может, кто-то заругается, ну, за руку схватит… А Мишутка – ему ведь не объяснишь.
Она осторожно коснулась рукой забинтованной макушки.
– Болит?
– Отходит анестезия. Ничего.
– Надо анальгина. Или еще чего-то. Как же ты будешь спать?
– Мне надо еще много заниматься, – она будто его не слышала. – Руки… как деревянные. Но если хоть два такта получились правильно…
– Погоди, – Аспирин перестал копаться в пустой аптечке. – А если ты… то есть когда ты все сыграешь правильно – что будет? Все, кто тебя услышит, накинутся на тебя и станут бить ногами, зонтами, арматурой, так, что ли?
Она улыбнулась:
– Ну ты мастер фантазировать.
– Если от двух тактов на тебя накинулась эта тетка!
– Не повезло, – Алена потерла щеку. – Ничего, Леша. Мне главное – научиться это хорошо играть. Мне главное – сыграть песню от начала до конца и ни разу не сбиться.
Аспирин уселся перед ней – и снова встал.
– Послушай, а нет другого способа найти твоего брата? Если человек берется из ниоткуда, как… как ты, например, – это же заметно? Может, поискать какую-нибудь хронику, да хотя бы просмотреть газеты тех месяцев – о чрезвычайных происшаствиях. Может, он в больницу попал, или… в сумасшедший дом, например. Или хоть в детский приют. Ты же говорила, что он может быть какого угодно возраста? Может, он вообще младенец, вроде подкидыша, ну почему бы не попытаться поискать его другим способом, без этих твоих… струн?
– Это не мои струны.
– Хорошо. Это его струны. Кстати, я не понимаю, почему он так легко нашел здесь тебя – а брата найти не может?
Алена снова коснулась рукой макушки. Страдальчески сжала губы.
– Я тебе все рассказала, Алеша. Все честно. Просто ты не совсем понимаешь. Мой брат… он, может, здесь старый старик, и не взялся он ниоткуда, а прожил жизнь и помнит. И дети у него, внуки, жена – все помнят. Он помнит еще войну… как в подвале прятались от бомб… все помнит, кроме того, кто он на самом деле и зачем попал в этот мир. Ничего не дадут твои газетные хроники.
Неужели это правда, подумал Аспирин. Неужели я сижу на собственной кухне и вот так, запросто, болтаю с Аленой об этом мире, о том мире, о переходах туда-сюда и временных парадоксах, которые при этом возникают?
– Я пойду за анальгином, – сказал он обреченно.
– Он вспомнит себя, когда услышит песню, – сказала Алена, думая о своем.
– Услышит? А если его не будет рядом? Если он за тысячи километров?
– Он здесь, – Алена перестала улыбаться. – Я ведь шла по той же дороге. Он обязательно здесь, рядом.
– Ты думаешь, в том переходе весь город тусуется? Да если бы и так… Тебе с утра до ночи пришлось бы играть эту песню, чтобы он услышал!
– Нет. Если я сыграю – один раз, но только без ошибок – он явится, где бы он ни был.
Аспирин умылся из кухонного крана. Вдруг замер, пораженный.
– А сколько длится эта песня, а? Если ее играть от начала до конца?
Алена молчала.
– Сколько? – спросил Аспирин и сам себя не услышал.
– Сто семьдесят три минуты, если в хорошем темпе, – понуро сказала Алена. – Я же говорю, Алеша, мне еще учиться и учиться, а ты… «Сколько можно пилить свою скрипку»…
– Извини, – пробормотал Аспирин.
* * *– Добрый вечер, – сказала соседка Ирина. Судя по всему, она только что вернулась с улицы: на ней был теплый спортивный костюм и тапочки. В углу прихожей стояли грязные мокрые кроссовки.
– Извините, – начал Аспирин. – Это уже стало доброй традицией… вернее, глупой традицией, но Алене нужен анальгин, а у меня опять нет.
