— Верю, — неуверенно ответила я, и подумала: «А ну тебя на хуй!»
— Да-да-да. У меня очень красивые: охуительные ноги! — прервал Боря описание предполагаемых сюжетов описанием своих нижних конечностей: Но рассказывал он не о подагре. — Меня этим летом в Париже снимали для рекламы женских колготок. Да-да-да, снимали мои ноги для рекламы в Париже, — все вокруг опять с готовностью восхищено заохали: «Да! У тебя суперстройные ноги! Как у фотомодели прямо!:» Я охуевала от такого лиемерства и, конечно, не верила, что пожилые узловатые ноги Моисеева могут привлечь чьё-то внимание на рекламе колготок: ну, если только в Париже. — Вокруг стоят мои танцоры, — продолжил он, — не просто стоят, они охуительно стоят, я уже представляю, как они должны стоять. Я покажу или расставлю их сам. В унитаз писает мальчик: Есть у нас один мальчик, вон тот лысый будет писать, — указанный мальчик виновато и заискивающе заулыбался. — Штаны у него спущены: Симпатичная попка, и я держусь за нее одной рукой. Ну, как?
— Что как? — сказала я и сама услышала раздражение в своем голосе.
— Ну, идея как? Ты же будешь снимать. Если тебе непонятно, ты не сможешь снять, лучше не начинать тогда, — ну, вот, блядь, пять минут в студии, а Боря уже «полез в бутылку». Как же, его идеей не восхитились сразу, не зааплодировали.
— Начинать вам сниматься у нас или нет, Вы решите сами. Любую картинку можно снять красиво или ее испортить: вокруг унитаза или нет. Начнем снимать, начнем работать, будет тогда видно, как и что выходит, — сказала я негрубо, но твердо, про себя уже решив, что если будет слишком много «растопыренных пальцев», пошлю всех на хуй и выгоню из студии.
Боря рассказал о других картинках: он один во фраке, нога на унитазе; его лицо посередине сердечка из цветов и т. д… Вообще, снимать так было легче, когда человек сам знал, что он хочет. Боря знал: и не только знал. Когда мы снимали сюжет «Вокруг унитаза», потом на обложке диска это называлось «Потанцуем:», Боря действительно расставил всех в кадре сам, расставил с хорошим чувством композиции и со своим видением взаимосвязей деталей изображения в кадре. Была в нем все-таки одаренность, без нее не стал бы он без голоса и рожи популярным известным певцом.
* * *— Борис, приезжай скорей, бабушке плохо.
— Мама, успокойся, спокойно скажи, что случилось.
— У нее хрипы появились вчера, а сегодня совсем плохо стало. Приходил Тугов, сказал, что умрет сегодня. Приезжай, может быть, проститься успеешь, — и мама всхлипнула.
— Какой проститься? Ты чего говоришь? — я не хотела верить участковому Тугову. — Он выписал что-нибудь?
— Нет, сказал, что ей уже ничего не поможет. Сказал, что старенькая и всё равно не выживет.
— Сейчас приеду, — я убрала телефон в карман: достала обратно и набрала Катин номер.
— Ты спишь?
— Нет, не сплю, — ответила мне сквозь зевоту уже сонная Катя. — Ты чего так поздно? Что-то случилось?
— Бабушка умирает, — эта фраза вылезла из меня почему-то сиплым хрипатым голосом.
— Ой, какой ужас! — испугалась Катя.
— У тебя деньги есть? — спросила я.
— Есть сколько-то. А зачем тебе?
— На всякий случай. У меня есть какие-то деньги, но вдруг врача вызывать придётся или что-нибудь из лекарств покупать: Вдруг не хватит. Я заеду сейчас.
Катюшон, палочка-выручалочка, всегда мне одалживала в неотложных и во всех других случаях, когда мне и не надо было их давать. Я заехала к ней, взяла все деньги, которые у нее были, и поехала в Тушино.
