В комнате была небольшая кровать, стоявшая под единственным закрытым ставнями окном, а через примыкавшую дверь были видны матрасы для слуг, засунутые под карниз.
Именно кровать и окно подали ей идею. После того как они вымылись и приготовились спать, Розалин поделилась своей идеей с Роджером.
Роджер посмотрел на нее, широко раскрыв глаза:
– Ты что хочешь сделать?
Зная о человеке, находящемся по ту сторону двери, она приложила палец к губам, чтобы предупредить его и говорить тише, пока она продолжала излагать свой план.
– Как королева Матильда, – прошептала Розалин. – Помнишь, как она сбежала из замка Оксфорд? Если мы свяжем простыни вместе, чтобы сделать веревку, мы сможем привязать один конец к столбику кровати – Розалин надеялась, что он достаточно прочный, чтобы выдержать их, – и вылезти в окно.
Когда королева – или императрица – Матильда оказалась в осаде у короля Стефана в Оксфорде, она сбежала подобным же образом. Ее люди, предусмотрительно одетые во все белое, чтобы слиться с покрытой снегом местностью, спустили ее по стене.
– А ты видела ущелье? Отсюда до земли не меньше сорока футов.
– Тогда нам придется использовать больше простыней.
Розалин взяла единственную свечу в комнате и приоткрыла ставни, чтобы выглянуть наружу, игнорируя холодный порыв ветра, который напомнил ей о тепле и безопасности комнаты, которую она планировала покинуть. Вглядываясь вниз в бездонную темноту, она пыталась – безуспешно – не дрожать.
– Смотри, все выглядит не так уж плохо. Я не вижу никакой охраны.
– По одной веской причине, – уточнил Роджер. – Кто в здравом уме будет вылезать из этого окна?
Розалин знала, что Роджер прав, и была так же напугана, как и он, но они должны были хотя бы попытаться. Это мог быть их единственный шанс. Она не позволит Бойду использовать их против брата.
– Все не так плохо. Вот увидишь. А когда окажемся внизу, мы сможем добраться до замка, мимо которого проезжали чуть раньше.
Роджер кивнул:
– Я видел его. Хотел бы я знать, где мы. Но если ты права и они везут нас в Эттрик-форест, то это, вероятно, Мелроз, Селкерк или даже Пиблз – все они заняты англичанами.
– Твой отец, вероятно, скачет по направлению к одному из них в данный момент, – успокоила его Розалин.
Роджер, казалось, проявил больший интерес к ее идее.
– Возможно, ты права. Мы должны хотя бы попробовать. Будет значительно труднее найти дорогу из леса. Но если мы сделаем это, у меня есть одно условие.
Розалин постаралась не улыбнуться над его авторитетным позерством и кивнула.
– Я пойду первым.
– Абсолютно исключено…
Она решила возразить, но он прервал ее:
– Если что-нибудь пойдет не так, я умею прыгать дальше, чем ты.
Если что-то пойдет не так, прыжки будут последним, о чем им придется волноваться. Она хотела отказаться, но увидела упрямое выражение Клиффордов на лице Роджера. Розалин поразмыслила минуту:
– Очень хорошо. Но ты дашь мне обещание. Если что-то пойдет не так, ты не останешься ждать меня, а пойдешь за помощью.
Он выдержал ее взгляд и кивнул. Ни один из них не остался доволен условиями, что, как она полагала, было признаком удачных переговоров.
Поправив непослушный локон волос на лбу Роджера, Розалин нежно улыбнулась ему:
– Поспи немного. Нам понадобятся силы. Я разбужу тебя, когда все стихнет.
Роджер кивнул, слишком уставший, чтобы спорить.
– Я буду спать там. – Он указал на чердак. – А ты ложись в кровать. – Он беспокойно нахмурился. – Или мне лучше спать в ногах твоей кровати. Мне не нравится, как он смотрит на тебя.
Розалин не была уверена, что ей это тоже не нравится, но выражение лица Роджера было таким озабоченным и инстинкт защитить ее таким трогательным, что ее сердце сжалось.
Тем не менее это была ее задача – защитить его.
– Я не думаю, что в этом есть необходимость. – Оберегая его гордость, она добавила: – Однако я благодарю тебя за твое предложение. Но он не причинит мне вреда.
Розалин была уверена, что изнасилование – одна из угроз, которой она не должна бояться со стороны Робби Бойда.
Или ее уверенность произвела на него впечатление, или Роджер пришел к подобному заключению самостоятельно, но он задумчиво посмотрел на нее:
– Он нравится тебе, не так ли, тетя Роузи-лин?
Его проницательность повергла ее в шок, которого, как она надеялась, он не заметил.
