Чон До уже не был таким мускулистым, как в армии, но сила еще осталась при нем, и он чувствовал, что женщины смотрят на него.
– Нет, – отказался он. – Только эти швы. Они ужасно чешутся.
– Мы удалим их в два счета, – пообещала она. – Можно спросить, что произошло?
– Мне бы не хотелось об этом рассказывать, – смутился он. – Но это сделала акула.
– Матерь Божья, – ахнула Пилар.
Ванда стояла рядом с женой Сенатора, держа белый чемоданчик с аптечкой, где было все необходимое для оказания первой помощи.
– Вы имеете в виду ту, что с плавниками, которая плавает в океане? – спросила Ванда.
– Я потерял много крови, – добавил он.
Женщины уставились на него.
– А вот моему другу не повезло, – вздохнул Чон До.
– Понимаю, – сказала жена Сенатора. – Сделайте глубокий вдох.
Чон До вдохнул.
– По-настоящему глубокий, – попросила она. – Поднимите плечи.
Он сделал вдох – как мог глубоко. И вздрогнул.
Жена Сенатора кивнула головой.
– Одиннадцатое ребро, – уточнила она. – Еще не зажило. Послушайте, вам нужен полный осмотр, и сейчас у вас есть такая возможность.
Она почувствовала его дыхание? Чон До показалось, что эта женщина многое замечает, хотя и не говорит.
– Нет, мэм, – отказался он.
Ванда отыскала пинцет и маникюрные ножницы с заостренными кончиками. Всего у него было девять рваных ран, каждая из них зашита отдельно, и жена Сенатора начала с самого длинного шва – вдоль бицепса.
– Кто это? – поинтересовалась Пилар, указывая на его грудь.
Чон До опустил глаза, не зная, что сказать.
– Моя жена, – ответил он.
– Очень красивая, – ответила Пилар.
– Действительно красавица, – согласилась Ванда. – И татуировка ничего. Не возражаете, если я сфотографирую?
Чон До лишь раз фотографировали – та старая японка с деревянной камерой, и он так и не увидел снимок. Хотя ему часто представлялось, каким она его видела. Он не смог отказать.
– Прекрасно, – сказала Ванда и небольшим фотоаппаратом сделала снимок его груди, затем раненой руки и, наконец, подняла фотоаппарат к его лицу, и глаза ему ослепила вспышка.
– Она тоже переводчица? – спросила Пилар.
– Моя жена актриса, – ответил он.
– Как ее зовут? – полюбопытствовала Ванда.
– Как зовут? Сан Мун.
Имя было красивым, он сознавал это, и ему было приятно произносить его вслух – имя его жены. Сан Мун.
– Что это? – удивилась жена Сенатора, держа нить, которой были зашиты раны. Она была желтая и ржавая.
– Леска, – объяснил Чон До.
– Думаю, если бы у вас был столбняк, мы бы уже об этом знали, – произнесла она. – В медицинской школе нас учили никогда не пользоваться мононитями, но напрочь забыла почему.
– Что вы ей привезете? – спросила Ванда. – Какой сувенир из Техаса?
Чон До покачал головой.
– Что бы вы предложили?
– Какая она? – рассеянно спросила жена Сенатора.
– Ей нравятся национальные платья. Ее желтое платье – мое любимое. Она подбирает волосы, чтобы были видны золотые сережки. Любит петь караоке. Любит кино.
– Нет, – возразила Ванда, – Я имела в виду – какой у нее характер?
Чон До задумался.
– Ей нужно много внимания, – начал он и смолк, не зная, что добавить. – Она не может выбирать сама, кого любить. Отец боялся, что мужчины воспользуются ее красотой, будут приставать к ней, поэтому, когда ей исполнилось шестнадцать, она нашел ей работу на рыбном заводе, где ни один мужчина из Пхеньяна не найдет ее. Это закалило девушку, она научилась добиваться того, чего хочет. Все же она нашла мужа, который стал ее господином. Говорят, он бывает настоящей сволочью. А она полностью во власти государства. Она не может выбирать роли. Кроме караоке, она может петь только те песни, которые ей приказывают исполнять. Думаю, что она, несмотря на успех и популярность, красоту и детей, все же печальна и невыразимо одинока. Играет весь день на каягыме – тоскливо и безутешно.
Наступило молчание, и Чон До вдруг понял, что женщины не сводят с него глаз.
– Вы не сволочь – возразила Ванда. – Я знаю, какие они, сволочи.
Жена Сенатора отвлеклась от швов и без тени лукавства заглянула ему в глаза. Затем посмотрела на татуировку и спросила:
– Я могу с ней поговорить? Мне кажется, если б я смогла поговорить с ней, это помогло бы. – На стойке лежал телефон с закрученным шнуром. – Вы можете набрать ее номер? – спросила она.
