– Как твоя Ольстра – по ночам-то перестала по дому бродить?
– Слава Ладе и дочери ее Леле, уж давно не бродит.
– Ну, и хорошо. – Глеб посмотрел на видневшийся вдалеке лес и вздохнул: – Эх, место ты мое гиблое… Вечно, что ли, в тебя ходить? – Помолчав немного, он глянул на кузнеца и спросил: – Слушай, Вакар, я тебе жениха привел?
Вакар пьяно кивнул:
– Привел.
– Хорошего?
– Хорошего.
– Ну, вот. А ты с меня двадцать пять солидов за меч требуешь. Не стыдно?
Кузнец вздохнул:
– Стыдно.
– Ну, так давай сойдемся на пятнадцати.
Вакар отрицательно покачал головой:
– Нет. Пятнадцать мало. Давай двадцать… четыре.
– Так-то ты ценишь моего жениха? В одну золотую монету? Сбрось еще пару.
Кузнец сунул в рот кусок пирога, меланхолично его пожевал и – кивнул головой:
– Ладно. Пущай будет двадцать две. – Он скосил глаза на Глеба и усмехнулся: – Где это ты научился так торговаться, Первоход?
– Жизнь научила. Наливай еще!
Вакар схватился за кувшин, и пирушка продолжилась.
Утром, когда подвода путешественников отъехала от дома кузнеца и машущая платочком Ольстра исчезла за поворотом, Лагин наклонился к уху Глеба и, стыдливо покраснев, зашептал:
– Глеб, она такое умеет! Я даже не подозревал.
– Понравилась, значит, бабенка? – с улыбкой осведомился Глеб.
– Понравилась, – признался Лагин.
– Ну, и добро. На обратном пути справим свадебку. Н-но, пошла!
И лошадки бойко застучали подкованными копытами по утоптанной земле дороги. День был погожий, и о нетленном покойнике, спрятанном под рогожу, как-то не думалось.
Глава четвертая
1На въезде в лес путешественники увидали бредущего по дороге мальчишку, одетого в немыслимые лохмотья.
Мальчик шел по обочине дороги неторопливо. Котомка на его остром плече размеренно колыхалась в такт шагам тощих ног, обутых в изодранные опорки.
Услыхав за спиной громыхание колес, мальчишка сошел с дороги в высокую траву и с любопытством взглянул на приближающуюся подводу.
Глеб, правящий подводой, хотел проехать мимо, но Лагин положил ему руку на плечо и попросил:
– Первоход, осади-ка.
– Хозяин – барин, – ответил Глеб и слегка натянул вожжи. Лошади пошли медленным шагом.
Когда телега поравнялась с мальчишкой, Лагин громко спросил:
– Кто ты, человечек?
Мальчишка пошел рядом с телегой.
– Я Прошка, – сказал он. – Нешто вы меня не помните?
Худенькое лицо пострела было все сплошь покрыто ссадинами и царапинами.
– Боже! – воскликнул Лагин. – Так ты – тот самый мальчишка, который помогал разбойникам?
Прошка вздохнул и вытер рукою нос.
– Не хотел, дяденька. Разбойники мою мамку полонили. А меня мучили. Вишь, какое с рожей сделали! Заставили на купца Жадана указать. Я и указал.
Мальчик по-прежнему шел рядом с телегой.
– Значит, это они тебя разукрасили? – спросил ученый муж, вглядываясь в искалеченное лицо мальчишки.
Тот кивнул:
– Ну.
– За что?
– За то, что я мамку защищал.
– И где теперь твоя мамка?
– Да нигде. Сгубили ее разбойники. А я, вишь, убег.
– Бедный мальчик. А ну – прыгай в телегу!
Мальчик недоверчиво оглядел сидящих в подводе людей и опасливо спросил:
– А не обидите?
– Не обидим. Прыгай сюда!
Мальчишка поправил на плече котомку и с кошачьей ловкостью запрыгнул на телегу. Спустил с телеги ноги вниз, посмотрел на движущуюся мимо траву и, заметно повеселев, сказал:
– Так лучше.
