Николай. Товарищ Ленин, а вы… вы разве не пророк? Мне часто кажется… когда вы писали о первом субботнике, то прямо-таки думали обо мне.
Ленин. Может быть, думал… и о вас мог думать… и даже наверняка думал, так как имел в виду будущее. Но пророки берут из своей головы всякие чудесные пророчества и произносят их иносказательно, таинственно, а я превыше всего ставлю работу масс, а потом уж можно и обобщать на будущее. Для того чтобы не ошибаться, надо обладать двумя вещами: немного верить в рабочий класс и немного знать учение о рабочем классе.
Николай (отрывисто, несмело). Рабочий класс… вы не сердитесь на меня… он какой-то непонятный.
Ленин (щурясь). Живет не так, как нам с вами хочется? А?..
Николай (подыскивая слова). Обывательщины много… бескультурья… и водки тоже у нас в быту хватает.
Ленин (стремительно и страстно). А он, этот непонятный российский рабочий класс, отстоял всемирную историю от поворота в пропасть. Вы бросьте старые побасенки, молодой человек. Нас всегда травили просвещенные социалисты за то, что мы устроили революцию в непросвещенной стране. Да, много водки, грязи, бескультурья… и все это не исчезнет вдруг, по нашему велению. И еще не забывайте, что война отбрасывает человека далеко назад. И все равно российский пролетариат всегда останется передовым, революционным пролетариатом мира, и никакая обывательщина ему не грозит. Да-да… Вы осторожно говорите, можно сказать смелее, и все равно, что бы вы ни видели в жизни дурного, даже страшного, никогда не сомневайтесь насчет русского рабочего класса. Это лучшее, что создало человечество за тысячелетия своего развития.
Николай (как бы про себя). Один Ленин может так сказать…
Ленин (как бы вспоминая). А он, как помнится, так же точно говорил в самые глухие годы прошлого, когда российский пролетариат шел за такими обывателями, как меньшевики. И тогда, представьте себе, он не боялся обывательщины.
Николай. Но это Ленин… он гений мира. Тогда зачем же? Может быть, и не нужны наши бригады какого-то коммунистического направления?
Ленин (просто и весело). Нет, нужны…
Николай (мучительные ноты). Я не один об этом думаю… Если наш рабочий класс такой передовой, великий, то зачем ему мы со своими выкрутасами?
Ленин. Простите… Он велик как класс, но внутри класса идет жизнь. Покой есть вестник умирания. Вы со своими выкрутасами есть самое чистое, самое великолепное, что создал заводской пролетариат после субботников военного коммунизма. Запомните это.
Николай (с жаром). Владимир Ильич, дорогой, если бы вы знали, сколько насмешек несется в наш адрес! Мы очень многим людям действуем на нервы. А пожаловаться вроде неловко… вот разве вам, и то мысленно.
Ленин (так же). А жаловаться никому не надо. Ни Ленину… ни секретарю райкома. Сами стойте за себя. Когда в нас летели камни, мы никуда не ходили жаловаться… это жалко и противно. Какие же вы политические борцы?
Николай (удивленно). Простая вещь. Мне в голову как-то и не приходило. Мы привыкли жить под крылышком…
Ленин. Вот именно, под крылышком… А вы сами докажите… чтобы вас люди уважали без указаний свыше.
Николай (восторженно). Как это все правильно… и как много политики в жизни!
Ленин (с улыбкой). А как вы думали, юноша? Это ведь только одним дурачкам кажется, что они могут жить вне политики.
Николай. Вы с Доном Карлосом, конечно, незнакомы?
Ленин (веселясь). Ну еще бы… сей принц испанский жил в каком-то отдаленном столетии. А что?
Николай. Какой там принц… Наш заводской парнишка, но — мусорная личность.
Ленин. Почему же так уж… мусорная.
Николай. Неравнодушен к выпивке. Срывается на непозволительные выходки. Недавно вымазал жженой пробкой своего друга… пока тот спал.
Ленин (по-прежнему весело). Пока спал?
Николай (не замечая юмора в реплике). Под черного негра… а тот не разгадал и через весь наш город ехал на работу с невинным видом. Представляете?
Ленин (охотно). Представляю. (Смеется.) Как еще представляю. (Смеется.) Не разгадал. Тяжелая история.
Николай. Вот вы смеетесь. И мне было смешно. А ведь на этой почве вырастает хулиганство.
