– Сдали нервишки у «духа». Подпусти он поближе... – Витька цвыркнул тонкой струей слюны в стенку арыка. – Ну, что – сидеть будем?
Можно, конечно, и посидеть, но...
– Пошли, – приказал Сергей не столько другу, сколько себе.
Метров за пять до стыка арыков Гринченко метнул гранату на звук пулеметных очередей, и рванулся вперед, чтобы сразу после взрыва добить из автомата оставшихся в живых душманов.
У «духа», выскочившего к стыку справа, автомат был направлен в противоположную от Гринченко сторону. Душман замер на выставленной вперед и полусогнутой ноге, не решаясь приставить к ней другую. Ладонь, лежавшая на темно-вишневом прикладе, побелела.
Автомат Гринченко тоже был стволом не в ту сторону. Начнет поворачивать – а вдруг «дух» опередит? Автоматная очередь в упор – это всё. Тело вспыхнуло, будто пули уже пронзили его. Прикосновение смерти, оказывается, не холодное...
Взрыв гранаты и очередь раздались одновременно. Теплые комочки ударили по лицу, но не больно, сознание не потерял. Гринченко открыл глаза и увидел душмана лежащим на дне арыка. Голова была снесена, осталась только нижняя челюсть, скалившая прокуренные зубы. Справа от Сергея ещё дымил длинный ствол ручного пулемета.
– Вытрись, а то весь забрызган мозгами, – посоветовал Витька. – А бежал он, как безмозглый!
К вечеру, сбивая заслоны из трех-четырех душманов, десантники вышли к блоку. Котел захлопнут, завтра будет варево, а пока закрепляли на ночь крышку. Позиции оборудовали на каждый взвод отдельно, примерно на одной линии и одинаковом расстоянии – таком, чтобы слышать соседей. Сорбозовцы посчитали, что сделали на сегодня и так слишком много, поэтому заняли двор позади десантников, развели костры и загомонили, как на базаре.
После захода солнца взвод первыми атаковали комары. Звон над головой стоял такой, будто на позицию пикировали эскадрильи комаров со всей Средней Азии. Десантники еле успевали отбиваться. На болоте разрывались лягушки. Кваканье больше походило на кряхтенье и стихало лишь при вспышках ракет. Чем кряхтеть без толку, лучше бы комарами занялись...
– А старик-то не муж ей – той душманочке, красивой, – сообщил Витька Тимрук, дососав из банки сгущенное молоко и зашвырнув ее далеко вперед.
– Да ну?! – удивился Окулич тому ли, что не муж, или тому, что Тимрук это проверил. И вообще, глядя на его круглые, совиные глаза, трудно было понять, они у него такие, потому что всё время удивляется, или не удивляется Окулич ничему, просто глаза у него такие.
– Наверное, отец или дед... Ничего была девочка. Побрыкалась немного, но я быстро втолковал ей, что к чему. Жаль, спешил, а то бы я с ней... эх! – Он перевернулся на спину и потянулся, откинув руку на Гринченко. – Надо было тебе, Серёга, со мной остаться. Не пожалел бы: фигурка под стать мордашке! Правда, потом от неё воняло «джють-джють»...
Окулич глупо захихикал.
– Слышь, Вить, – спросил он, – а если командир узнает? Не того?
– Если узнает, значит, ты не вернешься со следующего задания – всего-то делов, – небрежно ответил Тимрук.
– Да ты что?! Я не стукач!
– Ну, тогда и тебя не стукнут. Служи исправно. Слушайся старших – доживешь до дембеля. – Тимрук повернулся на бок, лицом к Гринченко. – Эх, вернемся домой, не рассчитаются с нами! «А ну, подавайте мне квартиру в новом доме! – Не положено. – Как это не положено?! А ну, бюрократище, смотри сюда!» – и корочку военную ему под нос. – «Что кривишься, не нравится?! А думаешь, мне под пулями нравилось?!» Ещё бы медаль отхватить или орден – совсем было бы хорошо. Осенью бы в институт поступил. Пусть только не примут – такое им устрою! Должен же хоть кто-нибудь из всей моей родни в люди выбиться?! Должен! Хватит им своих сыночков дебильных за уши вытягивать. Пусть и меня выучат. А то в Афгане их что-то не видно. Так ведь, Серёга?
