Баронесса Флетчер появилась в госпитале совершенно неожиданно. Энергичным шагом она прямиком проследовала к постели больного, держа в руках плетеную корзину с фруктами.
– Это вам витамины, – пояснила она. – Очень прошу, не надо нас так пугать! Все ваши лондонские поклонники и поклонницы в полном отчаянии! Так что хватить хандрить!
На лице Холмова отразилась вымученная улыбка:
– Спасибо, Маргарет, за заботу. Мне уже гораздо лучше...
– Знаю, знаю. Я уже пообщалась с врачами, и они в один голос утверждают, что с сердцем у вас всё в полном порядке. – Баронесса говорила таким уверенным тоном, что создавалось впечатление, будто именно она является лечащим врачом русского пациента. – Да, кстати. Почти все наши друзья уже съехались в Лондон и передают вам привет с наилучшими пожеланиями. Вы не забыли, что скоро надо собираться в дорогу? Так что вам как можно скорее надлежит быть полностью в форме.
При этих словах гостьи Алёна навострила ушки.
– Я помню, дорогая Маргарет, но... – промямлил Холмов.
– Никаких «но». И вообще, я дам вам хороший совет! Лучший способ решения любой проблемы – это выбросить её из головы! – Баронесса намеренно не конкретизировала, какую из проблем она в данном случае подразумевала.
Как ни странно, именно её добрый совет «выбросить проблему из головы», напротив, живо воскресил в памяти Холмова злополучный эпизод в Кембридже.
...Его выступление уже приближалось к концу. Однако приглашённые на лекцию нобелевского лауреата телевизионщики, фоторепортёры и пишущая братия были разочарованы. Острой дискуссии, которая ожидалась, не получилось.
Сам Холмов был доволен собой: всё шло отлично. И даже когда из зала стали поступать острые вопросы, он не испытал особых затруднений. В свойственной ему манере, словоохотливо и вполне уверенно Холмов придавал своим ответам обобщённо-обтекаемую форму.
Особенно живо присутствующие интересовались отношением оратора к недавним трагическим событиям в России и Лондоне. Но тот дипломатично сводил всё к одному: надо дождаться результатов следствия. Относительно же своих личных предположений Холмов также осторожно и обтекаемо заявил, что видит во всём этом злой умысел неких деструктивных сил внутри страны и, возможно, за рубежом, пытающихся дестабилизировать политическую и экономическую обстановку в российском обществе накануне предстоящих парламентских и президентских выборов.
Уже в конце мероприятия с места поднялся почтенного вида пожилой мужчина с клинообразной бородкой и в старомодном пенсне.
– Профессор истории доктор Мортон, – дружелюбно улыбаясь, представился он. – Мистер Холмов, позвольте задать вам вопрос, так сказать, личного характера...
– Пожалуйста, профессор, – с готовностью отозвался оратор. Он знал, что этот последний вопрос являлся «специальной заготовкой» баронессы.
– В этом году вам исполнилось семьдесят пять лет. Как говорится, дата круглая, время подводить определённые итоги. – Профессор закашлялся, видимо вспоминая заученный вопрос. – Как вы сегодня, с высоты своего возраста, оцениваете пройденный жизненный путь?..
И тут случилось непредвиденное. В тот момент, когда Холмов уже готовился отвечать, в глубине зала неожиданно возникла фигура крупного, рыжего мужчины. Не дожидаясь, пока ему предоставят слово, он громко и внятно произнёс по-русски:
– Господину Холмову ещё рано подводить итоги, господа. Мне как специалисту по новейшей российской истории хотелось задать единственный конкретный вопрос и получить на него такой же конкретный и внятный ответ.
Первыми отреагировали телевизионщики. Зачехлённые объективы камер были открыты и мгновенно наведены на Холмова и историка.
– Слушаю вас, господин... э... э... вы, кстати, не представились, – ощутив внезапно непонятную тревогу, мгновенно напрягся Холмов.