Ленин. Хулиганство вырастает на почве тупого, биологического анархизма. Это другое. И если уж советоваться с Лениным, то надо помнить, что он никогда не предлагал сухих, унылых, мещанских правил поведения. Заботьтесь вы о том, чтобы не обижать друг друга, не принижать, не подавлять. Вот самое высокое правило поведения.
Николай (забывая о воображаемом собеседнике). Как же мне быть с Ланцовым?
Ленин. Не знаю.
Николай. И я не знаю.
Ленин. И никто не знает. (С горячностью и увлечением.) И в этом весь гвоздь коммунистичности… (Утрачивая прямое общение с Николаем.) Коммунизма никто не видел, и подражать нам нечему. И создавать отношения друг с другом, отношения действительно новые, действительно высокие, и не пустыми фразами, а в поступках — это и есть постройка коммунистических характеров. И пусть будут насмешки и брюзжание, даже ненависть. Мы не боялись никогда и теперь не испугаемся. (Прямо Николаю.) Примерно сто лет тому назад в России был лишь один человек, который размышлял о том же самом, о чем размышляете вы. И человека того звали Николаем Чернышевским…
Пауза. Музыка как бы взрывом… Ленин медленно уходит.
Николай (в тишине). И я прощаюсь с моим Лениным… и многие меня поймут…
«…день отошел,
постепенно стемнев.
Двое в комнате.
Я
и Ленин фотографией
на белой стене».
Занавес
Действие третье
Картина перваяДекорация первой картины первого действия.
Серафима читает газету. Глубокая заинтересованность. Вздыхает. Вздохи сопровождаются полушепотом: «О господи!» Одновременно прислушивается и оглядывается в сторону дверей дома. Оттуда выходит Николай.
Николай. Что тут у вас происходит?
Серафима. Николай… как вас там по отчеству не знаю… либо говорите со мной по-человечески, либо убирайтесь.
Николай. Разве я не по-человечески? Возможно… Тогда простите. Что тут происходит?
Серафима. Что такое? Я не знаю.
Николай. Мастер какой-то… страшный.
Серафима. Разве?.. С ним это бывает. Характерный. А к кому пришли, к мастеру или к его дочке?
Николай (срываясь на неприязненность). Я пришел к людям, а люди нелюдимые.
Серафима (наслаждаясь). Ах, Коля, вам бы проповеди у нас читать… красноречивый был бы священник.
Николай. Серафима, я серьезно спрашиваю, что здесь происходит.
Серафима (беззаботно). Ей-богу, не знаю.
Николай. Зачем врать… Вы здесь, как у себя дома.
Серафима. Как дома? Почему? Что газету читаю? Так что же? Аллочка выписывает — не читает. Читаю я. Газета умная. Ваша. Правда… Комсомольская. Хотите, прочту рассказ о таком же сподвижнике, как и вы. Только он всего достиг, а вы, кажется, ничего не достигли. Занятно. Достиг и лопнул. Оказалось — жулик. Смешно… (Вздох.) О господи!
Николай. Серафима, очень прошу вас… скажите, где мне найти Аллочку?
Серафима. Ей-богу, не знаю.
Николай. Вижу, знаете и скажите, прошу.
Серафима. Уезжает она, миленький мой… уезжает на курорты… сердечные боли лечить, плавать, загорать, деньги тратить. Денег у нее страшно много.
Николай. Зря соль сыпете… Никакой раны нет.
Серафима. Ой ли, сударь?
Николай. Ну смотрите… (Уходит.)
Серафима. Коленька, вернитесь на мгновенье.
Николай возвращается.
Помните, Коля, ваш разговор со мной? «Серафима, я тебе Аллочку не отдам». Отдал.
Николай (приближаясь к Серафиме с улыбкой). А если нет? А если нет? А если нет?
Серафима (в страхе). Глаза… боже! Обезумел. Я кричать стану.
Николай. Я думал — ты сильная. Сиди.
Николай (приближаясь к Серафиме с улыбкой). А если нет? А если нет? А если нет?
Серафима (в страхе). Глаза… боже! Обезумел. Я кричать стану.
Николай. Я думал — ты сильная. Сиди.
Серафима. О господи!
Николай уходит. Серафима приходит в себя, успокаивается. Из дома выходит Родин.
Никак, ты плачешь?.. Григорий Григорьевич… Успокойся, родной мой. Стоит ли? Пустое дело… Перемелется. Чего в жизни не бывает.
