- Да.
- Ага, помните, там был такой Андрей, который влюбился в полячку и бросил своих? на мой взгляд, он поступил по чести и совести, ведь честь начинается с малого, если человек может бросить своих ради какой-то левой девушки, стало быть эта девушка чего-нибудь да стоит, а? Другое дело, после - он сам пошел воевать, нам неизвестно была ли его возлюбленная причиной прогулок с шарфом на войне, но на мой взгляд - он поступил дурно, и не потому, что пошел против своих, а потому что любовь не захватила его полностью, в нем еще осталась страсть к битве, и будучи влюбленным поскакать за смертью, это, знаете ли... фи, пошло...
- Но Тарас тоже по своему любил Андрея, как же Андрей поступил по отношению к своему отцу?
- Нормально, во всяком случае, то, что отец в конце-концов сотворил с Андреем, доказывает правильность андреевых поступков. Хотя, чего греха таить - оба хороши; если бы Андрей со своей любовью свалил бы на фиг подальше и жил бы там... впрочем, я думаю, что папаня и в этом случае крепко проклял бы сыночка-ренегата.
- Постойте, я, собственно, немного не об этом Вас спрашивала, как насчет взаимоотношений личной любви и долга, морали?
- Так вот тут-то вся и фишка! По-моему, если человек влюблен и любим, то единственный у него долг - долг перед своей любовью, а единственная мораль - это мораль любви; я говорил о полном энергообмене: два человека полностью зацикливаются, любая трещина, любое вмешательство сил со стороны, проблем со стороны - разрушают систему.
- Но есть же элементарный быт...
- На который надо смотреть опять же через призму любви! то есть: не мне что-то где-то надо, а нам, я, к примеру, покупаю китайскую вермишель и думаю, как она, ест ли эту гадость, или она берет видит на небе дождь и думает, как, мол, ему - такая погода? И так без конца, и так все время.
- Хм, Вашими бы устами... Илри, хватит меня запутывать, за те минут двадцать, что мы беседуем, Вы не сказали еще ничего дельного; Вы вообще способны нормально отвечать на вопросы?
- А были вопросы?
- Так я у Вас все собираюсь спросить...
- Погодите, только сейчас, одну секундочку, я не договорил про вермишель, кажется, китайскую, знаете, терпеть ее не могу... о чем я там бишь? погода что-то... о чем мы говорили?
- Ладно, давайте лучше поговорим о музыке.
- Ну что - музыка? разложение природы...
- Однако, Илри, я заметила у Вас любопытную тенденцию
- говорить максимами, причем совершенно бездоказуемыми, то есть, возможно Вы и можете их доказать, но, опять же, при помощи еще более нелепых...
- Нелепых-нелепых? или так, просто, чтобы сбить меня с толку, а?
- С Вами сложно беседовать, Вы говорите быстро, много, скачите с мысли на мысль...
- Но я говорю правду!
- Так о чем же Ваша правда? получается, что обо всем сразу и - ни о чем.
- Но Вы же говорили, что возьмете у меня интервью... я как раз хотел... о музыке.
- Давайте о музыке и, пожалуйста, поконкретней, а то мы уже разговариваем бог знает сколько времени, а все как-то - ни о чем.
- А Вы уже об этом говорили, ладненько, значит, Вы спросили - я ответил, что считаю музыку, равно как и все прочее искусство, процессом разложения действительности, природы или бога (для меня один хрен), то - я так считаю, и не более того, понимаете? разве мы не уничтожаем почти неизвестный нам мир тем, что мы называем "упорядочение"? слова в стихах или музыка в нотах иль инструментах умирает так же - как бабочки под стеклом; без сомнения, мы так сохраняем некое немногое, но - в мертвом виде, помните: "беру скалу и отсекаю от нее все лишнее"?
- Не совсем так...
- Не важно, примерно - так, "отсекаю"! это знаете ли,
- вивисекция, разрезание плоти, из каждого стиха, из каждой мелодии, из каждой скульптуры кричит мне мертвая, изувеченная природа! вот если из Вас, из Вашей, скажем, берцовой кости вырезать чуть похожую на Вас скульптурочку, как - приятно было бы Вам любоваться на нее, приятно, да?
- Да что уж приятного!
