Галя. Слушать стыдно.
Николай. Не за нее, за нас.
Входят трое с «Сахалина».
Сева. Это и есть наше пристанище… неплохо. А на «Сахалине» плохо. Мрак.
Галя. Опять события?
Юра Белый, Юра Черный. (вместе). Наш хулиган прочит кровавую месть. А пока идет сплошное пьянство.
Юра Белый. На Севу готовится покушение…
Юра Черный (показывает)….с такими вот ножами.
Галя. Коля…
Сева. Плевать я хотел на все покушения. Я сам на «Сахалине» вырос… но там не так красиво, как хотелось бы. Вот о чем я говорю.
Николай. А ты считаешь, что у нас так красиво, как хотелось бы?
Сева. Я говорю про «Сахалин», где я живу… пока что.
Николай. А я понимаю, о чем ты говоришь… только смешно, что ты плачешься. Давай дома наводить порядок. Все собрались, кажется?
Галя. Как — все? А Карлос?
Николай. Все, кроме Карлоса. Не беспокойся, Галя. Я Карлоса забыть не могу. Он и Ланцов придут попозже. Пришлось так поступить… Надо подумать без них. Карлос идиот. Ему надо профильтровать мозги. Его надо пробрать. Но вот Ланцов… тут посложнее.
Галя. Неприятно. Не знаю… ничего не знаю.
Сева (жестко, медленно). Он поставил себя вне бригады.
Николай. Говори.
Сева. Кажется, я все сказал.
Николай. Тяжелое словечко «вне». У меня был отец, крестьянин. Я его любил за то, что был отец хороший, и за то, что он учил меня человеческой правде. Я тоже слышал это слово, как приезжий из района товарищ уполномоченный кричал на собрании, что мой отец поставил себя вне колхоза. А я мальчишка был в то время. Страдал, томился, потому что знал: ничего плохого мой отец не сделал… Отец погиб. Хочу понять: Ланцов поставил себя вне бригады или мы хотим его поставить вне?
Сева. Скажи еще, что мы несчастного Максима Ланцова травим…
Николай. Я хочу точно понять, в чем тут дело?
Сева. Да что тут понимать? Что обсуждать?
Юра Черный. Он уходит с завода.
Юра Белый. И на твою бригаду ему вообще плевать.
Сева. А ты отца припомнил, трогательные истории рассказываешь. Досадно слушать. Ну, уходил бы, ладно, всякие бывают обстоятельства, а тут как? Квартирку не дали, и член бригады коммунистического труда моментально разочаровался в борьбе за коммунизм. А что, неверно? Знаем мы таких энтузиастов. Весь цех об этом говорит. А наш Николай ничего понять не в состоянии… такой наивный.
Николай. Я не признаю таких друзей, у которых слишком развито чутье. Слишком… Я в душе Ланцова не копался. Я ничего не знаю, что у него в душе. Мне тоже говорят кругом: Ланцов к вам присоединился. У него детишки. И если разобраться, то выходит — да, присоединился.
Толя. Теперь двое. Комнатушка — рукой негде размахнуться. И сам Ланцов — не скажу рвач, но своего не упускает. И мне чутье подсказывает, что он рассчитывал на квартиру.
Сева. И правильно подсказывает.
Николай (горячась). Но тогда давайте всех подозревать. У кого хоромы? Ты, Сева, первый попадешь под чутье. Крыши «Сахалинского» общежития не место для личного счастья. И мне чутье начинает подсказывать, что ты шел в бригаду с умыслами… И про меня, наверно, говорят, что я делаю карьеру… Тогда мы — что? Свиное корыто. А как иначе? Я неспособен думать, что в уме Ланцова одни расчеты. Мне больно это слушать. Если правда, я не подам ему руки. Тогда я сам скажу, что он поставил себя вне. Но я не знаю, что он думал, когда шел к нам. Я этого не знаю.
Галя. Не понимаю… Неужели ты в чутье не веришь?
Николай. Верю. Но если бы вам предстояло расстрелять Ланцова, то как?..
Толя. Ты скажешь… расстрелять.
Николай. А из бригады исключить?.. Поставить вне?
Сева. Что за бодяга, я не понимаю!.. Ты можешь вытащить все нервы, Николай. Ведь он же сам… тысячу раз тебе говорят, сам, сам, сам вышел из бригады. Ему наплевать на тебя. Он берет расчет. И не скрывает, что берет расчет потому, что его обидели.
Все. Ясно…
— О чем спорить…
— Сева прав.