Тут и возник жуткий вопрос о немецком кредите и о том, куда исчезли огромные средства.
Услышав вопрос, Холмов внезапно побледнел как полотно и истерическим голосом закричал:
– Это провокация! Кто вам наплёл такую чушь?! Не было никакого кредита! Кто вас подослал?!
– Это не ответ, господин Холмов. У меня имеется копия соответствующего документа! – потрясая в правой руке листом бумаги, продолжал выкрикивать Зоммер.
– Это фальшивка, – неожиданно упавшим голосом вновь произнёс оратор и, схватившись за сердце, стал медленно сползать вниз.
Сорвавшись с места, Алёна бросилась к кафедре.
– Дедуля, что с тобой?! Дедуля, умоляю!..
В зале поднялся невообразимый гвалт. И только баронесса Флетчер вела себя как и подобает «железной леди». Она жестом подозвала своего помощника.
– Какие будут распоряжения, мадам? – запыхавшись, спросил он.
– Больного госпитализировать. Все предстоящие лекции господина Холмова отменить. В госпитале, куда вы его сопроводите, передайте мою просьбу – больного надо срочно поставить на ноги до... – тут баронесса осеклась, вспомнив о предстоящем вояже во Флориду.
Сейчас, лежа на больничной койке и вспоминая позорные минуты Кембриджа, Холмов окончательно впал в отчаяние. В нём с новой силой заговорили обиды и разочарования. Внезапно больной инстинктивно почувствовал потребность исповедаться, излить кому-нибудь душу. То ли сам бог, то ли мать-природа подсказывали путь избавления от засевших в его сознании комплексов вины.
Рядом была лишь внучка – несмотря на подкалывания, самое близкое и родное существо на свете. Холмов почемуто вдруг уверовал, что именно Алёна должна выслушать его исповедь, понять и простить деда...
– Лёленька, внученька моя милая, – позвал он. – Я должен сказать тебе нечто очень важное...
– Слушаю тебя, дедуля, – с готовностью отозвалась Алёна и со стаканом ананасового сока в руке присела на постель деда.
– Я не хотел бы, чтобы ты считала, будто твой старый дед скрывает от тебя какую-то страшную тайну... – Холмов тяжёло вздохнул. – Этот треклятый кредит действительно существовал.
– А я знаю. Об этом во всех газетах пишут...
– Пишут, но не знают, что именно эти средства должны были помочь активизировать рыночные реформы в стране. Но меня, как у вас сейчас принято говорить, «кинули». Я этих денег даже в глаза не видел. Как поступили в нацбанк, так и растворились в пространстве.
Алёна заметила, что дед сильно разволновался, лицо его побагровело, а это означало, что у него резко подскочило давление.
– Дедуля, умоляю, ты только не нервничай. Давай отложим этот разговор до лучших времён.
– Нет, Лёленька, потом я, может, и не решусь.
Холмов присел на постели и стал нежно гладить внучку по длинным, слегка вьющимся волосам.
– Знаешь, что самое главное? Веришь, нет? Я никогда не желал и не стремился разрушить СССР! Напротив, я всеми силами пытался остановить этот развал. Но, увы, было уже поздно. Процесс уже пошёл.
– А с чего всё-таки пошёл этот самый процесс? – шутливо поинтересовалась Алёна. – Неужели никто из тогдашнего руководства страны этого не понимал?
– Кое-кто понимал, но молчал. А я, дурак, полез на передовую. Хотя, если быть честным, меня здорово «сделали», – с горечью усмехнулся Холмов. – Причём с подачи моих личных друзей, с подачи той же баронессы, которая сейчас так мило здесь улыбалась.
– Дед, договаривай уж, коль начал, – нахмурившись, потребовала Алёна.