– Еще бы, – улыбнулся Лагин. – А куда ты теперь подашься, Прошка?
– Того не ведаю. Может статься, в лесу буду жить. Построю себе шалашик, в нем и заживу. В Хлынь-то мне воротиться никак не можно. Разбойники споймают – убьют.
– Как же ты будешь в лесу жить?
– Да вот так и буду.
– А кушать что будешь?
– Птичек буду ловить. Я силки умею плести.
Лагин задумался.
– Слышь, Первоход, – окликнул он Глеба. – Мальцу совсем некуда податься. Может, возьмем его пока с собой? А там что-нибудь придумаем.
Бродяга Хомыч посмотрел на нового седока сердито и вдруг сказал:
– Первоход, прогони его. Зачем нам лишний рот?
– Не ругайся, Хомыч, – неожиданно вмешалась Диона. – Не видишь – мальчик без призора. Один пропадет.
Глеб усмехнулся и глянул на Диону колючими глазами.
– Нравится человеческий детеныш, нелюдь? – холодно спросил он. – Будь твоя воля, ты бы с удовольствием его слопала, верно?
– Я никогда не ела детей, – спокойно возразила Диона.
– Не ты, так твои картофелеголовые, десятирукие сородичи. Мальчик останется с нами.
– Но… – запротестовал было Хомыч.
– Останется, я сказал. А ты, нелюдь, помни: я приглядываю за тобой.
Прошка с любопытством посмотрел на девушку, но ничего не сказал. Диона покраснела.
– Почему ты так груб со мной, Первоход? Ведь я спасла вас.
– Спасла, верно, – согласился Глеб. – Но я не знаю, что у тебя на уме. Может, ты хочешь заманить нас в ловушку и скормить своим кровожадным сородичам?
– Дурак, – буркнула Диона и отвернулась.
Глеб тихо засмеялся.
Что ж, Диона и впрямь походила на девушку. Но Глеб не позволял себе забывать, кто она. Ее сородичи, прячущиеся среди развалин Кишеня, поймали и сожрали великое множество людей. Были среди погибших и отличные ходоки. А что касается звероподобных вождей, то Глебу доводилось их видеть. Это были настоящие чудовища. Три, а то и четыре налитых кровью глаза, цепкие когтистые руки, деформированные челюсти с несколькими рядами острых, как бритва, зубов.
Иные соплеменники Дионы были страшнее оборотней и волколаков. Страшнее, сильнее и хитрее. И забывать об этом никак не следовало.
2До самых сумерек ехали по лесу, а затем Глеб остановил подводу и объявил привал.
– Прошка и Хомыч, айда со мной по дрова! – распорядился он, привязав лошадей. – Остальные – развязывайте сумку с припасами и подыщите место для костра.
В лесу сумерки были гуще, чем у дороги, и Хомыч, редко захаживавший в лес и считавший себя жителем городским, больше таращился по сторонам, ожидая нападения лесной нечисти, чем собирал дрова.
В конце концов Глебу пришлось пригрозить:
– Не будешь помогать – не получишь ни жалованья, ни обеда.
Только тогда Хомыч, бормоча под нос заклинания-обереги, стал рыскать по траве в поисках более-менее сухого валежника.
Лагин и Диона тем временем достали из сумки припасы и расчистили на траве прогалинку под костровище. Развязывая сумку и выкладывая на лопухи еду, Лагин то и дело бросал на девушку быстрые, восхищенные взгляды.
Наконец, он не выдержал и сказал:
– Просто удивительно, какая ты красивая, Диона.
– Первоходу так не кажется, – с горькой улыбкой возразила девушка.
– Первоход – упертый парень. Думаю, он много настрадался от вашего брата.
– Ходоки полонили и убили больше нелюдей, чем мы сгубили людей, – снова возразила Диона. – Мой народ ненавидит ходоков больше, чем оборотней и волколаков.
– И все же вы охотитесь на людей, – заметил Лагин. – А это плохо.
Щеки Дионы слегка порозовели, и Лагин поспешно сменил тему разговора.