— Довольно.
Юра Белый. Уходит — скатертью дорога!
Николай (упорно, настоятельно). Нет…
Сева. Опять — нет!.. Вот личность!
Николай. Он не должен уходить.
Галя. Но что мы можем?
Николай. Можем. Можем попросить, можем настоять… Мы не мало можем. А если он действительно плюет, то так и распрощаемся. По этой линии я буду говорить с Ланцовым определенно. А что касается души… не могу дотрагиваться. Я допускаю, что была мыслишка… но пусть он сам дойдет до убеждения, какой это позор.
Сева. Мне лично все это только мозги затемняет, но раз Николай Бурятов настаивает, я прислушиваюсь. А с Карлосом как будем?.. И этому — ни слова?
Николай (весело). Этого надо пробрать.
Галя. Кто-то у дверей… они.
Николай. И пусть начнет запевку его приятель Толя Бабушкин. А то наш Толя слишком скромно держится.
Входят Дон Карлос и Ланцов. Потом Мария Михайловна.
Ланцов. Я, собственно говоря, на несколько минут, лишь попрощаться. Кого не видел?.. Здравствуйте, ребята. (Огляделся.) А тут уютненько.
Николай (медленно). Торопишься прощаться?
Ланцов. Могу присесть.
Николай (с внимательным взглядом). Не надо торопиться.
Дон Карлос. Волшебно! Колоссально! (Поет.) «Мы будем петь и смеяться, как дети, Среди упорной борьбы и труда…»[17].
Сева (гневно). Прекрати!
Толя (тихо). Грубо.
Дон Карлос. А разве петь нельзя? Повесьте объявление.
Толя (Дону Карлосу). Ты же не дурак… все понимаешь…
Дон Карлос. Ничего не понимаю.
Сева. Прекрати… ведешь себя, как жаба в луже.
Дон Карлос. Такие выражения… не принимаю на свой счет.
Галя. Выступайте. Кто будет вести?
Николай. Тут не заседание. Докладчика не будет, прений тоже. Вот — круг семьи. А в семье — урод. Скажите, что вы думаете насчет этого урода?
Дон Карлос. Суд намечаете?.. Высыпайте свою юстицию.
Галя (сорвалась, чуть ли не слезы). Ты просто идиот!
Толя (осуждая). Ну вот…
Галя. А я виновата… раз он делает из себя идиота? Ты посмотри на его рожу. Зачем у него такая рожа? Что у него — лица нет?
Ланцов (неопределенно, с долей интереса). Это семейный разговор.
Толя. Он Гале нравится… вот она и…
Галя. Что — и? Что — и? Что ты хочешь сказать?
Николай. И ничего нет оскорбительного, Галя, если нравится. Ничего оскорбительного, если ты из-за него страдаешь. И хорошо, когда хочется страдать за человека. А его касаются твои страдания?
Дон Карлос. Ой… Нет жизни. (Николаю.) Ты же нам говорил, что мы будем воспитывать в себе коммунистическое отношение к заводу… против равнодушия, бюрократизма… а что на деле? Опять я, несчастный. Кто-то за меня страдает. Кто? Я не замечал.
Николай. Мы все страдаем за одного тебя…
Дон Карлос (искренне). Ребята, я же свое получил. Около карикатуры прошел весь цех. Это непереносимо. Лучше пятнадцать суток, год тюрьмы… Клянусь. Это непереносимо. Девчонка маленькая… вахтерщица… и та… Рот зажимает. А старики… Это был сплошной кошмар. Казалось — хватит. Так нет же. Хотите исключить? Ну что ж, марайте жизнь до полного…
Толя (расстроен). Как-то хаотично идет собрание.
Николай. Повторяю, собрания нет. Ланцов неглупый человек, он правильно подметил сразу — мы по-семейному. Этот негодяй — член нашей семьи.
Галя. Зачем ты так, Николай?
Николай. А ты зачем? Кто назвал его идиотом?
Галя. Я от сердца.
Николай. А я от печенки? Но Толя рвется. Толя, говори.
Толя (говорит с трудом, от неумения). Тем лучше, если у нас будет, как в семье. Дон Карлос — парень исключительный… немного баламутный и даже очень… комик по характеру… но исключительный. О том, какой он производственник, двух мнений быть не может. Пусть скажет Максим Петрович.
Ланцов. Скажу. Настоящие мастеровые руки.
Сева. Мы это знаем. (Толе). Ты объясни, почему он исключительный.