– Я… – Она закусила губу. – Я сама не знаю, что и думать, – честно сказала Розалин.
Роджер нахмурился, как будто тоже не мог принять решения.
– Он совсем не такой, как я ожидал. Он ведет себя не как разбойник – по крайней мере, не все время. Но отец ненавидит даже одно упоминание о нем, поэтому я уверен, что он совершил немало плохих дел.
Розалин задумалась на минуту, вспоминая все, в чем ей сегодня признался Бойд.
– Множество плохих вещей было сделано во имя войны обеими сторонами. Трудно найти кого-то очень хорошего или очень плохого. В людях обычно намешано и то и другое.
Роджер, казалось, был обеспокоен ее словами, но кивнул. Как большинство людей, он хотел видеть все либо черным, либо белым, а не в разных оттенках серого.
Розалин начала понимать, что Робби Бойд был действительно серым. За беспощадной оболочкой еще угадывался человек, которого она помнила. Возможно, он не был жестоким, беспощадным разбойником, но и не был благородным рыцарем в белых доспехах. Возможно, то же самое можно было сказать о сэре Клиффорде.
Поскольку она не могла позволить себе отдохнуть, следующие несколько часов Розалин занималась тем, что готовила веревку из полос простыни, которые они с Роджером нарвали перед тем, как он пошел спать. Работая при свете луны, проникавшем в щели ставней, она сплетала косы из полос и связывала концы. Когда она закончила, у нее была крепкая веревка длиной в сорок футов.
К счастью, деревянная кровать оказалась очень крепкой. Привязав один конец веревки к толстому столбу, Розалин спустила оставшуюся часть в окно. Возможно, им и придется спрыгнуть с высоты нескольких футов, но веревка была достаточно длинной.
Когда звуки, доносившиеся снизу, наконец смолкли и Розалин пришла к убеждению, что все уже уснули, она разбудила Роджера.
Передвигаясь по комнате, словно привидения, они взобрались на кровать и аккуратно раскрыли ставни. Сильно потянув за веревку, Роджер встал на подоконник и посмотрел вниз. Его лицо побледнело, он судорожно сглотнул, но не колебался. Они обменялись взглядами, и он начал спускаться. Розалин затаила дыхание, сдерживая желание вытянуть руки и схватить его. Он, должно быть, почувствовал ее смятение.
– Помни о своем обещании, – прошептал он.
Она замерла.
– Ты тоже.
Через мгновение он исчез. Пять мучительных минут Розалин наблюдала, как веревка натягивалась под его весом. Несколько раз кровать скрипнула, и ее сердце ушло в пятки. Но столб выдержал. Он выдержал! И наконец – наконец! – веревка ослабла. Роджер добрался до земли.
Посмотрев вниз, она не увидела племянника, но сама не колебалась. Сильно натянув веревку, как сделал он, чтобы проверить ее прочность, Розалин стала взбираться на подоконник.
Но прежде чем ее нога коснулась деревянной доски, произошла катастрофа. Ставень не был открыт настежь, она случайно задела его локтем, и он ударился о внешнюю стену – громко.
Розалин замерла, в то время как звук, казалось, разнесся в тишине ночи как удар церковного колокола. Может быть, он не услышит…
Движение и звук дребезжащей двери рассеял ее надежды. Слава Богу, что она закрыла дверь на задвижку.
– Розалин. Откройте дверь.
Она выглянула наружу. Сердце сжалось, словно призывая ее прыгнуть. Отправиться вслед за племянником и приложить все усилия, чтобы убежать.
Но она должна была дать Роджеру шанс. Быстро отвязав веревку, она выбросила ее в окно и закрыла ставни. Ее руки все еще были на защелке, когда дверь с шумом распахнулась.
Встревоженный и раздраженный, Робби не пытался заснуть. Он сидел, прижавшись спиной к двери, и пытался сконцентрироваться на крепком кирктонском виски, чтобы не думать о женщине, одна мысль о которой зажигала его кровь.
Но виски не помогал. Он был настолько настроен на ее волну, что пульс учащался всякий раз, когда он слышал шум.
Но этот звук был совсем другой. Это не были шаги, или шепот, или скрип кровати, когда она поворачивалась. Это был громкий стук, который был совсем неуместен в середине ночи. Поэтому, когда она сразу не отозвалась, он, не колеблясь, выбил задвижку резким движением плеча и ворвался в комнату.
Робби почувствовал поток холодного воздуха. Окно было открыто. Она стояла на коленях на кровати и держалась руками за ставни. Розалин обернулась к нему с испуганным вздохом. Ему показалось, что он увидел вспышку паники в ее глазах, но это могло быть просто удивлением.