– У нее несколько номеров, – ответил Чон До.
Пилар открыла свой мобильный.
– У меня остались еще минуты международной связи, – сказала она.
– Вряд ли это работает в Северной Корее, – усомнилась Ванда.
Жена Сенатора кивнула и молча продолжала удалять швы. Затем она снова промыла раны и сняла перчатки.
Чон До надел рубашку водителя, которую не снимал уже два дня. Рука казалась такой же распухшей и ободранной, как в тот день, когда его покусала акула. Что до галстука, он держал его в руке, пока жена сенатора застегивала ему пуговицы, продевая сильными неторопливыми пальцами каждую пуговицу в петлю.
– Сенатор был астронавтом? – спросил он ее.
– Он прошел тренировку, – ответила женщина. – Но никогда не летал.
– Вы знаете что-нибудь о спутнике? Который передвигается по орбите с людьми разных национальностей?
– Международная космическая станция? – уточнила Ванда.
– Да, – сказал Чон До. – Наверняка. Скажите, она создана в целях мира и братства?
Дамы переглянулись.
– Да, – подтвердила жена Сенатора. – Думаю, да.
Она порылась в кухонных шкафчиках, выудила оттуда две упаковки антибиотиков и сунула их в карман его рубашки.
– Если вам станет плохо, – объяснила она, – примите, если поднимется температура. Вы сможете отличить бактериальную инфекцию от вирусной?
Он кивнул.
– Нет, – сказала Ванда жене Сенатора. – Думаю, не может.
– Если поднимется температура и появится зеленая или коричневая слизь, то принимайте по три таблетки в день, пока симптомы не исчезнут, – объяснила жена Сенатора. Она достала одну таблетку из упаковки и дала ему. – Лучше начнем курс прямо сейчас, на всякий случай.
Ванда налила ему стакан воды, но он положил таблетку в рот, разжевал ее и сказал:
– Спасибо, я не хочу пить.
– О Боже, – вздохнула жена Сенатора.
Пилар открыла контейнер.
– Ох-ох-ох, – произнесла она и быстро захлопнула его. – Что прикажете с этим делать? Вечером у нас мексиканская кухня.
– Ну и ну, – покачала головой жена Сенатора. – Тигр.
– Почему бы и нет, – заметила Ванда. – Я бы попробовала.
– Ты запах чувствуешь? – спросила Пилар.
– Ванда, – сказала жена Сенатора, – мы все можем отправиться в ад из-за того, что находится в этом контейнере.
Чон До, спрыгнув со стойки, одной рукой стал заправлять рубашку в брюки.
– Если б здесь была моя жена, – усмехнулся он, – она велела бы мне выкинуть это и заменить говядиной, сказав, что разницы все равно никто не заметит – все будут есть, и никто не ударит в грязь лицом. На ужине я бы расхваливал это блюдо как лучшее мясо, какое мне доводилось пробовать, и она бы улыбнулась.
Пилар посмотрела на жену Сенатора.
– Тигровые тако? – предложила она.
Жена сенатора медленно произнесла, словно пробуя слова на вкус:
– Тигровые тако.
* * *– Пак Чон До, теперь вам нужен отдых, – сказала жена Сенатора. – Я провожу вас в вашу комнату, – добавила она резко, словно ей неприлично оставаться с ним наедине. В доме было много коридоров, украшенных семейными фотографиями в металлических и деревянных рамках. Дверь в его комнату была приотворена, и когда они вошли, с кровати спрыгнула собака. Жена Сенатора, казалось, не обратила на это внимания. Кровать была покрыта лоскутным одеялом, которое она расправила, после чего вмятины от собаки исчезли.
– Моя бабушка была настоящей мастерицей, – похвалилась она, глядя в глаза Чон До. – Она шила одеяло из лоскутков, которые собирала всю свою жизнь. Платить за это не надо, а одеяло может поведать целую историю. – И она показала Чон До, как читать по лоскутному одеялу. – В Одессе была мельница, где на мешках для муки печатали библейские истории. Эти картинки походили на церковные окна – они рассказывали истории. Вот кружево с окна того дома, который бабушка покинула, выйдя замуж в пятнадцать лет. Здесь изображен Исход, а здесь Иисус Христос, обе картинки взяты с мешков муки. Черный бархат – с подола похоронного платья ее матери. Она скончалась вскоре после приезда моей бабушки в Техас, и ее семья прислала ей этот лоскуток на память. Потом начинается печальный этап в ее жизни – лоскут с одеяльца погибшего малыша, лоскут от выпускного платья, которое она купила, но так и не надела, выцветшая ткань с военной формы ее мужа. А теперь посмотрите сюда – видите цвета и ткани новой свадьбы, детей и благосостояния? И, конечно, последний лоскуток – Райский сад. Немало потерь и сомнений ей пришлось пережить, прежде чем она пришила последний лоскуток своей истории. Если бы я смогла поговорить с вашей женой Сан Мун, то рассказала бы ей именно об этом.