– Так, – согласился Сергей. В их группе не было никого из студентов, даже из интеллигентных семей не попадались. Все – дети рабочих, крестьян и прочей бесправной шушеры.
– Ничего, мы своё наверстаем, когда вернемся. Ох и напьюсь! За каждый день здесь там по году буду квасить.
– Не проживешь столько.
– Сколько успею, столько и пробухаю, – пообещал Витька и снова лег на спину. Какое-то время молчал, вертел банку сгущенки, видимо, решал, есть или нет. Отложил на потом. – Смотри, какое небо здесь темное. Чем южнее, тем небо темнее, а звёзды ярче. Я ещё...
– Тихо! – оборвал его Сергей и выстрелил из ракетницы.
Почти на их позицию шли женщины и дети, человек тридцать-сорок. Женщины причитали, дети скулили. Кто-то из них нарвался на сигнальную мину, и толпа шарахнулась от разлетающихся в разные стороны ракет.
Гринченко приготовил автомат к бою, посмотрел на Тимрука.
– Угу, – ответил Витька на немой вопрос и повернулся к Окуличу: – Чего уставился?! Баб не видел?.. К бою готовься.
– А-а?.. – начал было Окулич удивленно, но быстро сообразил и закончил другим тоном: – А-а...
– И если что – попробуй только не попади!
– Не боись, попаду, – ответил Окулич.
Гринченко вышел на тропинку, которая была метрах в пятнадцати правее позиции. Толпа тревожно замерла, немного не доходя до него. Лица видны только у детей – попробуй разбери, кто перед тобой: женщина или переодетый мужчина. Подпустишь вплотную – ножом могут пырнуть, не проверишь – закидают позицию гранатами. Единственная надежда – побоятся Витькиного пулемета. Сергей спиной ощущал, что друг стоит метрах в трех позади, широко расставив ноги, чтобы не шататься при стрельбе.
Не снимаю палец с курка, стволом автомата показал, чтобы подходили по одному. Левой рукой торопливо поднимал паранджу, обхлопывал тело – и толкал в плечо: проходи. Женщины, миновав Тимрука, останавливались, ждали остальных. Затем, снова запричитав, пошли дальше.
– Порядок! – сказал Тимрук, когда вернулись на позицию. – Если баб гонят, значит, сами не полезут. Теперь можно соснуть.
Поспать у него не получилось. Примерно через полчаса появилась ещё одна группа женщин и детей, раза в два больше первой. И плакали раза в два громче.
– Задолбали! – возмущался Тимрук, выбираясь с позиции.
Соседи подвесили ракету. Она высветила кишлак позади женщин и детей, и у дувала Гринченко увидел всадника. Внимательно приглядевшись к толпе, заметил, что плакали только передние, задние шли молча и кучно.
– Назад! – скомандовал Сергей другу. Отступал спиной к позиции, пока Витька не оказался там, потом в три прыжка долетел сам и, падая, приказал: – Огонь!
Трассирующие пули из пулемета Зинатуллова, казалось, превратились в тонкий луч, который ткнулся в женщин и детей и как бы указал цель остальным десантникам. Кто последовал указке, кто бил выше – каждый сам себе судья и только себе...
13
Никто и никогда не радовался приходу Сергея, как Оля, – в момент обслюнявила все лицо.
– Я верила... верила... – исступленно повторяла она и покусывала за мочку уха.