– А мне плевать, нелюдь ты или человек, – заявил он. – Я вообще не вижу разницы.
Диона посмотрела на него удивленно, затем подняла руки с перевязанными ладонями и сказала:
– Вот она, разница. Первоход думает, что я уродка. И он прав.
– Чушь, – дернул щекой Лагин. – Подумаешь – глаза на ладонях. Я много лет занимаюсь ученым ремеслом и такого навидался, что тебе и не снилось. У вполне обычных баб и мужиков рождаются двухголовые дети. А однажды я видел мальчонку с хвостом и рожками. И что с того? Все это обыкновенные ошибки природы. Почему Господь допускает их – это, конечно, вопрос. И я не знаю на него ответа.
Из леса вышли Глеб, Хомыч и Прошка. Подошли к расчищенной прогалинке, высыпали рядом дрова.
– Ну, как? – насмешливо осведомился Глеб, быстро глянув на Диону. – Не соскучились тут без нас?
– Что ты! – возразил, блеснув стеклышками очков, Лагин. – Диона – прекрасный собеседник!
– Рад, что у вас все склеилось. Теперь самое время развести костер и пообедать.
И Глеб сам взялся за это дело.
Вскоре котелок с залитым водой брусничником закипел на углях. Глеб разлил ароматное варево по оловянным кружкам и веско произнес:
– Прошу к столу!
Прошка сидел в стороне и угрюмо смотрел на лес, устыдившись сесть вместе со всеми.
– Эй, пострел! – окликнул его Глеб. – А тебе особое приглашение нужно?
Мальчик поднялся с чурбанчика и подошел к Глебу. Тот хлопнул ладонью по расстеленной на земле рогоже:
– Садись сюда.
Прошка сел.
– Есть будешь?
– Да.
– Еще одна глотка, – проворчал Хомыч.
– Ничего, не обеднеем. Бери мясо и хлеб. Извини, но печеную картошку тебе предложить не могу. Ее завезут в Россию только через тысячу лет.
Прошка взял кусок вяленой оленины и, опасливо поглядывая на бродягу Хомыча, вгрызся в него зубами. Поспешно сжевав кусок, мальчишка ощерил рот и похвалил:
Прошка взял кусок вяленой оленины и, опасливо поглядывая на бродягу Хомыча, вгрызся в него зубами. Поспешно сжевав кусок, мальчишка ощерил рот и похвалил:
– Вкусно. Я, дядька Первоход, ягоды с усливками люблю.
– А ты ел? – усмехнулся Глеб.
– А то как же. Мы с мамкой в лес по ягоды часто хаживали. А как придем домой, мамка ягоды в тарелку насыплет, а сверху – усливками. – Прошка прикрыл глаза и улыбнулся. – Вку-усно.
Прошка ухватил еще кусок и быстро его слопал. Хомыч посмотрел на него сердитым взглядом и сказал:
– Теперь ясно, за что тебе разбойники рожу порезали. За твою прожорливость ненасытную.
Мальчишка нахмурился и сжал кулаки.
– А ты на меня не кукарекай, петух колченогий, – яростно проговорил он. – И не таким перья ощипывал!
– Что-о? – Старик даже приподнял зад с бревна от возмущения. – Ах ты, недокормыш…
Глеб положил Хомычу руку на плечо:
– Охолони, старик, не обижай мальца. Видишь – он гордый.
Хомыч снова нехотя уселся на бревно. А Глеб запустил руку в сумку, вынул кусочек зачерствелого подового пирога с лапшой и протянул мальчишке:
– На, поешь.
Прошка уставился на пирог, не поверил своему счастью.
– Мне, что ль?
– Тебе, тебе, – кивнул Глеб.
Прошка взял пирог, недоверчиво на него посмотрел, затем быстро сунул в рот и торопливо замолотил зубами.
– Вкусно! – похвалил он. – Будто у мамки.
– А что, мамка часто пироги пекла? – осведомился Лагин.
– А то как же. Все пекла. И левашники, и перепечи, и пироги. Я с горохом любил. И еще – с солеными грибами.