Сева. Мы это знаем. (Толе). Ты объясни, почему он исключительный.
Толя. Я не умею… эти характеристики… не получаются. Честный товарищ. Думает. Читает. А что? Мало? Как бывает? Тупой как пень, но собой доволен. Кроме вывесок «Парикмахерская» и «Голубой Дунай», ничего в жизни не читал…
Николай. Ты к чему клонишь, Толя?
Толя. На него влияют старые его друзья.
Мария Михайловна (вдруг с места). Ничего не могу понять… Во сне я, что ли…
Толя. Жизнь, ребята, не так хорошо устроена, как мы того хотим.
Николай (ласково). Верно, Толя. Ты хороший… Но твой друг удочку нам забросил: с бюрократами боритесь, а меня не трогайте. А если не такой, то можете исключить. Значит, старые друзья сильнее новых. Его к ним тянет. Но мы сильнее их. Мы тебя им не отдадим. Они — вчерашний снег. Мы — люди будущего. Мы — люди космоса, люди всемирного коммунизма. Пойми ты это, Карлос… или Карп… черт тебя знает, как тебя зовут. Самое страшное в мире молодежи — водка. Равнодушие к заводу, к близким, к самому себе она и порождает, пойми ты. Ты сам знаешь, как начинается гибель и смерть задолго до физической смерти…
Мария Михайловна (неприязнь до возмущения). Какая небылица! Кому вы тут очки втираете? Неужели для меня этот театр устроили?
Галя (раздражение). Не понимаю… вы про что?
Мария Михайловна. А про то, что зря выламываетесь… если для меня. И чтобы парни… наши… заводские… и вот так вот! Умру, не поверю. Вы же сейчас в низок пойдете всей компанией.
Николай. Совершенно правильно… Только вы не мешайте нам продолжать выламываться.
Мария Михайловна. А я и ухожу. Господи боже мой, какая ерунда! Много я притворства всякого перевидала в этих стенах, но такое вижу в первый раз… Ох… хо-хо, хо-хо! Старайтесь дальше… Значит, выгодно. (Уходит.)
Сева (Дону Карлосу). Вот до чего вы простых людей довели… не верят… в советскую молодежь не верят.
Дон Карлос. Хочешь окончательно затоптать? Тогда топчи.
Сева. Но чем ты дорожишь?
Дон Карлос. Не выгоняйте… может случиться горе.
Галя (в отчаянии). Что он говорит? Что он говорит?
Толя. Что же вы решили?
Сева. Не вы, а мы… Когда ты это наконец поймешь?
Юра Белый. Я не буду топтать Карлоса.
Юра Черный. И я не буду.
Николай. Галя, сядь за рояль… Ты, кажется, умеешь.
Дон Карлос. Николай, ты… ты человек. Как сказал Горький… гордо.
Ланцов. А как же мое дело? Надо на прощание пару слов.
Николай. Нашла мелодию?
Галя. Нашла. (Играет.)
Николай. Откуда это?
Галя. Так… импровизация…
Дон Карлос (шепотом). Народ… вы слышите?.. Я хочу переименоваться. Альфред пойдет, как скажете?
Толя. Вот стиляга. Есть свое честное имя, и носи его.
Дон Карлос. Карп… Это же одно несчастье. Девочки смеются. Карп — это рыба, которая в озерах водится. Меня называют «зеркальный карп». Нехорошо.
Николай. Тогда зовись Иваном.
Дон Карлос. А Фридрих не пойдет?
Сева. Какого черта тебя тянет на королей?
Ланцов. Хорошо с вами… но давайте. Пора.
Николай. Вот что, Максим Ланцов, ты уходить с завода никакого права не имеешь.
Ланцов. Я где же? В администрации. Начальства будто нет.
Сева. А на мнение бригадира тебе уже плевать?
Ланцов. Но он выдвигает как? Он выдвигает как начальство.
Сева. Он выдвигает наше мнение. И хорошо, когда мнение рабочих сходится с мнением начальства.
Ланцов. Ты брось. Ты подчеркиваешь: наше мнение.
Сева. Подчеркиваю. Мнение бригады, в которой ты состоишь. Может быть, мы ошибались? Ты в ней никогда не состоял?
Галя. Сева, какой ты грубый! Почему — не состоял?
Сева. Интересно… Я грубый. Он с завода дезертирует, он из бригады дезертирует, он дважды дезертирует… и этого ты не осуждаешь.