На тумбочке возле кровати лежала Библия. Она протянула ее ему.
– Ванда права – вы совсем не сволочь, – сказала она. – Уверена, вы переживаете за свою жену. Я просто чужая ей женщина, которую она никогда не видела, с другого конца света, но не могли бы вы передать ей это от меня? Эти слова всегда приносят мне утешение. Писание всегда открыто для нее, даже если перед ней захлопнутся все двери.
Чон До взял книгу, почувствовав ее мягкий переплет.
– Я могла бы почитать немного с вами, – предложила она. – Вы знаете о Христе?
– Меня проинформировали о нем, – кивнул Чон До.
В ее взгляде мелькнула боль, но она все же кивнула ему.
– Извините, – вернул книгу Чон До. – Эта книга запрещена в моей стране. За ее хранение грозит серьезное наказание.
– Вы даже не представляете, как мне грустно это слышать, – вздохнула она, направляясь к двери, где висела белая гуаябера[14]. – Помойте руку горячей водой, слышите? И наденьте эту рубашку вечером.
Когда она вышла, собака снова прыгнула на кровать.
Он снял свою рубашку и оглядел гостевую комнату. Здесь были собраны памятные вещи сенатора – фотографии с известными людьми, золотые и бронзовые дощечки. Тут стоял небольшой письменный стол, а сверху – восседал телефон на белой книге. Чон До поднял трубку, прислушался к монотонному гулу. Он достал из-под телефона книгу и пролистал ее. Там были тысячи имен. Он не сразу понял, что здесь записаны телефоны всех жителей центрального Техаса, с их именами, фамилиями и адресами. Ему с трудом верилось, что можно найти любого человека, а для того, чтобы доказать, что ты не сирота, надо всего лишь открыть книгу и показать пальцем на фамилию своих родителей. Непостижимо, что где-то существует неразрывная связь с матерями и отцами и бывшими супругами, что они навсегда запечатлены в книге. Он снова пролистал страницы. Доналдсон, Хименес, Смит – всего-то нужна книга, небольшая книга, которая может избавить от многолетних сомнений и догадок. Внезапно он возненавидел свою крохотную, замшелую родину, страну тайн, привидений и лживых людей. Он вырвал лист с конца книги и написал: «Живы и здоровы в Северной Корее». А ниже перечислил имена всех людей, которых похитил. Рядом с именем Майюми Нота, девушки с пирса, он нарисовал звезду.
В ванной Чон До нашел корзинку с новыми бритвами, маленькими тюбиками зубной пасты и мылом в индивидуальной упаковке. Он не дотронулся до них. Вместо этого он уставился в зеркало и увидел себя таким, каким видела его жена Сенатора. Он дотронулся до своих ран, сломанной ключицы, ожогов, одиннадцатого ребра. Потом – до лица Сан Мун, прекрасной женщины посреди стольких ранений.
Он подошел к унитазу и нагнулся. Через мгновенье все вышло – мясо, в три приема, и желудок снова очистился. Он почувствовал слабость.
В душе он включил горячую воду и подставил рану под струю. Казалось, будто рука его горит пламенем. Как только он закрыл глаза, ему почудилось, будто жена второго помощника снова ухаживает за ним, как тогда, когда у него не открывались опухшие глаза, а она была для него всего лишь запахом женщины, звуками, которые обычно сопровождают женщину, и у него был жар, и он не знал, где находится, и представлял себе лицо той, которая спасет его.
* * *Когда спустились сумерки, Чон До надел белую рубашку с жестким воротником и нарядной вышивкой. Через окно он видел, как доктор Сон и министр выходят из блестящего черного передвижного дома-фургона, где они беседовали с Сенатором после обеда. Собака встала и подошла к краю кровати. На шее у нее висел ошейник. Грустное зрелище – собака без вольера. Где-то заиграл оркестр, пели, видимо, по-испански. Когда Чон До повернулся, чтобы выйти из комнаты, собака последовала за ним.
В коридоре висели фотографии семьи Сенатора с неизменными улыбками. Пока он шел к кухне, ему казалось, что он возвращается назад во времени, – фотографии с выпускного, со спортивных мероприятий, потом клуб скаутов, косички, дни рождения и, наконец, фотографии малышей. Неужели это и есть семья, которая растет – прямо и естественно, как детские зубы? Конечно, здесь была и рука в гипсе, и дедушки с бабушками, которые со временем исчезали с фотографий. Обстоятельства менялись, как и собаки. Но это была семья, от начала до конца, без войн, голода и политических тюрем, без чужих людей, которые приходят в город, чтобы утопить твою дочь.