– А батька твой где? – спросил Лагин.
– Помер. Оглоблей зашибло.
– Батька-то, вижу, добрый у тебя был, – проворчал Хомыч. – Не вгонял тебе ума в задние ворота.
– Да уж подобрей тебя, козлобородый, – огрызнулся Прошка.
– Ну, хватит препираться, – осадил их Глеб. Он посмотрел, как мальчишка ест, и вздохнул: – Ума не приложу, что с тобой делать.
– А ты, дядя Первоход, возьми меня с собой, – попросил мальчишка. – Я много не съем. А то могу сам еду добывать. Я коренья съедобные знаю, разбираюсь в грибах и ягодах. Могу сам кормиться.
Глеб вздохнул.
– Знаешь ли, о чем просишь, дурья башка? Мы идем в Гиблое место. И поселений по пути уже никаких не будет. Сделаем так… Сооружу-ка я тебе утром плот, дам с собой еды и пару золотых солидов – и пущу вниз по ручью. К вечеру доплывешь до Черновецких вешек. А там до людей рукой подать.
Прошка нахмурился.
– А что, ежели я с плота в воду свалюсь? У меня, дяденька, в руках силы мало, да и плавать я толком не умею. Тебе, дяденька, конечно, все одно, коли сирота сгинет…
– Только не блажи, – поморщился Глеб.
Прошка послушно замолчал. Глеб похмурился, вздохнул.
– Черт… Откуда ты только свалился на мою голову.
– Их схрона разбойничьего, – с готовностью ответил Прошка.
– Знаю, что из схрона.
Прошка сложил брови «домиком» и тонко проговорил:
– Дядя Первоход, я вам не буду обузой. В руках у меня силы мало, но ноги ходкие. Могу двадцать верст без передыху пройти. И темных злыдней я не боюсь.
– Не боишься?
Прошка покачал головой:
– Неа. Я против них слова заветные знаю. Меня бабка Селеница научила. Скажешь заветные слова оборотню в рожу, он враз сгорит.
– Да ну?
– Точно! А ежели их упырю скажешь, он начнет вертеться на месте. И так – пока голова не отвалится.
– Что-то подобное я вчера уже видел. Ох… – Глеб потер пальцами подбородок. – Задал ты мне задачку, Прохор… Как тебя по батюшке?
– Чего?
– Батьку твоего как звали?
– Ну, Милован.
– Прохор Милованович, значит? Звучит неплохо. Может, ты хоть стишок какой-нибудь знаешь? Или песню?
– Песню знаю. Спеть, что ли?
– Давай, – кивнул Глеб.
Мальчишка набрал полные легкие воздуха и заголосил:
– Стоп-стоп-стоп, – оборвал мальчишку Глеб. – Общий смысл я уловил, а конкретика мне не нужна. – Он отхлебнул из фляги и вздохнул: – Эх, Прохор Милованович, Прохор Милованович… Да разве это песня? Вот, послушай-ка.
Глеб задумчиво глянул вдаль и негромко запел:
– А в городе том сад, – подхватил Прошка. – Все травы да цветы…
Закончили они вместе:
– Откуда песню знаешь?
– Мне ее отец напевал. Сказал, что от ходоков слыхал.
Глеб усмехнулся и кивнул.
– Да, это я их научил. Что ж сказать. Ты очень ценное приобретение, Прохор Милованович. И от упырей с оборотнями убережешь, и песню, когда на душе волки воют, споешь. Ладно. Сейчас не мозоль глаза и топай на телегу спать. А утром решим, что с тобой делать.
Глеб приложил флягу к губам. Прошка встал с земли и побрел к подводе. Но вдруг обернулся и испуганно проговорил:
– Как же я буду спать в телеге, когда там мертвец?
Глеб отнял флягу от губ.
– Да, ты прав. Хомыч!
– Ась? – откликнулся старик, который вот уже десять минут тщетно пытался сгрызть кусок вяленого мяса беззубым ртом.