Толя. Ты, Сева, очень…
Сева. Нет, я еще не очень.
Галя. Очень, очень.
Сева. Ничего не очень. Завод имеет научный заказ Родины. Может быть, это космический заказ. Ланцов варит ответственные детали и знает, что его трудно будет заменить… Он мастер высшей марки. Чего распространяться. Это есть дезертирство. «Семь-пять, семь-пять». С такими повадками мы семилетку не то что за пять, за двадцать лет не выполним. Я очень… грубый. А он не очень грубо поступает, когда без единого слова уходит из нашей бригады, которая его как друга приняла. Ну что ж… лети, товарищ гражданин. Но я, как лом в глотку, вбиваю это слово: ты дезертир.
Ланцов (идет). Дезертир… и как еще?.. предатель, может быть? Прощайте…
Молчание.
Друзьями называетесь. А вам известно, как живет ваш друг? (Остановился.)
Толя. Максим Петрович, вы же знаете, что очередь не подошла. А те, кто получил, они же хуже вас жили. Вы все знаете.
Ланцов. Каждый болеет за себя.
Николай. Каждый за себя, а бог за всех… вот оно, полезло старье. Хочешь, найду у Ленина? Как раз прочел сегодня.
Ланцов. Не надо. Я оговорился.
Николай. А не кажется тебе, что ты вообще оговорился?
Ланцов (с интересом). Как его… как Карлоса будете песочить?
Дон Карлос. Я не Карлос… хватит… Карп. Временно. Потом найдем другое имя. Но ты, Максим Петрович, не Карлос. Ты — далеко не я. И я в бригаду шел за тобой следом. Я на производстве иду за тобой и помечтал пойти по нравственным наклонностям. А у тебя привычка думать только о себе. Жалко.
Ланцов. Ты еще… и ты капай на меня!
Сева. Он серьезно вопросы ставит.
Толя. Подумайте, Максим Петрович. Тут есть о чем задуматься.
Ланцов. Честные вы люди.
Юра Черный. Но ты запомни… никто не просит.
Галя. Нет, просит.
Юра Черный. Кто это?
Галя. Я прошу. Максим Петрович, подумайте вот о чем: мы бригада молодая, неустоявшаяся… подумайте, какой вы удар наносите.
Ланцов. Вот наказание… А больше ничего не скажете? Давайте до конца.
Николай (значительно и медленно). Ничего.
Ланцов. Честные вы люди. Я подумаю. По закону мне надо еще неделю на заводе поработать. Да. Трудное дело вы затеяли, немыслимо трудное. (Уходит.)
Николай (думающе). И вот так было у них… в Ленинграде. У самых первых… лучших. Точь-в-точь. И я уверен, что в эту самую минуту где-то такие же друзья, как мы, бьются над подобными вопросами… и понимают, что выбрали нелегкий путь… Легко назвать Ланцова подлецом… А что он сделал? Он сделал то же самое, что делает великое множество людей каждый день. И это у нас называется «не растеряться». Поймите, какие высокие требования мы предъявляем к человеку. И ему трудно. И это коммунизм… начальный… в черновике. А предстоит неслыханное. Если, конечно, всерьез, по правде коммунизмом заниматься, а не для отчетности. И если говорить по правде, то мы еще…
Там же.
Ленин, Николай.
Ленин стоит так, как его изображают известные фотографии, — без пальто, в кепке, руки в карманах. На лице веселая и лукавая улыбка. Таков и Николай. Лишь несколько мечтателен.
Николай.
Товарищ Ленин, я не Владимир Маяковский, но тоже делаюсь поэтом. Мне думается, здесь нет ничего особенного. И можно рассказать другим, что я в уме разговариваю с Ильичем.
Ленин (весело и просто). Ничего особенного. Я тоже в молодости беседовал в уме… не с Лениным, конечно… а с другими, кто меня увлекал. Нравится? Беседуйте.
Николай. Хочется поделиться…
Ленин. Вот и делитесь.
Николай. Страшновато. Для некоторых Ленин — вот эти сочинения, наука… а то и сухая материя. А для других — нечто невыразимое… вечно живое, вечно новое… Не верите, высокопарно, а? Но это правда. И такое высокое, что не достать… как вечные светила.
Ленин. А вот светил не надо. Живое — пусть. Чего плохого?.. А светил не надо. Вам следует избавляться от приниженности. Когда культура на земле была неважной и письмена были доступны избранным, то простые люди обожествляли избранных, называя их мудрецами и пророками.