Родная комната: Ну, до чего она стала мрачной. Тусклый свет одинокой лампочки заполнял ее пространство глубокими тенями, Смерть растворилась в гробовой драпировке штор, растеклась по старому паркетному полу, она пристально вместе со мной смотрела на единственно, куда долетал свет, мою лежащую в этом склепе на синем одре бабушку. У меня не было аргументов, сказать ей: «Пошла вон!». Аргументы были у страшной непрошеной гостьи: «Пожила 92 года старуха, хватит! Прожила их хорошо и счастливо, с любимым мужем, с детьми, с внуками, всю жизнь в своей семье. Настал черед:».
Открытый рот, частое тяжелое дыхание: Она опять была в забытьи и на этот раз не со своим прошлым. Мама, смирившаяся с близкой потерей, уже не плакала. Она, как всегда всё комментировала, рассказывала, как она всё правильно сделала, как она вовремя вызвала врача: Маму не в чем было упрекнуть, когда-то она всю себя посвятила нам, теперь бабушка лежачая, неподвижная, тяжело больная древней старостью, требовала внимания, заботы и адского труда, и легла тяжелым бременем полностью на мамины плечи.
Я наклонилась и приложила ухо к бабушкиной груди — свисты, хрипы, бульканье: целый квартет. То же самое было у меня в армии:.
Мне поставили обычную для наших славных войск очень боевую задачу — за ночь откопать замерзшую известку из ямы в хозблоке. Я откопала: в крепкий тридцатиградусный костромской мороз, уже к полудню следующего дня у меня была температура под сорок и такие же звуки в груди. Но я была молодым бойцом «Красной» армии, меня надо было двадцать раз подстрелить или переехать на танке, чтобы я загнулась, а тогда я только с удовольствием отдохнула в госпитале.
— Попрощайся, поцелуй бабушку, — с похоронным голосом мама подтолкнула меня к синему дивану с лежащей на нём моей несчастной бабусей.
— Мама! Ну, что ты заладила, — я пришла в себя, глаза привыкли к мрачной темноте, и мне уже не чудилась в каждом углу Смерть. На хуй всех и смерть тоже! — Скажи лучше, что сказал Тугов?
— Он послушал, сказал, что это воспаление легких и что это оттого, что она лежит: от неподвижности. И сказал: «У вашей бабушки здоровое сердце, только поэтому она до сих пор жива».
— А почему он ничего не выписал? — никак не могла понять я.
— Сказал, что уже не нужно, ничего уже не поможет. Сказал, что она дотянет до вечера, может быть, до утра, но к утру обязательно помрет, — я посмотрела на бабушку, все эти прогнозы были очень похожи на правду, от беспомощности захотелось расплакаться: Нет, нет, нет, не сейчас. Я встала с бабушкиного дивана.
— До вечера: до вечера: Уже вечер и жива бабуся: Съежу в аптеку, куплю антибиотики, — голос мой звучал ободряюще уверенно, и мама мне поверила.
— Ну, съезди, может, что-нибудь, действительно, поможет, — она смотрела на меня с надеждой.
Я доехала до ближайшей аптеки на пересечении Фабрициуса и Сходненской, припарковалась и вошла в нее. Прилавок, молодая девушка в белом халате:
— Здравствуйте! Девушка, у моей бабушки воспаление легких:, - я вошла в аптеку и задала свой первый вопрос с таким видом, с таким мрачным и грустным лицом, что провизор сразу прониклась сочувствием к заботящемуся о своей бабушке внуку.
— А Вы врача вызывали? — спросила она.
— Вызывали: Ей девяносто два года, ей ничего не выписали.
— Бывает: Сейчас такие врачи, они не только старушек не хотят лечить, — ей было стыдно за своего коллегу. — Я вам сочувствую. Бабушка Ваша лежачая?
— Да, она слегла несколько месяцев назад.
— Воспаление легких часто бывает в таких случаях: — подтвердила слова Тугова провизор.
— Девушка, мне нужны антибиотики, пусть дорогие, но самые сильные.