Наташа и Света безучастно наблюдали за ними. Первая ковырялась в красивом носике и, если судить по опущенным книзу уголкам губ, думала о чем-то малоприятном, а вторая перемалывала крепкими челюстями распластанного и безголового цыпленка-табака. Опять Сергея встречают цыплятами. Как приманка в крысоловке: вцепившись зубами – и услышишь, как за спиной захлопнулась дверца.
– Жрать хочу. И выпить, – умеряя Олины ласки, грубо сказал он.
– Сейчас все будет! – радостно пообещала она и побежала на балкон.
Вернулась с коньяком. Пили на кровати. Он держал бутылку и стакан, а Оля – тарелку с птицей и хлебом. Он наливал похожую на крепкий чай, но пахнущую бензином жидкость, пил сам подносил стакан к Олиным губам, и стекло стучало об остренькие зубы, а она – отрывала маленькие кусочки проперченного цыпленка и вкладывала Сергею в рот, дотрагиваясь до зубов гибкими пальцами с облезлым рубиновым маникюром на ногтях. Напоив и накормив, легла рядом. Время от времени осторожно дотрагивалась до его щеки, словно убеждалась, что не сбежал. Лежать было приятно и спокойно, будто вернулся домой. Так, наверное, чувствует себя хрюшка, развалившаяся в теплой луже на грунтовой дороге.
Вечером Сергей никуда не пошел. Клиенты разъехались в отпуска, да и с жарой у них поубавилась похоть, поэтому девки сидели без работы и без денег. Коньяк и цыплят принесла вчера Леки. Они и сегодня вернулись с добычей – яблоками, шоколадом и марочным десертным вином. Где-то воруют. Впрочем, немножко – это не кража, а дележка. Тем более, что делятся с советской торговлей, а крупный вор на мелкого не должен зла держать.
Около часа ночи их разбудил требовательный стук в дверь. Стучали кулаком, с размаху.
Около часа ночи их разбудил требовательный стук в дверь. Стучали кулаком, с размаху.
– Лека, узнай кто, – распорядился Сергей.
Валерка-брат прошлепал босиком с кухни в коридор.
– Кто?
– Открывай! – крикнули из-за двери густым басом.
– Быстрее, пока дверь не вышибли! – добавил другой голос, похожий на женский.
Валерка открыл.
Первым в комнату вошел пучеглазый толстяк. За ним – нескладный, рукастый увалень немного повыше Сергея. Подбородок у него был разбит, корочка на болячке топорщилась желто-красными заусеницами. Третьим был доходяга с вытянутой физиономией, маленькими косыми глазами и рыжим, в виде петушиного гребня чубом. Они выставили на стол по бутылке самогона, толстяк по-хозяйски плюхнулся на стул и выпучился на Сергея, надевающего джинсы.
– Кто такой? Почему не знаю?
– И я тебя не знаю.
– Сейчас узнаешь, – пообещал пучеглазый толстяк. – Впрыгивай в башмаки и катись отсюда, пока я добрый... Ну, что уставился? Сам не справишься? – Он повернулся к увальню. – Григор, помоги ему.
Вот и належался в теплой луже! Забыл, что по дорогам без спроса всякая мразь мотается. Обидно быть битым, когда стоишь полураздетым и как бы наполовину слабее.
– Что ты к нему лезешь? – Оля закрыла собой Сергея. – Он же вас не трогает! Сейчас оденется и уйдет.
– Рот закрой, халява! – посоветовал толстяк и уже без угрозы в голосе сказал: – Ладно, проваливай некантованным. Только поторопись, а то передумаю.
Сергей не спеша одевался и прикидывал, как добраться до противоположного края стола. Нож лежал рукояткой к Сергею, просился в руку. Обогнуть толстяка, оттолкнуть доходягу, пристающего к Наташе, – и тогда посмотрим, кто уйдет некантованным. Будто в поисках носка, подошел к шкафу, заглянул за него. Теперь толстяк не мешал, зато увалень прошел следом и закрыл проход к столу. Нет, просто так отсюда он не уйдет. Жаль, что пистолет далековато, придется бить бутылкой или стулом.