- Еще бы! а каково природе, когда из нее вырезают некие подобия различных ее частей, - деревья, камни, звуки!.. Я так думаю - ей не очень приятно; ненавижу искусство да и культуру вообще всю, она уничтожает природу.
- Получается - мы вернулись к началу разговора.
- Да?
- Насчет невмешательства.
- Да, возможно, кажется, Вы тогда заметили, что я сам увеличиваю энтропию, занимаясь вивисекцией...
- Я не так говорила...
- Я лицемер... Послушайте, а почему так чертовски никак?
- Как?
- Как-то раз у Пола Маккартни брали интервью, но он был какой-то очень печальный и на вопросы отвечал неохотно, и тогда его спросили: ну что же Вы такой печальный, Вам не интересно? да вы все спрашиваете одно и тоже, ответил им Маккартни, а какой Вы можете придумать вопрос, на который Вам бы интересно было ответить? и это меня уже спрашивали... Разве Вам все это действительно интересно?
- Вы говорили про невмешательство...
- Да, конечно... ну вот я и тоже разрезаю, но если некто из ложной скромности или из кокетства, ханжества не сознается в этом, я говорю: да, я разрезаю, это и больно, и скучно, но подчас - так изящно, что просто хочется резать, хочется! а потом я же ведь не природу уже режу, я режу вырезки: дайте мне "Мону Лизу", любую из "Мадонн" и еще, скажем, ивановское "Явление Христа" - я их на такие кусочки разрежу, а потом так эти кусочки так расклею - пальчики оближите!
- Знаете что, Илри, да Вас самого за подобные опыты на кусочки разорвут...
- Ну и пожалуйста, я буду как Христос распятый на самом себе, и потом еще - если они меня разорвут, чем, ну чем вы все окажетесь тогда лучше меня?
- Да не лучше...
- И нечего тогда судить! Вам никогда не приходило в голову, что природа ответила на все ваши ядерные разработки - СПИДом? а я жесток да?
- Ну при чем здесь СПИД?
- А Вы что - никого никогда?.. Не грабили, не насиловали, не убивали, хотя бы - мысленно или просто чувством? Сережка, там, один из старых, он в тюрьме сейчас, он как-то говорил, что каждый человек просто обязан один раз в жизни совершить суицид, кого-нибудь ограбить и кого-нибудь предать, понимаете? один раз украсть себя, вещь и любовь или правду, или бога - как хотите.
- Постойте, Вы в начале разговора...
- А вот Вы, Вы верите в бога?
- Конечно, я крещеная, православная...
- Какой кошмар! Вам не страшно?
- Но почему?..
- А, страшно! боже ж мой, страшно!!
- Что...
- Что - что?
- Что - почему?
- Что-что-что?
- Почему - что?
май - декабрь 1996
Разговор Восьмой.
"О шотландском пледе и больном сердце."
Дача. Осень.
Маша. (сидит на крыльце) Кто-то все время уезжает. Уезжает, отъезжает, приезжает. Ужасно это, просто ужасно.
Павел. Так уж и просто?
Маша. Что?
Павел. Я говорю, что? так уж и просто?
Маша. Паш, перестань, тебе опять взбрело в голову... Павел. Смотри, только часа четыре, а уже звезды, вон
там, над крышей...
Маша. Завтpа поедем?
Павел. Смотри, смотри... Нет, кажется это самолет, нет, кажется, знаешь, все-таки звезды, странно мерцают, а на западе небо еще светлое, знаешь, иногда мне кажется порою...
Маша. Перестань!
Павел. Да что ты? (хочет уйти) Я сейчас.
Маша. Постой. (пауза) Я люблю тебя.
Павел. Угу. Холодно уже. Я принесу тебе плед. (уходит в дом)
Маша. (оглядывается) Как странно, сентябрь, некоторые листья зеленые, будто живые, а другие уже мертвые, что так?.. Тебе со мной не скучно? говорят, я очень скучная... Тебя ждут, у тебя работа. Надо что-то такое придумать. Может уедем? А потом - к моим, во Владимир...
Павел. (выглядывает из-за двери) Давай-ка лучше чайковского. И спать.
Маша. А сахара нет. А вообще давай.