– Эх, была не была! Семь бед, один ответ! – неожиданно воскликнул больной. – Ты не представляешь, внученька, как трудно столько лет носить в себе тайну, которой сам стыдишься!
Холмов подробно поведал Алёне о том, как в 1984 году впервые отправился с женой с визитом в Лондон. И что потом произошло.
– И ты согласился стать членом тайной организации, которая была и наверняка остаётся врагом России? – отрешённо спросила она, когда дед закончил рассказ. – Как ты мог? А я ещё думала, что это всё бредни, когда слышала разговоры о существовании некоего тайного мирового правительства.
– Каюсь, внученька, каюсь. Хотя, когда всё понял, попытался что-то реальное сделать. Провёл референдум и чётко дал там, на Западе, понять, что намерен сохранить великую державу... Но от меня тут же отвернулись. Мол, не оправдал надежды. Словом, не на ту лошадку поставили. И сделали ставку на Уралова. А в знак прежних заслуг перед западной демократией помогли создать фонд моего имени.
– Понятно. Ты, значит, и пенсию от них получаешь, – презрительно улыбнувшись, бросила Алёна.
– Не говори глупости, внучка.
Холмов сильно разволновался и, вскочив на ноги, босиком забегал по полу.
– Дедуля, ну какой, скажи, сейчас прок в твоём самобичевании? Что было, то прошло. История всё равно тебя не забудет...
Алёна пыталась хоть как-то сбить у деда накал страстей, но судя по всему, того уже было не остановить.
– Это покаяние, а не самобичевание, – махнул рукой Холмов. – Пойми, внучка. Ко всему, что стало происходить после моего ухода из власти, ко всем этим безобразиям вольно или невольно, прямо или косвенно приложил руку твой дед! Как жить с этим? – Холмов с силой ударил рукой по стеклянному столику, на котором были разложены лекарства. Однако, как ни странно, стекло не разбилось.
Оба долго молчали, как бы остывая от нахлынувших эмоций.
– Ах да, совсем забыл, – присев на кровать, произнёс больной. – Мне необходимо вместе с Маргарет на два дня слетать в США. Там запланированы мои лекции...
– Что ты опять сочиняшь, дед? Какие там лекции? Тебе здесь их отменили, а ты собрался лететь через океан, чтобы читать их в США. – Алёна покачала головой. – Что, большой босс вызывает, да?
– Ничего от тебя не скроешь, Лёленька, – улыбнувшись, уставшим голосом произнёс Холмов. – Да, вызывает. – Он нежно поцеловал девушку в лобик.
– Дедуля, а знаешь, вчера ночью, когда ты ещё был без сознания, меня впервые в жизни посетила муза, и я написала стихи, посвящённые тебе. Помнишь, ты спрашивал о правде и лжи? Я постаралась найти ответ. Хочешь, прочитаю?
– Ещё спрашиваешь?! – Холмов внимательно посмотрел на внучку. – Я, наверное, единственный из бывших лидеров СССР, кому никогда ещё не посвящали стихов...
Алёна раскрыла синий блокнотик и, приняв театральную позу, начала декламировать:Ложь иногда бывает во благо,
А правда всегда во вред.
Наивен и глуп мудрец бедолага,
Кто истины тайну выносит на свет.
Он тут же становится лёгкой добычей,
Мишенью отравленных стрел
И криков обидных толпы многоликой —
Как правду поведать посмел?!
С правдою трудно поспорить. Но можно.
Спорить же с ложью – сизифов труд.
Она многолика, хитра и безбожна,
А правда всегда голышом на виду.
– Замечательно! Спасибо тебе, внученька! Эти строки точно про меня... Дед крепко поцеловал девушку и прослезился.
