– Погоди. Когда мужика подбросило в воздух и шмякнуло об асфальт – это что, результат гипноза? Да ладно… когда меня самого приложило о елку так, что я отключился, – это гипноз?
– Да, Леша. Да. И открываются раны, и течет кровь, и слышатся голоса… Девка сама не ведает, что творит, у нее легкая форма дебильности в медкарточке прописана.
Аспирин поперхнулся:
– Что?!
Вискас махнул рукой:
– Были мы в городе Первомайске. Мать, Кальченко Любовь Витальевна, два года как на заработках в Португалии, и оттуда нет ни слуху ни духу. Там же и отчим, и младшую дочь они увезли с собой. Алену Алексеевну оставили прабабке – слепой, глухой, восемьдесят два года ей. Бабка за внучкой, конечно, не уследила. Тем более что внучка всегда была со странностями. Училась в специнтернате для детей с пороками развития.
– Алена?!
– Гримальская Алена Алексеевна, девяносто пятого года рождения.
Аспирин помотал головой:
– Ерунда. Какие пороки развития…
– А пороки, Леша, бывают разные.
– Совсем взрослый, развитой ребенок…
– И ходит с медведем? – мягко спросил Вискас. – У меня племянница того же возраста, так ей уже танцы-манцы, помада, пацаны. А те байки, которые она тебе рассказывала? Это нормально?
Аспирин молчал.
– Из интерната она исчезла на каникулы в конце мая, – серьезно продолжал Вискас. – И первого сентября не нашлась. Бабка – в несознанку. Какой с бабки спрос? У тебя девка появилась – когда ты сказал?
– В августе. Тринадцатого числа.
– Ага. Значит, два с половиной месяца ее где-то носило. Летом беспризорщина отправляется гулять.
– Витя, она пришла в чистой футболке и очень чистых носочках. У нее вообще пунктик по части аккуратности. Какая беспризорщина?
Вискас выпустил струю вонючего дыма – точь-в-точь небольшой химический завод.
– Какой гипноз?! – Аспирин говорил громче, чем хотел, и хорошо, что в кафе было пусто. – Собаку кто порвал пополам? Или собаку до того загипнотизировали, что она сама треснула?
– Не собаку, а тебя, – тихо сказал Вискас. – Ты видел, что ее порвали. А на самом деле ее, может, просто отозвали те малолетние идиоты. Поняли, что дело плохо – Шарик, иди сюда, и все такое.
– Абель, – сказал Аспирин.
– Что?
– Собаку звали Абель. Я запомнил.
– Молодец, – Вискас усмехнулся. – А знаешь, я ведь перед тобой виноват. Когда ты меня позвал – в тот самый первый раз – я ведь поверил ей, а не тебе. Хотя тебя я давно знаю, а ее, соплячку, в первый раз видел. Вот же черт, как она все обставила!
– Кто порезал тех бомбил в моем доме? Я своими глазами…
– Им внушили, что на них напало чудовище. Может, они, защищаясь, друг друга порезали. А может… Ты знаешь, что если утюг приложить – ожог будет, хоть утюг и холодный? Ты знаешь, как у людей после тех сеансов рубцы рассасывались, седые волосы снова чернели – слышал о таком?
Аспирин взялся за голову. Перед глазами качнулись обрывки распиленной цепи наручников.
– Ой блин, – сказал Вискас. – Ты так и ходишь?
– А толпе что-то внушить в одну секунду, привлечь внимание… целой толпе народу… В переходе, где никому ни до кого… Так, чтобы приличная баба кинулась драться?
– Когда? – Вискас нахмурился.
Аспирин рассказал. Вискас закурил новую папиросу, сокрушенно покачал головой:
– Во дает девка. Ей стадионы собирать – мало будет. Ты видел, Леша, полные стадионы сомнамбул? Я видел.
– Почему я везунчик? – глухо спросил Аспирин.
– Потому что дело против тебя закрыто.
– А? Значит было дело?!