Ирина вздохнула. Хотела сказать, наверное, как это безответственно: воспитывать ребенка и не иметь в аптечке элементарных средств. Не сказала, спасибо ей, просто прошла на кухню и через минуту вернулась с аптечной упаковкой.
– Спасибо, – горячо поблагодарил Аспирин. – Я верну, честное слово. И у себя заведу. Просто так получилось неожиданно…
– А что с Аленой?
– Голову разбили.
– Как?!
Аспирин замялся.
– Ну, знаете… дети, бывает. Мы уже были у врача, сотрясения нет, так что…
– Алена очень своеобразный ребенок, – пробормотала Ирина.
– Вы тоже заметили?
Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза.
– Как у вас вообще? – неловко спросил Аспирин. – Как… жизнь?
– Да так. Обыкновенно. Работаю.
– Бегаете? – Аспирин кивнул на кроссовки.
– Да, – отстраненно сказала Ирина. – Надо, понимаете, держать форму. Бегаю. Ну, вы идите к Алене, надо же дать ей лекарство.
– Иду, – Аспирин отступил за дверь. – Спасибо. Вы, это… звоните, если что?
– Если что? – переспросила она насмешливо.
– Да так, – повторил Аспирин. – Звоните.
* * *Алена сматывала струны. Две уже лежали в пакетике, третья извивалась в Алениных пальцах. Четвертая, на опустевшей скрипке, ждала своей очереди.
– На, – он протянул таблетку и стакан воды.
Алена выпила.
– Как она там? – спросила, сворачивая струну в кольцо.
– Ирина? Бегает.
– Это плохо.
– Это хорошо, – неуверенно возразил Аспирин. – Здоровье, форма…
– В десять часов вечера? В темноте, под дождем?
– А ты откуда знаешь, что в темноте и под дождем? – у Аспирина больше не было сил удивляться.
– Я видела вчера, – Алена повернула колок, освобождая последнюю, четвертую, струну. – И позавчера. Она бегает по вечерам вокруг дома.
– Может, у нее нет другого времени…
– Нет. Просто ей особенно хреново по вечерам, – отрезала Алена.
* * *В понедельник ему дали визу.
Он сунул паспорт в нагрудный карман и вышел на улицу, где падал с неба уже не дождь, а первый беленький и слякотный снег. Дело было за малым – успеть на рейс. Или, в крайнем случае, взять билет на завтра.
По дороге домой он напряженно раздумывал: просить Ирину присматривать за Аленой? Или не просить? Разумеется, соседка потребует объяснений: как он, отец, может бросать одиннадцатилетнюю дочь одну?!
Нет, пожалуй, лучше не связываться. Если что – Алена сама позвонит ей и попросит о помощи. Ирина не откажет.
От этой мысли ему стало легче: в каком-то смысле Ирина для Алены даже надежнее, чем он, Аспирин. Его вечно не бывает дома, он ничего не понимает в девичьей одежде, привычках, у него элементарных лекарств в доме нет. Он оставит ей денег, она девочка хозяйственная…
А если потеряет ключи?
Раньше ведь никогда не теряла…
А если прорвет кран?
Ну, прорвет так прорвет. Алена вызовет слесаря. А он, Аспирин, будет позванивать иногда – спрашивать, как дела. В конце концов, есть Ирина, она живет одиноко, почему бы ей не позаботиться о такой же одинокой девочке?
Рана на голове… Алена говорит – «Ерунда», она упрямая, как осел, и гордая, как гранитный памятник. Но разве Аспирин – фельдшер? Он и себя-то в такой ситуации не знал бы, как лечить. Чем он может помочь ей? Вот если бы Ирина…
Здороваясь с консьержем Васей, Аспирин уже точно знал, что полетит не сегодня, а завтра. С утра отбарабанит эфир. А от «Куклабака» отмажется. Пусть Вискас кусает локти.
Хотя – зачем кусать локти, если можно прийти в опустевший дом и взять Алену с Мишуткой? Смешно сказать даже, спецоперация: захват девочки и плюшевого медведя…
Десяток искромсаных трупов – и все. Игрушечный зверек будет нейтрализован.