Во дворе воздух был сухой и прохладный, пахло кактусами и алюминиевыми чанами. Звезды дрожали на небосводе, провожая жаркий день. Чон До пошел на звуки мексиканской песни и гулу голосов к беседке, где мужчины сидели в белых рубашках, а женщины – в разноцветных шалях. В треноге горело пламя, освещая лица людей. Как это прекрасно – собраться и весело провести время, сидя в темноте у костра. В мерцающих отсветах пламени Сенатор пел песню «Желтая роза Техаса», аккомпанируя себе на скрипке.
Ванда набрала столько лаймов, что ей пришлось прижимать их к груди, чтобы не уронить. Когда Чон До остановился, собака тоже остановилась, ее шерсть в отблесках огня казалась оранжево-черной.
– Хорошо, собака, – произнес Чон До и холодно погладил ее по голове, подражая американцам.
Ванда давила сок деревянной палкой, а Пилар заливала ликер в блендер. Ванда нажимала на кнопки в такт музыке, затем Пилар ловко наполнила ряд желтых пластиковых стаканчиков. Заметив Чон До, она принесла ему напиток.
Он уставился на посыпанный солью обод стакана.
– Что это? – спросил он.
– Попробуйте, – предложила она. – Пора немного развлечься. Знаете, что Саддам прятал в самой глубокой комнате своего бункера? То есть под укрепленным командным пунктом и центром управления. Компьютерную приставку Xbox с видеоиграми и только одним джойстиком.
Он посмотрел на нее удивленно.
– Всем нужно иногда развлекаться, – улыбнулась она.
Чон До выпил – терпко и сухо, по вкусу сама жажда.
– Я проверила вашего друга, – сказала Ванда. – У японцев и южнокорейцев нет никого, подходящего под описание. Если он переплыл Ялуцзян и попал в Китай, то я ничем не смогу помочь. А, может, он назвался новым именем. Подождите, может, он найдется. Иногда они добираются до Таиланда.
Чон До раскрыл сложенный листок из телефонного справочника и протянул его Ванде.
– Можете передать это сообщение?
– «Живы и здоровы в Северной Корее», – прочитала она. – Что это?
– Это список похищенных японцев.
– Про эти похищения писали в газетах, – возразила Ванда. – Любой мог составить такой список. Это ничего не доказывает.
– Доказывать? – удивился Чон До. – Я не хочу ничего доказывать. Я пытаюсь сказать вам то, чего не знает больше никто: ни один из этих людей не пропал бесследно, они все выжили, с ними все хорошо. Не знать – это самое страшное. Этот список не для вас – это послание от меня их семьям, для их душевного спокойствия. Больше мне нечего им дать.
– Все они живы и здоровы, – повторила она. – Кроме той, что со звездой?
Чон До заставил себя произнести ее имя.
– Майюми, – сказал он.
Она отпила глоток и посмотрела на него искоса.
– Вы говорите по-японски?
– Достаточно хорошо, – сказал он. – «Ватаси но неко га маиго ни наримасита?».
– Что это значит?
– Помогите, пожалуйста, найти моего котенка.
Ванда взглянула на него, а затем сунула лист бумаги в задний карман.
* * *Только на ужине Чон До смог приглядеться к доктору Сону. Он старался угадать, как прошли переговоры, по тому, как тот наливал дамам «Маргариту» и одобрительно кивал, наблюдая за зажигательной сальсой. Стол был круглый, на восемь человек, Пилар приносила новые блюда и уносила пустые тарелки. Она произносила название каждого блюда, которое ставила на вращающийся поднос в центре стола, включая флаутас, моле, релленос и тако: тут были теплые тортильи и блюда с кориандром, луком, ломтиками помидоров, шинкованной капустой, мексиканской сметаной, черными бобами и мясом тигра.
Когда доктор Сон попробовал своего тигра, в глазах у него мелькнуло ликование.
– Скажите, разве это не вкуснейший тигр, какого вам доводилось пробовать? – спросил он. – Разве американский тигр сравнится с этим? Корейский тигр такой свежий, питательный.
Пилар принесла еще тарелку с мясом.
– Bueno, – сказала она. – Жаль, что нет мексиканского тигра.
– Ты превзошла себя, Пилар, – похвалила ее жена Сенатора. – Ничего вкуснее я еще не ела.
Доктор Сон посмотрел на них с подозрением.
Министр поднял свой тако, произнеся по-английски «Да».
Томми ел тако и одобрительно кивал.
– Вкуснее я пробовал только с приятелями в одном ресторанчике, – вспоминал он. – Мы нахваливали ужин и наелись до отвала. Мы так восхищались этим блюдом, что к нам привели шеф-повара, который предлагал нам приготовить еще мяса – с собой, что это не проблема, потому что у него осталась еще одна собака на заднем дворе.