Базель. «Прометей» спасёт одного
Поздним дождливым вечером личный самолёт голландского магната доставил Зоммера в Страсбург. Ему хотелось как можно скорее поделиться новостями с Фроловым. С пугающей откровенностью Майер ясно дал понять, что времени на размышления не более недели. А что потом – вопрос вопросов. Хотя ничего нет хуже любой недосказанности. И как назло, Павел упорно не отвечает на звонки. Проклятие! Не случилось ли чего? Он-то ещё не знает, что на кону десять миллионов! Что ни говори, всё-таки странно. Если Майер и его таинственные друзья столь могущественны и всесильны, то почему они готовы выложить десять миллионов евро только ради того, чтобы они отозвали иск? Проще убить. И концы в воду. Впрочем, может, хотят всё сделать чисто, мол, пусть эти дураки отзовут иск, Фролов вылечит Блейка, тогда и уберут тихонько. Точно! Их не оставят в живых. Слишком уж велики ставки.
От этих навязчивых мыслей, больше похожих на фантазии, голова адвоката шла кругом.
Дверь ему открыла заспанная, шатающаяся из стороны в сторону как лунатик мадам Лурье. Приложив морщинистые руки ко лбу, она сначала долго всматривалась в фигуру столь позднего гостя, пока, наконец, не признала Зоммера.
– Откуда вы в такое время?! – воскликнула мадам, ёжась от холода и запахиваясь плотнее в домашний халат.
– Из столицы туманного Альбиона! – ответил Курт и невольно улыбнулся, ибо понял, сколь двусмысленно и смешно прозвучал его ответ. Город застилал густой непроглядный туман. – Мадам Лурье, я хочу подняться к мсье Фролову. Он дома? – со слабой надеждой спросил Зоммер.
– К сожалению, нет, – зевая, ответила женщина. – Я его уже дней десять как не видела.
– Ничего не понимаю. Он же должен был ждать меня...
Но стоило женщине упомянуть о двух коллегах, которые уехали с Павлом, как он тотчас всё вспомнил. Ну конечно, как только он мог забыть?! Что-то рановато для склероза.
Извинившись, он пешком направился к своему дому, строя по дороге предположения.
Ну конечно же он уже в Базеле. С двумя своими коллегами. Кстати, про Базель упомянул и герр Майер. Все вылетело из памяти с этим проклятым Лондоном. Зоммер тут же понял, что где-то рядом с ним та красавица, с которой он познакомился во Флориде и по уши влюбился. Но стоп! От этого же ему самому не легче. Мобильный телефон как не отвечал, так и не отвечает. Не поедет же он в Базель искать там Фролова? Или того лучше – спрашивать во всех клиниках, не лечится ли у них некий миллиардер Блейк из Флориды?! Зоммеру ничего не оставалось, как ждать, пока Фролов позвонит сам.
Наутро адвокат отправился на работу и первым делом поинтересовался у коллег, оправился ли после болезни мэтр Конти.
– Ты что, приятель, ничего не знаешь? – уставилась на него долговязая адвокатесса, соседка по кабинету.
– Подожди, не говори, – Курт сделал останавливающий жест рукой, – сначала я присяду. Неужели мэтр Конти скончался?
Теперь настала очередь коллеги размахивать руками.
– Упаси господи! Как ты мог такое подумать? Такой человек...
– А что же ещё могло такого случиться?
– Как что? Мэтр Конти покинул наш суд. Для некоторых людей это огромная радость, а для нас хуже смерти.
– Где он сейчас? – спросил ошарашенный Зоммер.
– Где же ему быть, как не дома? – вопросом на вопрос ответила соседка по кабинету, но её слова уже догнали Курта у дверей.
Схватив такси, Зоммер назвал адрес, где жил мэтр Конти.
– Ну что, дорогой Курт, наш фокус с мистером Холмовым удался на славу, не так ли?! – весело приветствовал его мэтр, с чувством обнимая адвоката за плечи. – Видишь, какой грандиозный скандал разразился! Теперь ты в эпицентре всей мировой прессы! Такая популярность не снилась ни одному твоему коллеге.