– Что вы здесь делаете?
– Что вы здесь делаете?
Он закрыл за собой дверь и направился к ней.
– Я могла бы спросить вас о том же.
Робби подошел достаточно близко к ней, чтобы заметить, как она покраснела, жилка на ее шее забилась. Розалин нервничала. Но он не знал, было ли это из-за его присутствия в комнате, из-за того, что он стоял так близко, что чувствовал запах мятного порошка, которым она чистила зубы на ночь, или из-за чего-то другого.
– Почему ставни были открыты?
Он пристально наблюдал за ней, настолько пристально, что заметил, как ускорился ее пульс, прежде чем она ответила:
– В комнате было жарко – я открыла один ставень. Должно быть, от ветра он распахнулся, пока я спала. Мне жаль, что я разбудила вас, но, как вы сами видите, для вашего беспокойства нет причин.
Быстрый, тщательный осмотр комнаты, казалось, подтвердил ее слова. Железный мангал был заполнен торфом и горел в дальнем углу, рядом на маленьком столике были расставлены все необходимые вещи, которыми он просил Кирктона обеспечить ее, на тумбочке горела свеча, кровать стояла у окна…
Все находилось на своих местах.
Но что-то было не так. Бойд протянул руку к задвижке на ставнях позади нее и случайно задел ее грудь. Робби вздрогнул от прикосновения, каждый нерв его напрягся, но он не посмотрел на нее.
Наклонившись, он выглянул наружу. Это было его ошибкой. Ее нежный женственный аромат, который до сих пор был слабым и слегка дразнящим, стал глубоким и всепроникающим, захватывая его ощущения и заставляя его чувствовать себя так, словно он утопает.
Бойд не мог понять, как можно так хорошо пахнуть после двух дней, проведенных в седле, и после того, как она побывала в ловушке в горящем здании. Это, должно быть, была секретная женская магия, чтобы сводить мужчин с ума.
Его тело было напряжено, как натянутый лук Макгрегора, пока он быстро осматривал темноту. Хотя он ничего особенного не увидел, инстинкт подсказывал ему, что что-то не так, а инстинкт спасал его слишком часто, чтобы он мог игнорировать его.
Мальчишка!
– Где Роджер?
Хотя было темно, он заметил, как ее глаза сверкнули, прежде чем указать на примыкающий чердак.
– Спит.
Робби направился к двери, но она остановила его, легко положив ладонь на его руку.
Господи! Его кровь бушевала. Она была слишком близко. Дотрагивалась до него.
– Пожалуйста, не будите его. Мальчик устал и нуждается в отдыхе.
Их взгляды встретились. Что-то произошло между ними. Что-то такое, отчего прервалось его дыхание, остановилось сердце и пол начал уплывать из-под ног. Бойд словно стоял на краю пропасти, разгоряченный, напряженный, старающийся изо всех сил удержаться. Главное – не дотронуться до нее. Это была битва, которую он был обречен проиграть.
Его сердце бешено стучало. От попытки сдержаться мускулы напряглись. Бремя неизбежности навалилось на него, слишком тяжелое, чтобы даже он мог сопротивляться. Он хотел ее так страстно, что чувствовал вкус ее губ на своем языке.
Розалин посмотрела на его губы, приоткрыла свои и ближе наклонилась к нему. Это приглашение было слишком соблазнительным, чтобы можно было ему противостоять. Битва была проиграна.
С глубоким стоном он прижался губами к ее губам. Какое-то мгновение все было так же, как тогда, когда он поцеловал ее в первый раз. Он почувствовал, как хороша она на вкус, какие мягкие у нее губы. Невинная дрожь ее губ заставила его тогда мучительно возжелать быть тем, кто научит ее страсти.
Потом все изменилось, потому что на этот раз он не отступил, а уступил страстному желанию продлить поцелуй. На этот раз он обхватил ее талию, притянул ее ближе, позволил себе утонуть в медовой мягкости ее рта и полностью вкусить ее сладость. На этот раз Робби обхватил ее дрожащие губы своими и показал, как открыться для поцелуя, принять его язык и позволить ему ласкать ее.
И он ласкал ее. Долгими, медленными движениями языка, пока она не начала ласкать его в ответ. Первое движение ее языка заставило его застонать. У него едва не подогнулись колени.
Это было невероятно.
Кости плавились.
Кровь кипела.
Мозг отключился.
Это было самое лучшее, что Бойд когда-либо испытывал. И с каждым движением языка это становилось все лучше. Жарче. Невероятнее.