Родин (сдерживая комок в горле). Я вот цветы лелею, душу в них вкладываю, и они мне отвечают красотой своей, ароматом, дыханием жизни. Как благодарна природа человеку за любовь к ней! А эта… дочь… она мне чуть в лицо не плюнула. А как сказала… повторить не могу. Я сделался ей ненавистным.
Серафима (мягко и весело). Все они такие… теперешние. Без креста растут. А что? Аллочка ведь некрещеная.
Родин. Опять ты! Что ж ты, крещеная, не помогла? А я надеялся, думал: верующая, по заповедям живет…
Серафима. Много ты понимаешь в заповедях. Я Аллочку и не осуждаю.
Родин (до шепота). Она воровка… вижу теперь… Воровка.
Серафима (безразлично). А я не осуждаю. И не понимаю, чего ради ты из себя выходишь.
Родин (кричит). Да ты сама — не знаю кто!
Серафима. Из плоти мирской и крови человеческой. Не шуми.
Родин (не слушая). Думал, скупая… это в мать. А тут такое полезло… я не в состоянии понять. Не в состоянии. Какие ж к черту пережитки… Откуда пережитки, если я за всю жизнь пуговицу медную никому не продал. Кто ей пережитки эти прививал? Кто научил ее ворованные деньги в подполье держать? Объясни ты мне.
Серафима (вкрадчиво). То гонишь Серафиму, то жалуешься ей.
Родин (глухо). Лучше бы она умерла.
Серафима. Опомнись…
Родин. Лучше бы она умерла.
Серафима. Где она? Жду, жду…
Родин. Бегает.
Серафима. Нет, чтобы девочке помощь оказать, посоветоваться. Он рычит. Отец.
Родин. Да ты знаешь, чего она хотела?
Серафима. Чего?
Родин. Она хотела, чтобы я какие-то деньги отнес на завод и там прихоронил. Ты это знаешь?
Серафима (смех). Дурочка и больше ничего.
Родин. Нет, она не дурочка.
Серафима. Значит, испугалась.
Родин (истово). Долго ли будет висеть этот гнет над нами?
Серафима (непонимающе). О чем ты? Какой гнет?
Родин. Стяжательство… нажива.
Серафима. Каждый хочет хорошо пожить.
Родин. А пути?
Серафима. Что — пути? Что — пути? Аллочка никого не зарезала, не задушила…
Родин. От воровства до убийства не такая длинная цепь… Ты, мерзавка, погубила Алку, ты.
Серафима. «Мерзавка»… ишь ты. (Резко, неприязненно.) Смотри, Григорий, не заходись. Твоя дочь до нашего знакомства из комсомола вылетела. У нее расчеты очень крепкие. Только в ее расчеты этот аккуратненький… Коленька этот с коммуной в голове… он в ее расчеты не входил.
Родин. Николай — это свет на свете.
Серафима (смеется). Ох как!.. Куда там!
Родин. Без таких людей земля бы стала собачьим ящиком. Я сам смеялся, старый дуралей… Но вот сейчас смотрю, что дома… у меня дома… делается и — что собачий ящик!.. Хуже… Крысы.
Серафима (опять спокойно). Не говори глупостей, Гриша. Противно слушать.
Родин. Тебе все божья роса…: хоть помои в глаза лей.
Серафима. Я смиренная.
Родин. И тебя тоже опасаться надо. Вижу.
Серафима. Григорий, я молюсь на тебя. И стою на своем. Уедем… Уедем к моему тихому благочестию.
Родин. Вижу я твое благочестие.
Серафима (не слушает). Здесь ты Родин — известный человек. Там — частный житель. Годик посидишь в садике с вишней, с яблоком… цветов там будет у тебя море… ведь заработано. Отдохни, насладись спокойствием. На Волгу будешь ходить. А там у нас она глухая… Кругом кущи и благоухание. И Аллочку с собой заберем… вижу — надо.
Родин. Умыслы, умыслы, умыслы… я глаза вижу.
Серафима. Что хочешь говори, я люблю тебя. Люблю, люблю, люблю…
Родин. Дочь тоже любит.
Серафима. Успокойся. Вот не ожидала, что ты такой будешь… восприимчивый.
Родин (грустно, задумчиво). Вечереет… вот так… и вечереет.
Серафима. Ты о чем, милый?