– А как же, – благодушно ухмыльнулся Вискас. – Уклонение от налогов в особо крупных, убийство по неосторожности, еще кое-что… Я тут ни при чем, так что не смотри так. Я, наоборот, сделал все, чтобы тебя отмазать.
– Убийство по неосторожности?!
– Я же говорю – закрыли.
Аспирин молчал, пытаясь осмыслить его слова.
– А может, и к лучшему, – задумчиво предположил Вискас. – Спровоцировали ее наконец-то проявить себя при свидетелях. Так, чтобы махровым цветом. Чтобы ясно было, откуда ноги растут.
– Приступ ужаса, – шепотом сказал Аспирин. – Прямо… шок.
Вискас покивал:
– Ходячее психотропное оружие, вот что такое твоя Алена. И, понимаешь, кто-то ведь ее натаскал за то время, за те пару месяцев, когда она из интерната смылась, а к тебе еще не пришла. Скорее всего, тот чудак, о котором ты писал в газете, что «зеркало инеем взялось».
Аспирину вдруг сделалось стыдно. За ту дурацкую статейку-«письмо».
– Когда она в следующий раз пойдет в переход играть? – по-деловому осведомился Вискас.
– Не знаю.
– Вот что, Леша. Как увидишь, что она куда-то собралась без медведя – позвони мне.
– С какой стати? И… подожди, а почему без медведя? Ты что, все-таки веришь, что мишка – монстр?
– Она верит, вот в чем все дело. Нельзя подставляться. От внушения такой силы трудно уберечься, если даже психически здоровых мужиков скручивает, как котят.
– А если бы не скрутило? – спросил Аспирин. – Если бы они меня… Куда бы, кстати, повезли?
– Да ладно, – Вискас затянулся. – Проехали.
Аспирин опустил голову. Благодушие Вискаса не радовало его, а сообщение о моментально заведенном и молниеносно закрытом деле не вызывало доверия. Блеф? Сказка?
– Она придумала себе сказку, – пробормотал Вискас. – Про мир, из которого она якобы пришла, про брата, которого ей якобы надо спасти. Ну вот хочется мелкой, чтобы у нее был брат. Надо ее к психиатру хорошему, и, конечно, этот первомайский интернат – такое, прости Господи, очко…
– Погоди, – сказал Аспирин. – Я чего-то не понял – так она мне дочь или нет?
* * *Дождь перестал.
Аспирин шел дворами, едва волоча ноги.
Вот эта арка. Разрисованные малолетками стены. Вот тут стояла «новоявленная Алена Игоревна»… Вот тут ее поставили. На пути Аспирина, который всегда идет от гаража одной и той же дорогой.
Вернее, ходил – до происшествия с собакой.
Он миновал арку, задержав дыхание – непреодолимо воняло мочой. Вышел в следующий двор. Мусорный бак стоял на прежнем месте, на краю его облезлым изваянием возвышался кот.
Аспирин прошел дальше – к детской площадке. Теперь здесь никого не было, в раскисшей песочнице стояла лужа, к скамейке прилип мокрый листок рекламной газеты.
Аспирин замедлил шаг и остановился. А чего он, собственно, ждал? Что они сидят здесь и ждут допроса?
Дворник, пожилая изможденная женщина с крашеными хной волосами, собирала гнилые листья железным веером на длинной ручке.
– Скажите, пожалуйста…
Женщина обернулась.
– В этом дворе у кого-то есть бультерьер?
– А что, опять покусали? – охотно отозвалась женщина. – Тут у нас вечно… По двадцать собак в одном подъезде, а бультерьеров три или четыре. Ребенка в прошлом месяце зашивали вот… Сволочи. Что хотят, то и делают! Уж и подписной лист собирали, в милицию, а они приезжают – тех дома нет. Собаку то увезут в село, то привезут, а ментам рассказывают, что сдохла.
Женщина говорила и говорила. Листья под ее железной метлой казались шоколадными.
– Если покусали, сразу в милицию идите. Я с ней говорю – она только матом обложит, и все.