– Так ты – шустрый! – наигранно обиделся пучеглазый, сожалеючи, развел руками и с издевкой произнес: – Придется бить.
Сергей поднимался, придерживаясь за стену. В голове звенело, и слова толстяка казались не имеющими никакого к Сергею отношения. Но сам толстяк имел: с тремя Сергей не справится, но хоть одного, именно этого, изуродует. Загнется, но изуродует...
Оля опять закрыла собой. Она отталкивала увальня и пучеглазого толстяка и кричала сквозь слезы:
– Не трогайте его!
Баба защищает – стыдно и обидно! Окажись пистолет под рукой, замочил бы всех троих....
Пучеглазый умудрился обойти Олю и с размаху ударил Сергея. Размах – рублевый, удар копеечный. Не помешай Оля, узнал бы толстяк, как надо быть, глаза бы на лоб вылезли. А пока Сергей прижимался к стене, отбивался от редких ударов и ждал, когда трем мужиком надоест играться с бабой и с ним и примутся за дело всерьез.
Валерки наблюдали за дракой с порога кухни и не понимали или не хотели понимать безмолвные приказы Сергея принести нож или бутылку. Света и Наташа безучастно смотрели с кровати. Слишком часто они дрались сами, поэтому не вмешивались в чужие разборки. У них все еще впереди: гости пьяные, сейчас разомнутся на Сергее, подогреются самогоном и им подкинут, потому что платить, наверняка, нечем, а Светка молча не отпустит.
Четвертого гостя Сергей заметил первым. Теперь хана! Этот был длиннее увальня и шире толстяка, выглядел на тридцать с небольшим, но половина головы была седой, а физиономия – на зависть питекантропу: узколобая, с выпирающими надбровными дугами, приплюснутым носом и мощными челюстями, какими можно гвозди жевать, причем «двухсотку». Такой зашибет – и не поморщится. Он остановился на пороге комнаты, настороженным взглядом проверил, нет ли чужих.
Тут четвертого гостя заметила Оля и крикнула:
– Дрон, скажи им – чего они?
Троица сразу позабыла о Сергее и как-то обмякла, будто все стояли под дулом автомата.
– Это кто? – Дрок кивнул на Сергея.
– Сережа, Афганец, друг Шиши. Помнишь, он тебе рассказывал?
– Было дело, – согласился Дрон и перевел взгляд на троицу. – А это что за сявки?
– Пришли бухие и начали цепляться, – сообщила Оля. – Никто их не трогал, а они, особенно этот, толстый...
– Язык придержи, – оборвал ее пучеглазый и заискивающе объяснил Дрону: – Мы же не знали, что хата твоя. Дали нам наколку, ну, мы и пришли разговеться. Не будем же из-за халявы заводиться. Тут их три – всем хватит.
Дрон слушал и мерно кивал головой, будто соглашался. Все обещало кончиться мирно, не так, как хотелось Сергею.
– Выпьешь с нами? – предложил пучеглазый Дрону.
– Выпью.
Дрон сел за стол, кивком предложил Сергею занять второй стул, а Оле – третий. Троице пришлось пить стоя. Вышло по полтора стакан на брата, закусывали яблоками и черствым хлебом.
– Теперь идите, – разрешил Дрон троице.
Толстяк огорченно переводил выпуклые глаза с него не проституток.
– Так это... может, уступишь хоть одну?
– Может, и уступлю, – ответил Дрон. – Я подумаю. А пока буду думать, хиляйте отсюда... Что-то неясно?
Все и всем сразу стало ясно.
– Знаете, что будет, если еще раз здесь встречу?
– Знаем, – пискнул доходяга, шедший последним.
– Лека, закрой за ними калитку, то падалью тянет, – приказал Дрон и повернулся к Свете: – Выкатывай на стол, что-то муторно мне.