— Да, сейчас: Вот, самые сильные, что у нас есть, но они, действительно, дорогие, — она достала с полки маленькие пузырьки с белым порошком внутри и поставила передо мной. Я купила их столько, сколько она сказала. От души и очень искренно ее поблагодарила. Добрая девушка и хороший провизор — она была на своем месте, что бывает в нашей жизни удивительно редко. Она, с готовностью хорошего человека помочь, заменила бесполезного участкового Тугова, выполнив его работу. Выполнила очень удачно, выписав, точнее порекомендовав необходимое и правильное лекарство, училась, наверное, этот провизор в институте на пятерки. Через пару дней бабушке стало лучше. Я заезжала каждый день. Еще через пару дней мы приехали с Игорем, моим двоюродным братом. Бабушка бодрая сидела на диване и ела: Ела, как и я обычно по вечерам борщ. Мы, удивленные, стояли в дверях.
— Бабуля! Вот это да! Мы с тобой еще двадцать раз Новый год справим вместе, — мы вошли и сели рядом. Я крепко обняла ее, такую нежность я испытывала только к своей дочке и к бабушке.
— Мои дорогие, какие вы у меня красавцы, — бабушка полотенцем вытерла рот, она всегда, прежде чем поцеловать, вытирала рот полотенцем или большой салфеткой, всегда лежащей у нее на коленях. Мы поцеловались. — Как у вас дела? Как работа? Всё хорошо?
— Всё хорошо, бабуся, — хором с Игорем ответили мы.
— Ну, видели? Сегодня целый день сидит, смотрит телевизор, и абсолютно в своем уме:, всех узнает:, - мама, гордая победой над болезнью, естественно, с обязательной сигаретой, стояла на обычном своем месте в дверях. — Вчера приходил Тугов, глаза выпучил: «Как? Бабушка ваша еще не умерла? Не может такого быть.» Послушал ее, сказал, что хрипы еще есть, но дела идут на поправку. Увидел лекарства, сказал, что они дорогие. Я сказала, что сын купил. Он спросил, где и кем ты работаешь.
Я усмехнулась, мама была рада продемонстрировать участковому врачу, что ее сын способен купить бабушке дорогое лекарство. Ой, мамочка! Я так помогала бабушке, заботилась о ней и дарила ей тепло, всего этого ты будешь лишена, не дождёшься ты от своего сына такой же заботы. Умрешь ты вслед за бабушкой, и оставишь мне на всю оставшуюся жизнь боль и чувство вины перед тобой.
Бабушка проживет еще три месяца, я буду ее навещать почти каждый день, Игорь тоже будет заезжать к ней. Она была то с нами, и тогда я, радуясь этим минутам, сидя рядом с ней на диване, разговаривала с ней, она даже исполнила всем нам отрывки из «Свадьбы в Малиновке» и из «Старой Москвы». А иногда она исчезала, была далеко, и я молча, обняв ее, сидела рядом и чувствовала свою беспомощность и не знала, чем могу ей помочь.
* * *По перегруженной дороге Багратионовского проезда бегал нескладный щенок. Бегал он опасно для своей жизни между колес проезжающих мимо автомобилей. «Какой дурачок!» — подумала я. — «Сколько дней ему осталось так еще бегать? Сегодня, наверное, его уже раздавят». Попасть под машину он мог каждую секунду, он их абсолютно не боялся, не боялся резких громких клаксонов, гудящих ему прямо в ухо, он даже не вздрагивал от них. Был он похож на обыкновенного щенка немецкой овчарки — черный с желтыми неяркими подпалинами и с огромными стоячими ушами, как у летучей мыши. Щенок был очень страшненьким и неказистым, но при этом очень милым, его наивный доверчивый взгляд на мир подкупал. Я выбежала из машины и попыталась прогнать его с оживлённой дороги. И слева, и справа движение остановилось, и все автомобили начали дружно сигналить своё нетерпеливое возмущение.
— Пошёл вон! — я топнула ногой. — Пшёл:.