– Спасибо, – сказал Аспирин и побрел к выходу со двора.
За его спиной хлопнула дверь подъезда.
– Абель, стоять! – раздался на весь двор знакомый голос.
Мимо Аспирина, не обращая на него внимания, пронеслось к мусорному баку животное, похожее на фаршированный бледный чулок. Кот, сидевший на краю бака, исчез, будто его и не было.
Растворился.
* * *– Что случилось? – спросила Алена.
Перед его приходом она занималась. На тонкой шее висела ставшая привычной подушечка.
– Да так, ничего…
– На тебя напали? Угрожали?
– Нет.
– Наручники снял все-таки?
Он посмотрел на свои руки. В кармане у Вискаса совершенно случайно оказался подходящий ключ. Наверное, он всегда его с собой носит.
«Ей нужен хороший врач, – уговаривал Вискас. – Твоя она дочь или не твоя – ты же не можешь бросить ее вот так, оставить все, как есть? Ей нужен врач, она расслабится и сама расскажет, кто ее и зачем к тебе подослал. А может, ее и не подсылал никто, а мать ей рассказывала, есть, мол, у тебя отец, Гримальский Алексей Игоревич, а такого Гримальского в адресной книге найти – нефиг делать. Она же одинокая, сирота, в общем-то, да еще с отклонениями. Нет, она талантливая, она просто феноменальная девка, но что толку, если она даже учиться не хочет? И со скрипкой ничего не выйдет: через неделю она решит, что брата надо вызволять как-то по-другому, мантры петь, к примеру. Не-ет, Леша, ею должен заниматься специалист…»
Дыра в мироздании затягивалась. Ее зашивали – пусть грубо, белыми нитками, но лучше уродливый шов, чем пустота без дна. Он, Аспирин, не сумасшедший.
«Я вспомнил! – закричал вдруг он, когда они с Вискасом сдержанно прощались. – Она предсказала смерть одного там… незнакомого, в общем-то, человека, она предсказала его смерть заранее!»
«Я вспомнил! – закричал вдруг он, когда они с Вискасом сдержанно прощались. – Она предсказала смерть одного там… незнакомого, в общем-то, человека, она предсказала его смерть заранее!»
И он рассказал о гибели бывшего, вернее, несостоявшегося мужа Ирины.
«Ну, – Вискас с мудрым видом покивал головой, – я же говорю – что она – феномен. Что-то такое уловила, да. Может, он с этой бабой поругался, разнервничался, сел за руль, смерти хотел. А может, и есть на самом деле повреждения ауры, которые видны сильному экстрасенсу.»
«Что ты говоришь! – сказал тогда Аспирин, пораженный. – Если ты веришь в ауру с повреждениями – почему бы не поверить в то, что Алена – падший ангел, и пришла к нам на грешную землю, чтобы спасти другого ангела, своего брата?»
«Ну ты сравнил, – удивился Вискас. – Экстрасенсов, знаешь, в специальных институтах изучают. А ангелы и черти – это все мракобесие. Ты в клуб сегодня придешь?»
И они с Вискасом расстались.
Теперь он стоял перед Аленой и рассматривал свои запястья с синяками от наручников. От куража и веселья, смелости и здорового пофигизма, с которым он утром вышел из дому, не осталось и следа.
– Что-то все-таки случилось, – тихо сказала Алена.
– Знаешь, оставь меня в покое…
Он пошел на кухню, но коньяка в навесном шкафчике больше не осталось.
Алена играла гамму. Медлено. Вкрадчиво. Будто пробуя каждый звук на вкус, будто глядя сквозь кругленькие ноты, как смотрят на солнце через цветные стеклышки.
Аспирин заварил себе чая. Вот это что сейчас происходит – гипноз?
Он вошел в комнату:
– Послушай…
Она опустила скрипку.
– Ты бывала когда-нибудь в первомайском интернате? Для детей с пороками развития?
Она чуть сдвинула брови:
– Знаешь… может, и бывала. Я так уже долго в этом мире… у меня начинает отрастать история. Корни. Шлейф.