Павел. (в доме) Сейчас-сейчас. Тут звонит кто-то. Маша. Так не голосовое же... Почему ничего не
происходит? Это, наверное, из-за осени. Впрочем, нет, дня три, что ли, назад у соседа был день рождения. Он говорил, большой праздник будет, а потом взял куда-то и уехал. Я никогда еще не собирала сморчки, надо в лес зайти, что ли?..
Павел. (выходит на крыльцо с чаем) Тцай готов, королева.
Маша. Мы будем пить чай и смотреть на отъезжающих. Кто звонил?
Павел. Это мне. А что с твоей мисагой? Ты Юлику мисагу отписала? (протягивает ей чашку)
Маша. Да ну ее, сисоп из нее никакой, чего она тоже учудила...
Павел. Да?
За забором проезжает машина.
Маша. Ну их, Паш... Давай сходим в лес.
Павел. Ага, если не придумаем новую тему для разговора. Или просто будем думать о бренности бытия или небытия. Бренность... бренность... Вот ведь дурацкое слово. О небренности небытия... Не быть или небытие... или не быть... А ведь заголовок.
Маша. Или самом деле уедем?
Хадин. (заглядывает через забор) Привет поколению!
Павел. День добрый.
Хадин. Да вечер уж. Войти-то можно?
Павел. (Маше) Как видишь, уезжают не все... (Хадину) Там на заборе щеколда - вниз ее, вниз.
Хадин. А я помню, помню.
Маша. Паш, может, как-нибудь его...
Хадин. А, черт! (грохот) Что за коряжки тут у вас? Чуть не расплескал!
Павел. Нальем и ему?
Маша. Куда? (пожимает плечами)
Входит Хадин с бидоном.
Хадин. Я вам молока нес, сам вот уезжаю, дай, думаю, вам снесу, купил тут вчера, думал выпью, ан нет, вы тут вообще как? еще с недельку?
Павел. Да вот собирались на днях.
Хадин. А... (пауза) Не смотрели вчера фильм? Какой-то... про самураев, что ли...
Маша. Да как-то нет. А Вы знаете, как выглядят сморчки?
Хадин. Вы, Маша, главное меня получше запомните.
Маша. ?
Хадин. (улыбается) Мы похожи.
Маша. А-а.
Павел. Сейчас для сморчков, кажется рано. Вот недели через две...
Хадин. Ну, я пойду, сейчас кино будет, а там и "Куклы" без четверти десять. Я всегда теперь смотрю. Так забавно, да? (идет, оборачивается) Вы галок не видали? Странно,
холодно ведь, а они все летают. Поразительно. (уходит)
Павел. А про бидон-то забыл.
Маша. Какой бидон? Какие галки? Вы что, все с ума сошли? Паша, ты же хотел к началу месяца сдать работу...
Павел. А почему чай не пила? Так чашку и держишь, холодный уже.
Маша. А что за кино? (выливает чай на землю)
Павел. Не знаю. Он там, небось, "Санта-Барбару" смотрит. Пойдем спать.
Маша. Кажется, он калитку не запер.
Лай собак, звуки проезжающей машины.
Павел. Видишь, не только уезжают. Кому это в Москве не сидится?
Маша. Таким же конечным романтикам, как нам. В самом деле, пошли. А потом, ночью, давай сходим на пруд?
Павел. Вода - минус десять.
Маша. (смеется) Вот тебя-то мы и искупаем! (треплет его за ухо)
Уходят в дом.
Тишина. Опять проезжает машина. Крики. Лай собак.
Хадин. (кричит из-за забора) А молоко-то! Молоко! (подходит к крыльцу, стучит по ступеньке) Я тут забыл...
Павел. (выходит на крыльцо) Какое молоко?
Хадин. Я вам молоко хотел отдать. Я ведь уезжать собрался, а тут подумал: может, вам молоко отдать, что пропадать ему, а я у сторожа на прошлой неделе покупал. Хорошее молоко.
Маша. (выходит на крыльцо) Это козье-то?
Хадин. Козье? Не знаю... (протягивает Маше бидон)
Павел. (берет бидон) Я отнесу. (уходит в дом)
Хадин. Завтра дождь обещали.
Маша. Да? (пожимает плечами) Вот и поезжайте домой. Хадин. Поеду, сейчас вот соберусь и завтра поеду, а
то здесь что-то не работается. Тут моя галерея еще выставку затеяла, с ней надо что-то делать... А знаете что? Вы похожи на счастливого человека...