На столе появились две бутылки марочного вина и коньяк. Пили вчетвером, Наташка ушла к Лекам на кухню. Оттуда послышались визг и смех, потом возня, будто делили игрушки.
Выпив, Дрон долго буравил Сергея взглядом.
– Так, говоришь, кровку людишкам пускал?
– Пускал, – согласился Сергей, хотя ничего пока не говорил, и улыбнулся такому определению его службы в Афганистане.
И Дрон скривил губы в ухмылке, похожей на волчью.
– Выходит, мы с тобой коллеги, только я – преступник, а ты – защитник отечества.
– Какой, к черту, защитник!
– Ну, не скажи. Тебя ведь не травят, награждают.
– Да, занаграждали! – с горькой иронией произнес Сергей. – Хотя в чем-то ты прав, коллега.
Дрон посмотрел не него снисходительно: чего ерепенишься, щенок, тебе ли со мной тягаться?
Действительно, ведет себя, как нашкодивший щенок. Серегй налил в стаканы вина, предложил примирительно:
– Давай, за знакомство. Ты вовремя подошел: зажали меня, а голыми руками, – он посмотрел на нож, – я бы с ними не справился.
– И пришил бы?
– Да.
– Ну, тогда за знакомство. – Дрон чокнулся, выпил залпом.
Света потерла яблоко о платье, протянула ему. Дрон ей нравился – смотрела с обожанием, поджав хвост, куда и девалась тупая бесчувственность с ее лица. Не проститутка, а заботливая, любящая жена, встретившая мужа с работы.
Когда разошлись по кроватям, Сергей спросил Олю:
– Чего Наташка такая смурная?
– Залетела. Надо аборт делать, а денег нет. В больницу ведь не пойдешь: малолетка, задолбают.
– Сколько сейчас берут?
– Пятьдесят.
Таких денег у него нет. Все, что зарабатывал, отдавал Марине на хозяйство. Забрать – рука не поднялась. Хоть не хладокомбинат опять иди, не оставлять же Наташку в беде.
– Ничего, время терпит, достанем где-нибудь, – беспечно сказала Оля.
Достанем так достанем. Чем меньше не тебе висит чужих забот, тем лучше спиться.
Утром было крутое похмелье: голова соскальзывала с шеи, нижняя челюсть и руки подрагивали, а в животе бурчало так, словно напитки до утра выясняли, кто из них крепче. Тут еще ухо ныло, напоминая о должке увальню. Ничего, встретятся когда-нибудь при другом раскладе сил.
– Починиться бы надо, – закинул Сергей Оле.
– Нету ничего, – ответила она, – и денег тоже... Ты подожди, мы бутылки сейчас сдадим.
С кухни доносилось дребезжание стеклотары, видимо, Валерки укладывали бутылки по сумкам и авоськам.
– Ой, тяжко мне, тяжко! – балагуря, произнес Сергей и издал смешок, похожий на дребезжание стеклотары.
– Что, головка – вава? спросил Дрон, вернувшийся из ванной.
– Ой, вава!
– Пойдем со мной, пивком полечимся.
– Пошли.
– Только вы недолго, Игорь, – попросила Оля.
Оказывается, у Дрона есть вполне нормальное имя, такое же, как у всех. Оно казалось лишним, хватало клички.
– Молчи, жаба, глаз высосу, – произнес Дрон с бесстрастным выражением лица, и трудно было понять, шутит или говорит всерьез.
Оля решила, что шутит.
– Я тебе быстрее!
Дрон, чуть склонив голову к правому плечу, внимательно посмотрел на нее. На губах появилась волчья ухмылка.
В пивбаре Игорь Дрон взял без очереди восемь бокалов пива и два десятка пирожков с рисом и яйцом. Барменша его знала, обслуживала, не обращая внимания на ропот мужиков. Одним духом опорожнил бокал, придвинул к себе второй.