Он сел на подлокотник кресла. Алена смотрела серьезно и спокойно.
– А то, что ты моя дочь, это тоже «шлейф»?
– Ну, должна же я быть чьей-то дочерью, – она улыбнулась. – Ты не беспокойся. Когда я найду наконец брата и заберу его отсюда, мои здешние корни начнут бледнеть, рассасываться, пока не исчезнут совсем. Как швы, – она коснулась макушки. – И тогда ты спокойно будешь уверен, что у тебя нет – и никогда не было – никакой дочери.
Бинт у нее на голове немного потемнел, но, в принципе, оставался довольно чистым.
– Пошли в поликлинику, – Аспирин поднялся.
– Зачем?
– Ну в травмопункте же сказали, что надо хирургу показать через несколько дней. И, наверное, бинт снять. Мазь там, еще чего-то… Пошли-пошли!
* * *Врач в поликлинике сказал, что на Алене заживает, «как на собаке». И настоятельно предупредил, что на ребенка надо завести карточку, а для этого заполнить обходной лист. «Где прививки? Где вообще все медицинские документы? Такое впечатление, что девочка с луны свалилась!»
– Будем заполнять обходной?
– Жалко времени, – равнодушно отозвалась Алена. Врачи не внушали ей ни малейшего трепета: Аспирин, в отличие от нее, помнил свой детский страх перед белыми халатами и до сих пор, если честно, предпочитал терпеть боль, но только не ходить «в поликлинику на опыты».
– Как ты себя чувствуешь, вообще-то?
– Нормально.
Они возвращались домой. Было шесть часов вечера, пора было подумывать о том, чтобы собираться в «Куклабак», но мысль о сегодняшней работе вызывала у Аспирина чуть не физическое отвращение.
На переходе через дорогу он взял ее за руку. Сам не зная, почему: она ведь была вполне самостоятельная, сама ездила в метро, сама, наверное, могла полгорода пройти…
– Та собака жива, – сказал Аспирин. – Бультерьер. Абель… А может, это другая собака?
– Может, – сказала Алена. – А почему ты спрашиваешь?
Аспирин вздохнул.
– Ты правда думаешь, что я не очень хороший человек?
Она чуть сдавила его пальцы:
– А почему ты спрашиваешь?
– Потому что мне важно, что обо мне думает дочь.
Она рассмеялась – весело, без тени сарказма.
– Алена, – сказал он через силу. – Как ты попала туда, в подворотню? Кто тебя привел?
– Не помню, – она оборвала смех. – Я пришла… и очутилась на улице, под фонарем, с Мишуткой. Мимо проходили люди, не смотрели на меня, мертвые. Я стояла, стояла, час, наверное, и не решалась сойти с места: все думала, что мне будет какой-то знак, подсказка, или что брат учует меня и сразу придет. Но ничего не было. А потом я поняла, что он здесь, он пришел за мной, и я решила спрятаться в темноте. И нашла укромное место. Вот так.
Аспирин подумал, что лучше бы она была ангелом. Лучше бы все, что она говорит, всегда оказывалось правдой. С другой стороны… если она просто безумный маленький экстрасенс, сбежавший из интерната для детей с пороками развития, если она, случайно или по чьей-то воле, ушла из своей прежней жизни и явилась сюда, к отцу…
К отцу.
Аспирин споткнулся.
– Ты чего? – спросила Алена.
Он крепче сжал ее ладонь.
Ноябрь– Теперь давайте вместе думать, как помочь ребенку.
Аспирин сидел в просторной, отлично обставленной комнате, поразительно не похожей на облезлые кабинеты районной детской поликлиники. Тем не менее контора, если верить Вискасу, имела отношение к медицине.
– Сейчас мы пытаемся разыскать ее мать. Эта женщина не вызывает, если честно, никаких добрых чувств – но мама есть мама, понимаете?