А кто станет искать Алену, если она вдруг пропадет? Никто. Скажут – уехала к матери в Первомайск.
Что за бред. Зачем им ребенок? Что они будут делать с ребенком? Кто и ради чего возьмет на совесть такой грех? Когда Мишутка превратится в раскуроченный комок ваты…
Он тряхнул головой. Яркое воображение – для современного человека неудобство и бич.
Дом был пустой – по понедельникам Алена ходила на занятия, и такая мелочь, как рассеченная кожа на макушке, не могла ее, конечно, остановить. Не снимая плаща и ботинок, Аспирин уселся перед пианино. Открыл крышку.
Он проучился в музыкалке четыре года – три класса плюс нулевка. Дальше дело застопорилось – как родители ни уговаривали, Лешенька костьми ложился за право быть свободным. Иногда, когда приходила охота, садился к инструменту и подбирал мелодии, а через год его взяли в школьный ансамбль, почему-то барабанщиком. И понеслось…
Он взял один за другим пару аккордов, безжизненных и тусклых. Если бы у него была такая сила воли, как у Алены – смог бы он сделаться музыкантом?
Не исключено, что и смог бы. Только зачем?
Он попытался восстановить пьеску, с детства засевшую у него в памяти: «В садике». Он не помнил ни автора, ни нот. Мышечная память извлекла из инструмента несколько веселеньких тактов, Аспирин устыдился того, как пошло они звучат, и убрал руки с клавиатуры.
А может он, Леша Гримальский, и есть Аленин потеряный брат? Забывший себя, забивший на «творчество», такой вот балованый, внезапный братишка?
Он не удержался и захихикал.
Повернулся в скважине ключ. Вошла Алена – в руках футляр со скрипкой и нотная папка, за спиной ранец с медведем, из-под шапочки выглядывает край бинта, лицо бледное, глаза упрямые. Увидела Аспирина перед фортепиано. Удивилась.
– Ты чего?
– Привет, – сказал Аспирин.
– Привет… Дали тебе визу?
– Ага.
– Поздравляю, – сказала Алена после коротенькой паузы и принялась раздеваться в прихожей.
– Алена… – он хихикнул.
– Что? – она остановилась в дверях.
– А я могу быть твоим братом?
– Мог бы. Как любой другой, – она ответила сразу же, без паузы, без малейшего удивления. – Я об этом думала.
– Так может, это я и есть? И мы с тобой, взявшись за руки, теперь пойдем в прекрасное далеко?
– Вряд ли, – Алена повесила папку на ручку двери. – Когда ты летишь?
– Завтра. Погоди: ты сказала «мог бы»? А теперь не могу?
– А теперь я сопоставила кое-что, – Алена говорила подчеркнуто сухо, по-взрослому, – и поняла, что нет. Это не ты.
– Что, я не похож на падшего ангела?
– Совершенно не похож, – Алена надела тапочки. – И я тебе сто раз говорила, что мой брат – не падший ангел.
– Жалко, – сказал Аспирин.
Алена вошла в комнату и выжидательно уселась на диване. Аспирин со вздохом поднялся и поплелся на кухню.
День, и без того коротенький, терялся в сером мареве. Снега не предвиделось – дождь тянулся и тянулся с неба серыми паутинными лентами. На углу загорелся фонарь, и капли на секунду вспыхивали, пролетая сквозь опрокинутый нимб его рассеянного света.
Аспирин посмотрел вниз.
Мимо фонаря пробежала, рассекая лужи кроссовками, женщина в спортивной куртке с низко надвинутым капюшоном. Мерно ступая, не торопясь и не сбавляя темпа, она прошлепала по асфальтовой дорожке и завернула за угол дома, только Аспирин ее и видел.
Он вспомнил слова Алены: «По вечерам ей особенно хреново». Но сейчас был еще день, часа четыре, не больше. Из комнаты доносилась уверенная, жесткая, какая-то механическая гамма.
* * *– Этого хватит месяца на три, – сказала Алена, тщательно пересчитав деньги.