Маша. Вот так?
Хадин. Да, в самом деле, очень похожи. (пауза) То есть, я наверно что-то не то сказал.
Маша. Да нет, все то. А разве Вы не хотите быть похожим на счастливого человека?
Хадин. Я не смею. Я сеpьезно. У меня не получится. Это все моя безмерная любовь... к работе. Пеpеводы надо закончить. Я обещал. Ужасно смешно, не так ли?
Маша. Ну зачем Вы...
Хадин. Не верите. (отворачивается) Я завтpа в Москву уезжаю... Ну почему Вас зовут Маша? (скороговоркой) Ну почему Вас зовут именно Маша, не Лена, не Катя, не Света там какая-нибудь, почему? Кругом одни Маши. Маши, Саши, простокваши... Дикость какая-то, ужасный бред. Сегодня ведь закат красивый, правда? И... знаете что? ее ведь тоже так звали. И теперь еще иногда зовут. Я, вернее, зову. Все зову и зову... (из дома выходит Павел) А иногда и сам слушаю. Павел, у Вас Шестой канал здесь берет?
Павел. (удивленно) Да, а что?
Хадин. А у меня не берет. Я и через видак пробовал, все равно не берет... Просто, спички хотел еще попросить, фонарик запропастился, а свечки есть, а мне в кладовку заглянуть, а тут уезжать уже собрался, как вдруг вспомнил: а варенье! Оно же в кладовке, а там темно, упаду еще... Помните - "Невезучие"? еще Ришар, с ним все время что-то происходит...
Маша. (улыбаясь, задумчиво) А может, Вы мазохист? Павел. Маш, холодильник надо размораживать, или наш,
из дома привезти, с нашим возни столько... (Хадину) Давайте фонарик дам.
Маша. (вскакивает) Я принесу.
Павел. Ты не найдешь, я уже упаковал. Я сейчас. (уходит)
Хадин. Вы тут еще второй месяц, а я часто езжу. Вообще-то я не люблю дачу. Что тут делать? Перетащил в начале этого лета сюда "пентиум", потом трясся по ночам - вдруг грабанут? Отвез обратно. А нот-бук завести все как-то не успеваю... Надо поехать, купить. Вам это не интересно?
Маша. Не знаю. (сдерживает улыбку)
Хадин. Не интересно... А вообще со мной, наверно, очень сложно вот так разговаривать. Сейчас, мне только ведь фонарик был нужен, то есть спички. Я сейчас уйду. Я уже наверно Вам надоел. Все говорю что-то... Это ведь так глупо.
Маша. (вдруг, с жаром) Но, друг мой, зачем же... Что Вам от нас все надо? Ну зачем Вы... (осекается) Извините.
Хадин. Вы видели мою яблоню? Нет? Очень высокая... С нее и водокачку видно, и пруд.
Павел. (выходит с фонариком) А как с яблоками?
Хадин. Да все как-то... (разводит руками) Я, должно быть, не умею удобрять, окучивать. Сходим посмотрим?
Павел. (задумчиво, с легкой иронией) Яблоня, не приносящая плода...
Маша. (Павлу) Да хватит тебе.
Павел. (прыскает) Да. Я хотел...
Хадин. Конечно, а ведь и в самом деле, темно уже. Может, ей привить что?
Маша. Привейте ей Вашу безмерную любовь.
Хадин. (в сторону) Они наверно много беседуют вместе о чем-то высоком... (Маше) Может, лучше я вашу привью?
Маша. (отворачивается, берет Павла за руку) Поздно уже. Извините.
Хадин. Ох, ну да, ну конечно. Спокойной ночи. Как хорошо, что у меня такие чуткие соседи. Тонкие, нежные...
Павел. (Маше) Он что - пьян?
Маша. Да нет вроде.
Хадин. ...Добрые такие, славные, толстые... Я вам очень завидую. А с моей Машенькой вы не были знакомы? Прошлым летом, прошлым летом... (кричит) Она умерла только прошлым летом! Вы никогда не видели ее?
Павел. Но поймите...