Аспирин кивнул, как китайский болванчик. Его собеседник – мужчина в белом халате поверх серого чиновничьего костюма, – удовлетворенно кивнул в ответ.
– Поиски могут затянуться, родственики девочки за границей… Разумеется, вы отец, чувствуете себя обязанным, дочь, долг и все такое. Но детям с такими… особенностями необходимо круглосуточное наблюдение специалиста.
– У нее нет никаких «особенностей», – угрюмо сказал Аспирин.
Обладатель белого халата проницательно прищурился:
– Правда? Вы в этом уверены?
Аспирин отвел глаза.
– Вот видите, – хозяин кабинета чуть слышно вздохнул. – Это очень непростой ребенок, очень.
– Но она хочет жить у меня!
– Мы стараемся учитывать пожелания детей. Но одиннадцатилетняя девочка с расстройством психики не может сама решать свою судьбу, вы понимаете?
Мужчина замолчал. Под его выжидательным взглядом Аспирин ощутил внезапный приступ тоски.
– И что мне делать? – вырвалось у него.
Хозяин кабинета с удовольствием кивнул:
– Алексей Игоревич…
Аспирину моментально вспомнился босоногий наставник Алены с глазами-сверлами. Тот тоже звал его по имени-отчеству.
– Алексей Игоревич, пожалуйста, вызовите завтра врача из детской поликлиники.
– Врача?
– Да. Чтобы он пришел, скажем, завтра с девяти до двенадцати и осмотрел Алену.
– Она здорова…
– Точно? Два месяца назад она перенесла бронхит, и у нее только что была травма головы! Вот видите, Алексей Игоревич, как вы наплевательски относитесь к здоровью ребенка!
Аспирин не нашелся, что сказать.
* * *В тот вечер выпал первый снег.
Аспирин сидел за компом и заканчивал материал для «Люли-Леди» – бездумно. За годы, отданные гламурной журналистике, внутри него сформировался и заматерел робот-автомат для написания чужих исповедей. Сейчас он сочинял от имени сорокалетней женщины, у коротой молодая соперница увела мужа, но «Брошкина» не опустила руки, а, наоборот, занялась собой: косметолог, тренажерный зал, сауна, солярий… (Аспирин вздохнул и почесал переносицу). Скоро прямо на улице с этой женщиной совершенно неожиданно познакомился мужчина, который оказался главой крупнейшей торговой фирмы. Они полюбили друг друга. Тем временем бывший муж этой женщины заболел, молодая бросила его, и муж вернулися назад с повинной. «Сколько раз я представляла себе, что он приползет назад на пузе, как побитый пес… И вот он приполз, и униженно умолял меня простить его, как он выразился, «ошибку»… А я смотрела на него и не могла удержаться от жалости: ведь этого человека я любила много лет, с ним связана моя молодость, он отец моих…»
Аспирин остановился. Детей надо ввести в сюжет раньше. Как они горько плакали, когда папа ушел из семьи… Не так: младшая дочка плакала, а старший брат ее утешал. А бизнесмена они сначала не приняли, зато потом приняли, как родного, но когда вернулся их собственный отец, больной и униженый, они ответили ему презрением. Нет, старший сын ответил презрением, а сестра разнюнилась. Так?
Аспирин вздохнул, сохранил файл и загнал его в директорию «черновики». Пресноватая получалась история: много слез, мало страсти. Вот если бы кто-то кому-то подсыпал яду в кофе, плеснул кислотой в лицо, довел до самоубийства… Правда, тогда история приобрела бы криминальный оттенок, а в «Люли-Леди» криминал не приветствовался.
А если так? Женщина много лет любила мужчину и как должное принимала то, что он почему-то не торопится вести ее в ЗАГС. А потом оказалось, что у него семья, жена, дети, и бросать их он не собирается. Тогда она, переступив через любовь, дала ему от ворот поворот, но на прощанье прокляла: «так не доставайся же ты никому». И через полчаса после их разговора мужчина погиб на дороге, разбился, и женщина теперь и сама подумывает о самоубийстве…