Он повернул на меня голову, улыбнулся своей щенячьей рожицей и завилял хвостом.
— Тьфу ты, дурак! Жить надоело? Чего под машинами бегаешь? По дороге бегать нельзя, иди на тротуар гуляй, — начала я разъяснительную беседу с глупой собакой, но ушастое хвостатое существо не ответило мне ничего вразумительного, а только с интересом понюхало мою коленку. Я взяла неожиданно оказавшегося увесистым щенка в вытянутые руки, чтобы не испачкаться, а был он грязнющий и чрезвычайно вонючий, и отнесла его на обочину к фотомагазину. В нем находилась в данный момент Катя, она сдавала слайды в проявку после очередной нашей съемки, а я ее ждала в машине. Щенок с любопытством повертел свою морду, и его вниманием завладела витрина этого магазина, он поставил передние лапы на низкий, сантиметров тридцать от земли, откос магазинного окна, и что-то стал с интересом в нём разглядывать. «Не возьму», — решительно сказала я себе и отвернулась в другую сторону. Последние две собаки, подобранные мной когда-то на улице, оказались настоящими инвалидами. У одной, попавшей под машину, был сломан позвоночник, другая после чумки была с эпилепсией, с парезом и вообще с больными мозгами, она почему-то, только откроешь балкон, сразу с него прыгала. Этаж был второй. Дважды она приземлялась, как опытный десантник, на третий сломала сустав: Операция, штифты:, потом операция их вынимать, затем всё загноилось, образовался свищ: — полнейший геморрой на целых полгода. Мы мучились с ними, но всё равно сильно их любили. Черный выздоровевший Тимка стал очень подвижным и опять, так уж на роду у него было написано, попал под машину, на этот раз насмерть. Я, бережно завернув Тимку в детское одеяло, похоронила его на улице Живописной на берегу Москвы-реки или канала, не знаю точно, что там протекает. А рыжая Ася выздороветь не могла, разрушенная чумкой нервная система у собак, мне сказали, не лечится. Ей давали ежедневно много лекарств по длинному списку из ветеринарки, но это только незначительно сокращало количество припадков эпилепсии у неё. Несмотря на лечение, с ней случился эпилептический статус — это когда один припадок наступает за другим, что-то не выдерживает, по-моему, сердце:, и она в судорогах умерла.
Псинке у витрины надоело в нее наблюдать, и она опять направилась по направлению к дороге. Вот, чудак-человек! Придётся всё-таки его взять себе, не смотреть же, как ему выдавят кишки на асфальт. Я вылезла из машины, опять взяла щенка в вытянутые руки, дверцу в машине я открыла заранее:
— Ты что сдурела? — Катя вышла из магазина и увидела эту трогательную сцену усыновления беспризорной собаки. — Она всю машину перепачкает. Быстро положи её на место.
— Посмотри, какой он милый. Он чуть под машину не попал. Я его забираю, — решительно заявила я.
Катя подошла к машине с воплями:
— Фу, как от него воняет помойкой! Положи его обратно на землю, я не дам его посадить в машину, он всё испачкает. Разрешаю тебе сбегать купить ему шаурму, я подожду. И поедем.
— Катюшончик, пожалуйста, давай я его заберу. Потерпи, — начала уговаривать я Катю. — Я его сразу помою в студии. Смотри, какой он симпатичный!
Далее происшедшему я удивилась сама, Катя вдруг неожиданно замолчала, встретившись взглядом с глазами маленькой чёрной псины, и молча без истерик села в машину.
В студии глупый черный щенок сразу покакал. Такой вони не ощущал еще никто на свете, питался щенок, наверное, как африканская гиена гнилой падалью. Я убрала большую не по его размерам кучу, задыхаться от этого мы не перестали. Я несколько раз мыла со стиральным порошком место, на котором лежала его кучка говна, вставала на четвереньки и нюхала в этом месте пол. Всё равно продолжало вонять, при чём абсолютно везде, как будто он накакал у каждого под самым носом. Источником оказалась вторая кучка, которую он сделал вслед за первой, стыдливо расположив её за фоном для съемки.