– Благодаря вам, мэтр. Только это сейчас неважно. Как вы могли бросить всех нас и уйти из суда?
Вместо ответа Конти постучал пальцами по груди в то место, где находилось сердце. И без слов было понятно, что он этим хотел сказать.
– Конечно, какие тут могут быть сомнения?! Все вполне естественно, правдоподобно. Все поверят. Но только не я, дорогой мэтр. Вас заставили уйти. Не обманывайте меня, пожалуйста. Это очень важно.
– Брось, мой мальчик, терзать эту тему. Лучше расскажи про Лондон. Это правда, что пишут в газетах? Что господина Холмова попытались якобы отравить полонием, как и этого несчастного русского, всё забываю его фамилию...
– Чушь. Полная чушь. Холмов жил совсем в другом месте. А вот я жил именно в отеле «Миллениум». Кто знает, может, хотели отравить меня? После того, как по вашей милости я ввязался в эту историю, уже ничему не удивляюсь. Почему вы мне не сказали прямо, на что меня толкаете?
– О, мой мальчик, скажи я правду, ты мог бы и не согласиться. И конечно, ты прав. Этот монстр вынудил меня подать прошение об отставке. Я просто испугался. Ведь мэтр Конти уже не тот, каким был на Сицилии. – У старика на глазах появились слезы. То ли он жалел себя, немощного и беспомощного перед заклятым врагом Блейком, то ли это были просто старческие слезы, – Зоммер так и не понял. Он задумался о своём. – И всё-таки я рад, сынок, что ты многого добился. Ведь на моей памяти впервые прищемили хвост всесильному монстру!
– Он уже не так силён. Если я не ошибаюсь, именно сейчас он где-то в Базеле или в другом месте Швейцарии. И не вы, не я, а старушка смерть может прищемить его.
Зоммер заметил, как глаза Конти мгновенно сделались стеклянными, словно его самого звали в дальнюю дорогу, откуда уже не возвращаются.
– Кто тебе это сказал, мой мальчик? – наконец спросил Конти.
– Мой доверитель. Именно он сказал, что у Блейка опухоль мозга. И возможно, именно в это время он пытается вашего монстра спасти или хотя бы продлить ему жизнь.
– Зачем? Разве у него была жизнь, чтобы её продлевать?
– Ну, это для меня слишком премудро, мэтр. Наверное, я ещё не дорос до ваших философских сентенций, – беззаботно рассмеялся Зоммер. – Если вы так хорошо знаете монстра, то, может, знаете, где бы он мог лечиться в Базеле? Мне срочно необходимо найти Фролова.
– Раньше, когда с Блейком что-то случалось по медицинской части, он всегда поступал следующим образом: снимал какую-нибудь шикарную виллу и превращал её в свой временный госпиталь. Если мне не изменяет память, когда-то давно после аварии он таким образом снял виллу герцога Ольденбургского. Поищи там, сынок, своего доверителя. Может, повезет.
Трое учёных мужей из Новосибирска в этот вечерний час сидели на террасе старинной виллы «Беата» и курили, время от времени лениво поглядывая по сторонам, поверх стены, ограждающей территорию от внешнего мира. Терраса уходила изящным полукругом в сад на уровне окон третьего этажа, где в основном находились комнаты, напичканные самым современным оборудованием, предназначенным для функциональной диагностики.
Этажом выше, куда доступ троице был заказан, находились апартаменты Дэйва Блейка и спальня Гудвина. А ещё выше – довольно просторная мансарда – полностью была отдана в распоряжение Лилии Гордон.
Сам Павел Фролов и его коллеги жили в уютном флигеле, который находился метрах в пятидесяти от виллы.
– Как же всё мне надоело! – в сердцах воскликнул сорокапятилетний врач-гематолог Вячеслав Бережной. Он был настолько чем-то возмущён, что усатое, веснушчатое лицо побагровело, а на широком лбу выступили капельки пота.