Родин. Я не с тобой говорю. Мне с тобой не о чем. Что мне с собой делать? Что с тобой делать, знаю. Что с дочерью делать, знаю. А что с собой делать, не знаю.
Серафима. Что же со мной делать?
Родин. Гнать надо… Гнать.
Серафима (без обиды). Так, положим. А с дочерью что делать?
Родин. Тоже гнать.
Серафима. Хорошо, всех разогнал. А сам как?
Родин. Я никак. Не знаю, что с собой делать. Чистосердечно тебе говорю, дорога ты мне. А дочь разве — нет? Зачем вы такие уроды? Жить бы весело, просто. Так нет же. Мало осталось… вечереет. А вы — уроды.
Серафима (резко). Умничаешь.
Родин. Не могу иначе. Многое вижу.
Серафима. Слишком много. До ужаса. Но гнать меня не придется. Вчера глядел мне в очи, а сегодня камень. Не буду упрекать, обострять. Я человек. И к тебе льнуло все мое человеческое, женское… Значит, не судьба. Нет благословления. Нынешний вечер все до конца открыл. И «мерзавка» и бог знает что… Нет благословления. Это еще тогда случилось… когда прятались в поле… Когда поезд шел ночью над нами… еще тогда мне прошептал кто-то: «Уходить надо». А я не ушла.
Входит Аллочка.
Говори, что у тебя.
Аллочка. Пусть отец уйдет.
Серафима. Не обостряйте вы! Вот люди. В такие минуты надо быть всегда вместе.
Родин уходит.
Аллочка. Отец… Подальше от таких отцов.
Серафима. Я приказываю, не обостряй.
Аллочка. Правильно кто-то придумал: предки.
Серафима. Ты говори, что, как?
Аллочка. Ничего страшного. Все по-старому. Надо уехать в отпуск. Срочно. Магазин оформляет. Поняла?
Серафима. Алла, говори, что за деньги? Неужели ты сама успела скопить эти тысячи?
Аллочка. Что ты… нет… я друзей выручаю. У нас наросли лишние суммы. Может быть ревизия.
Серафима. Алла, не крути. Чьи деньги?
Аллочка. Тебе это важно?
Серафима. Очень важно.
Аллочка. Старший по нашей секции… мы, девчонки, от него зависим.
Серафима. Усваиваю… старший… Тогда эти деньги особенные. Говорят, будто они не пахнут… Ложь. Одни деньги потом пахнут, другие — грабежом. Это со старины ведется, но бывают такие деньги, которые нам сам бог посылает. Куда поедешь?
Аллочка. Вот думаю.
Серафима. Не торопись. Вместе решим. А деньги можешь мне отдать, на всякий случай… от греха.
Аллочка. С радостью. Я их боюсь.
Серафима. Отцу скажи, путевка подвернулась.
Аллочка. Отец… Он для меня пустой звук…
Входит Родин, до конца сцены на Аллочку не взглянул.
(Отцу.) Уеду… нынче… в отпуск… Адреса не знаю. Прошу тебя и молю — о том, что у нас приключилось, Николаю ни слова.
Серафима. Умница, девочка.
Аллочка. Можешь третировать меня… перенесу… Но Николаю ни слова. Если он от меня откажется — отравлюсь.
Серафима. Тоже разделяю. Они доведут… и отравишься.
Родин (в раздумье, Серафиме). Так… Вот что, пусть она сдаст деньги в банк.
Серафима. Да какие деньги-то?
Родин. Какие… она знает. Пусть сдаст в банк. Пусть скажет, что раскаялась. Тогда прощаю.
Аллочка. Что он говорит? Серафима, он сошел с ума.
Родин. Если нет, то пусть забудет про отца.
Серафима. Алла, молчи. Не обостряйте. Никаких денег нет. Вам помни;´лось это, Григорий Григорьевич. Все чисто. Аллочка едет в отпуск.
Родин. Пусть едет и не возвращается. Я бесчестным людям комнат не сдаю. И ты, божественная, ступай за нею следом.
Серафима. Ну, и мое терпение кончилось! Теперь слушай, Аллочка! Этот человек мне сейчас говорил, будто мы ему дороги… Никто тебе не дорог, Родин. И все ты знаешь, все давно обдумал… Только одного не учел. Не будет около тебя ни одной родной души. Пойдем, Аллочка… В этом мире места много, а ты один останешься… Один на божьем свете. Я предрекаю. Скорее пойдем. (Уходит.)