Уже намытого и чистого я привезла его домой.
— Лиза, закрой глаза. У меня сюрприз! — я чуть приоткрыла входную дверь в свою квартиру, собаку я держала за ней, чтобы никто её не видел.
— Ты мне подарок купил? — Лиза радостная стояла у входной двери.
— Нет, на улице нашел.
— На помойке что ли? — удивилась Лиза.
— Закрывай глаза, — заговорщицки сказала я своей дочке.
Лизуля закрыла глаза, из кухни вышла Маша и встала рядом.
— Иди сюда! Ко мне! — собачёнок послушно вошел в дверь и сразу с радостью бросился к Лизе.
— Ой! — Лиза открыла глаза и завизжала. — Это же щенок! Откуда он? Папа, спасибо. А как его зовут?
— Морс — его так Катя назвала. Хочешь, придумай другое имя, — я вошла вслед за щенком и уже раздевалась.
— Лучше тогда компот, — Лиза рассмеялась. — Ладно, пусть Морс будет. Ой, не лижи меня! Ой:
— Морс? — Маша недовольно скривила свое лицо. — Мне собака в доме не нужна. Уже были собаки, хватит.
— Маша, для ребенка собака — разве плохо? У меня всегда в детстве собаки были. А у нас Тимка и Аська были: Забыла? Что, разве плохо мы тогда жили? Может быть, и жили лучше тогда, добрее были.
— Сам корми и выводи его, — Маша еще побурчала немного и опять ушла на кухню.
Житья с собакой она мне не даст. Появилось обстоятельство, к которому всегда можно было придраться:, и она с наслаждением придиралась.
Щенок быстро креп, через месяц я взглянула на него, он с серьезной мордой смотрел в окно и думал свою собачью думку. О чем таком важном так напряженно размышлял мой пёс? Его я скоро научусь понимать: вот всех остальных:.
Я в который раз внимательно рассмотрела свою собаку и с удивлением опознала в своей родимой псине её неожиданное для меня происхождение — всё та же окраска немецкой овчарки и смешные морщины на лбу, всё те же по-прежнему огромные стоячие уши:, но голова становилась крупной, туловище массивным, челюсти переходили в мощные скулы, крысиный хвост, часто встающий агрессивно вверх: Нет, это не овчарка и не дворняжка:, наш щенок был помесью со стаффордширским терьером, и признаки этой породы с этого дня стали всё больше выпирать буграми мышц на крепком теле Морса. На следующий день он сожрал черепаху, подтвердив эту мою догадку. Своими щенячьими, но уже мощными челюстями, он разгрыз её немаленький панцирь, она была у нас уже давно и достаточно выросла. И съел её! Мы раньше смеялись: «Гамбургер ползет!», когда она выползала, а он бегал вокруг нее и обнюхивал. Гамбургер оказался гамбургером. Не уследили.
* * *— Заечкин, ты? — услышала я голос жены в своей телефонной трубке.
— Да, Маша, — ответила я устало.
— Ты должен забрать сейчас Лизу, я уезжаю по своим делам.
— Как Лизу!? Когда уезжаешь?: Я же сейчас снимаю: я же тебе говорила об этом сегодня утром, — совершенно оторопела я.
— Меня не волнует, у меня тоже свои дела, мне надо сейчас уехать, — ядовитым голосом Маша произносила заранее подготовленные фразы.
— Маша, я уходил на работу утром и сказал, что ко мне сегодня приезжает сниматься Игорь Крутой. Что сниматься он будет с пяти до двенадцати. Ты знала об этом, зачем ты сейчас опять придумываешь какую-то хуйню. Ты знаешь, что я не могу сейчас всё бросить и уехать со съемки. Ты же сказала, что будешь дома. Почему ты заранее не предупредила? Сказала бы заранее, я бы её раньше взяла.