До сих пор Робби избегал роли учителя, предпочитая опытных женщин в своей постели, но вдруг обнаружил, что упивается этим, наслаждается ее тихими стонами пробуждения, как будто они были его собственными.
Ему нравилось знать, что для нее все это внове, что она никогда до этого не позволяла мужчине так целовать ее, что он будет первым, кто разбудит в ней страсть.
Он почувствовал неожиданный прилив нежности, который дал ему силы, – хотя все члены его тела сопротивлялись этому, действовать медленно.
Просто поцелуй, – сказал он себе. Ничего такого, чего бы он ни делал бесконечное число раз прежде. Но он боролся с новыми для него ощущениями – ее поцелуй был… другой.
Дело было не только в том, что Розалин невероятна на вкус, что ее губы самые мягкие из всех, какие он до этого пробовал, что неуверенное поглаживание ее языка заставило его возбудиться, словно она лизнула его член, что он чувствовал себя горящем в огне и тонущем одновременно. Дело было в том, что на него снизошло ощущение умиротворения. Впервые за долгое время – черт, он вообще не мог вспомнить, когда это было в последний раз – беспокойство внутри него ослабло. В этот момент он знал точно, что находится там, где должен быть.
Робби испытывал наслаждение настолько всепоглощающее, что оно заглушило все остальное. Единственное, о чем он мог думать, это о том, какая мягкая у нее щека, лежащая на его ладони, как она пахнет розовой водой, как приятно чувствовать ее прижатой к себе, как он хочет целовать ее так всю жизнь.
Если бы только он не был таким разгоряченным. Если бы только его кровь не бушевала и сердце не колотилось бешено в груди. Если бы только эти тихие, нежные стоны удовольствия не заставили его плоть мучительно напрячься. Если бы ее руки не лежали на его плечах, а ногти не впивались в кожу, инстинктивно выдавая ее собственное удовольствие. Если бы ее грудь не прижималась к его груди и его естество не пульсировало, прижавшись к ее животу, а ее бедра не перестали двигаться.
Особенно это. Неуверенное, медленное, круговое движение ее бедер, прижавшихся к той части его тела, которую он хотел бы проигнорировать, заставило вырваться на свободу что-то сидевшее глубоко внутри. Слабый голос, звучавший в его голове и говоривший, что он хочет сделать ее своей, превратился в оглушительный рев. Осознание того, что она хочет его так же, как и он ее, лишило его остатков контроля.
Розалин не ожидала, что это произойдет. Но когда случилось это, казалось бы, неизбежное, предначертанное, она удивилась: как долго они шли к этому.
Волшебство, изумление, ошеломление, которые она испытала в тот первый раз, когда его губы коснулись ее губ, не могли сравниться с целыми мириадами ощущений, которые она испытывала сейчас, когда он целовал ее, по-настоящему целовал.
Тепло разливалось по ее телу, она чувствовала себя утонувшей в пьянящем запахе виски и охваченной эмоциями, которые она еще до конца не понимала, – пламенными эмоциями, пронзительными эмоциями, неодолимыми эмоциями, которые заставляли ее дыхание прерываться, сердце замирать, а тело плавиться в огне.
С того первого раза ее целовали мужчины, но никогда – так. Никогда так страстно, что у нее перехватывало дыхание. Никогда с такой одержимостью, таким искусным соблазнением и такой нежностью.
Это было самым большим изумлением. Как такой жестокий воин, который наводил ужас и грабил всю округу, мог целовать женщину так нежно?! Оказывается, ласковые поглаживания его губ и языка могут умолять, а не приказывать. Она никогда не поверила бы в это. Но теперь Розалин, прижатая к его груди, чувствовала себя самой большой драгоценностью на земле.
Его рука держала ее за подбородок, большие мозолистые пальцы, которые не выпускали рукояти меча в смертельной схватке, ласкали ее щеку нежными прикосновениями – так прикасается мать к новорожденному ребенку, – когда он уговаривал ее рот приоткрыться для долгого поцелуя.
Искусное и медленное, и такое ласковое, движение его языка вызывало слабость у нее в коленях. Шок, который она испытала при этом интимном вторжении, притупился от ощущения абсолютной правильности происходящего. Не было ничего более естественного и совершенного, чем теплое скольжение его языка по ее языку.
Каждое поглаживание, казалось, было рассчитано на то, чтобы еще больше возбудить ее. Заставить ее дрожать и стонать – хотеть большего. Она не могла этого вынести. Но Робби явно не торопился, давая понять, что полностью контролирует ситуацию и готов целовать ее часами.
Внутри Розалин зарождалось что-то, чего она еще не понимала, – горячее, мощное, волнующее. Что-то, что при каждом провоцирующем движении его языка становилось все более необходимым.