Хадин. У нее больное сердце, очень больное сердце, это не у всех бывает, а у нее вот... у нее вот так. Это у нас так всегда бывает. Чуть что - сразу вот так и бывает. Деньги вот в "Гермеса" вложили, а он лопнул. Мне почему-то всегда не везет. Ничего, правда, да? что я так вам все это рассказываю... Кстати, Павел, на Вас же висит некролог Сергею Анатольевичу, он должен был пойти в пятый номер, хотя, наверно, черт с ним, Вам тут наверно тоже не очень пишется? А вот я, ничего, вроде накрапал что-то. Я Вам, кстати, перевод "Гляциальной теории" обещал, вот еще дня два - и готово... А то с того, журнального, меня своротило. Я, должно быть, пойду, извините, что так...
Павел. Ноу проблем.
Хадин. Да. Я пойду?
Маша. (вслед ему) А Вы интересный... (Хадин уходит) собеседник. (Павлу) Как-то все это... не рулезно. Чего это он вдруг?
Павел. Есть теперь тема для разговоров?
Маша. Что?
Павел. Я говорю: можно теперь... а, (машет рукой) пошли спать, поздно.
Маша. Как он сказал? Глянцевая? Я такой еще не слышала. (пауза) Сходим завтра в лес?
Павел. Зачем?
Маша. Сморчки соберем. Они вкусные?
Павел. Не пробовал. Видишь, Олег Евгенич Горбигера уже перевел... Объясняй теперь нашим обывателям, на кой ляд им псевдонаучные статьи по астрономии в одном флаконе с рекламой прокладок!..
Маша. Ты обещал дать почитать.
Павел. Как хорошо уметь читать, не надо к маме приставать... Зачем тебе?
Маша. Интересно. Или... так, ничего интересного?
Павел. Да ну его. Маньяк, придурок, вот уж кто лапшу умел вешать...
Маша. Зачем тогда?
Павел. Гиммлера в дракона превращали? Воспоминания Одина о застенках КГБ писали? И то, что Берия - сын тролля и язычницы из храма в Гарни, что стоит над обрывом...
Маша. И Сталин был грибом!
Павел. (укоризненно) Ленин. Только это Сергея Анатольича был прикол, вот ведь как некстати помер, пиши теперь про идиота...
Маша. Ах, извини, конечно. Тебя теперь одни маньяки и идиоты интересуют... Надо все-таки Юлику отписать. А пошли в лес сейчас?
Павел. О, Тиш... Пытки, виселицы, маньяки.... В лес, значит? Нет уж, они сами, сами... Вон идут, с праздником всех нас.
Входит Хадин.
Хадин. Я вдруг подумал... (пауза) Я просто так зашел. Я тут наговорил какую-то чушь. Вижу, вы еще сидите - зашел еще.
Маша. А.
Хадин. Вы не знаете, тут, слухи ходили, вчера каких-то воров задержали, там, где сотые участки.
Павел. Нет. Маш, ты ничего не слышала? (Маша улыбается) Мы ничего такого не слышали.
Хадин. Жаль, говорят, забавно было. Не слышали, да? Еще собак спустили...
Маша. Бедняги.
Павел. Кто?
Хадин. Не скажите, а потом - как иногда приятно бывает кого ограбить... или убить.
Маша. Глупости...
Хадин. Да почему ж глупости! В каждом человеке, во мне, в Вас есть нечто такое... разрушает, ну, господи, как ее?
Павел. Навья косточка?
Хадин. Ну да, да! Что-то природное, изначальное! (Маше) Почему Вы меня назвали тогда мазохистом?
Маша. Я?
Хадин. Почему?
Павел. И правда, Маш, я думаю...
Хадин. Но все очень просто! С чем рождается человек? Какое чувство он испытывает перво-наперво? Чувство боли. Страшной, дикой боли. Это чувство первое, а мы знаем, что первое чувство самое сильное, самое яркое. И человек, потом уже, всю свою жизнь, стремится к этой боли, первой, изначальной. Это же так естественно. Происходит разрыв ткани, кровь... И тут еще одно чувство - чувство причинения боли другому человеку, своей матери. Видите ли, человек уже является в мир и мазохистом, и садистом. Потом, пока живет, он только пытается вернуть те первые, тогда не осмысленные, чувства, вернуть их, проверить... Еще и еще. (переводит дыхание) Вы не согласны?