– Ты просился в слуги? Так давай услужи. Помоги мальчишке насобирать травы для лежанки.
Бродяга хотел осерчать, но сдержался.
– Ладно, помогу.
– Слышь, Первоход, – с любопытством спросил Прошка.
– Чего еще?
– А откуда они взялись – все эти волколаки, оборотни, упыри? Мне один калика в торговых рядах рассказывал, что когда-то их вовсе не было.
Глеб прищурил карие глаза и велеречиво изрек:
– Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам.
– Чего?
– Не бери в голову. Никто не знает, что было раньше.
– И никто не знает, что будет дальше, – глубокомысленно добавил Прошка.
– А вот в этом, брат, ты ошибаешься. Кое-кто знает. И этот кое-кто… – Глеб зевнул, – …хочет спать. Все, кончай треп.
На лес опустилась ночь. На куче травы и мха, тихо ворча что-то во сне, спал Хомыч. Должно быть, пытался отогнать от сумки с харчами очередного нахлебника.
Прошка усмехнулся. При случае нужно будет поставить старого ворчуна на место. Чтобы знал, на кого можно поднимать хвост, а на кого нет.
Прошка блаженствовал на травяной лежанке, смотрел на звезды, просвечивающие сквозь деревья, и ждал своего часа. Он был терпелив, словно охотник, затаившийся в засаде и дожидающийся, пока зверь выйдет на приманку.
Глеб спал по другую сторону от костра, на ворохе сухой травы. Грудь его вздымалась мерно, а из приоткрытого рта вырывался легкий храп. Рядом валялась опустевшая фляга. Прошка подождал еще немного для верности, а потом потихоньку поднялся с лежанки.
Ольстру он увидел сразу. Глеб зарыл ее в траву по правую руку от себя – так, чтобы, проснувшись, сразу можно было ее схватить.
Прошка тихо подкрался к Глебу и заглянул в его лицо, освещенное светом луны и отблесками горячих углей. Лицо это было спокойно и безмятежно. И Прошка принялся за дело. Ольстра была спрятана небрежно, явно наспех. Прошка протянул руку, ухватился за ремень ольстры и осторожно потянул ее на себя.
Наконец грозное оружие было у него в руках.
Когда он уже отошел от костра, Хомыч приподнял голову и хрипло проговорил:
– Ку-уда? Мясо воруешь, гаденыш?
Прошка испуганно замер. Но старик снова опустил голову на кучу мха и запричитал во сне:
– Развелось ворья… Эх-эх…
3Эх, жизнь, жизнь… Чего в тебе такого хорошего, что мы за тебя так держимся? Люди злы, несчастны, обижены. Духи и боги лютуют. Ни за ломаный грош живого человека с коровьим навозом смешивают. Некуда бедному человечку податься, некому на беды свои поплакаться.
Разбойник Коломец вздохнул. Ярко светились звезды Большого ковша. С другой стороны распростерла крылья Звездная бабочка. «Какие красивые, – подумал про звезды Коломец. – Совсем не такие, как люди». И сердце его сжала тоска.
По ночам он любил думать грустные думы. Особенно когда спать приходилось под открытым небом, вот так, как сейчас. Коломец никогда не вспоминал сгубленных им людишек. Чего их вспоминать? Жили, как скоты, и подохли так же. И все же иногда было грустно…
Поблизости послышался шорох. Коломец поднял голову с седла и уставился в темноту. Шорох повторился. Сердце разбойника забилось чаще. До Гиблой чащобы всего несколько верст. Нехорошее место для ночлега. Ходокам тут не страшно, у них карманы набиты чудны́ми амулетами. А что делать простому ватажнику?
«Занесла же нелегкая, – с досадой подумал Коломец. – Надо было рассказать обо всем Дерябе».
Поднявшись на ноги, Коломец положил руку на рукоять сабли, уставился в черное облако кустарника и стал ждать.
И дождался. Из кустов вышел человек. Невысокий, но кряжистый, закутанный в длинный плащ. При неверном свете луны Коломец разглядел странную вещь – лицо незнакомца было замотано тряпкой.