— М-да, — крякнул я.
Жадный знакомый посмотрел на меня ясными глазами и спросил:
— Открывать?
— М-да, — ответил я.
Он, сволочь, открыл поганую бутылку, достал (мои!) хрустальные рюмки и разлил в них эту гадость.
А потом он опять полез в полиэтиленовый пакет.
«За закусью полез, — подумал я. — Что, интересно, он на закусь взял?»
Тут он развернул бесплатную рекламную газету и достал что-то квадратненькое и беленькое размером с четвертинку кирпича.
«Неужели на такое количество сыра раскошелился?» — подумал я.
Но когда я пригляделся, я понял, что это отнюдь не сыр, а всего-навсего маленькая буханочка белого хлеба, меньше которой не бывает.
«Даже большой буханки не купил, жмотяра!» — подумал я.
Я, конечно же, пригубил рюмку этой «черниковской» водки и даже отщипнул от буханочки хлеба, чтобы не обидеть «хлебосольного»… жмота. А он пил и ел на полную катушку, сволочь… чтобы не пропадало.
Вскоре мой жадный знакомый очень серьезно посмотрел на меня и спросил:
— Ты там чо-нибудь для лечения импотенции не придумал? Я ухмыльнулся и рассказал ему о том, что и в самом деле нам удалось разработать специальный вид «Аллопланта», который через иглу вводится в специальную акупунктурную точку в области позвоночника, в связи с чем у большинства пациентов с импотенцией «он» начинает, как говорится, шевелиться и даже иногда работать в полную силу.
Жадный знакомый очень обрадовался и даже предложил за это еще выпить «черниковской» водки, закусив… хлебом, который он прямо-таки уплетал, и даже уже съел половину буханочки. Я сделал вид, что пригубил. — А ты почему не кушаешь? — мой жадный знакомый показал глазами на полуобглоданную буханочку.
После этой встречи прошло два дня. Мой жадный знакомый пришел ко мне, и я ему все же ввел «Аллоплант», но… ввел не в точку, которая лечит импотенцию, а… в точку Жадности.
Я подождал недели две, чтобы, как говорится, подействовало и позвонил ему — жадному.
— Ну, как дела? — спросил я с врачебными нотками в голосе. — Подействовало?
— Да как сказать… — замялся мой жадный знакомый, — понимаешь… я женщину найти не могу, чтобы проверить.
— А по утрам-то как, когда женщину представляешь?
— Да… представлять-то особенно некого, все какие-то страшные по улицам ходят… Слушай! Мне бы с тобой это не по телефону обговорить!
Я прищурил глаза, вспомнил маленькую буханочку хлеба и поганую «черниковскую» водку и выразительно проговорил:
— Приезжай, но ты понимаешь… у меня ни пожрать, ни выпить ничего нет.
— Я куплю, — неожиданно охотно отозвался мой жадный знакомый, — и приеду к тебе.
Через полчаса он приехал ко мне с довольно большим полиэтиленовым пакетом и достал из него… о чудо!.. следующее: бутылку дорогой водки «Немирофф» (750 мл, а не 0,5 литра!!!), целую палку «туймазинской» очень хорошей колбасы, кусок сыра размером с ту самую маленькую буханочку хлеба, большую буханку белого хлеба и даже… парниковый огурец!
Гордо вскинув подбородок, он посмотрел на меня. Я слегка ухмыльнулся; я-то знал, что ввел-то «Аллоплант» ему не в точку, через которую лечат импотенцию, а в точку Жадности. Я очень хорошо запомнил, где она, эта точка-то, находится, когда гималайский йог показывал мне ее.
Мы, конечно же, выпили водки (хорошей!) и закусили (сыром, колбасой, хлебом и огурцом!), а он, мой жадный знакомый, все время говорил о том, что его «проклятый Богом» половой орган прямо-таки начал серьезно колыхаться по утрам и даже способен, вроде как, совершить серьезный половой акт длиной в две (а может быть и в пять!!!) минуты. Я, конечно же, поднимал за это рюмку за рюмкой, а он пил до дна, в результате чего… длительность его предполагаемого полового акта возросла аж до… нескольких часов.
А я все это время (тем более, что я человек плохо пьянеющий) удовлетворенно ухмылялся. Ухмылялся на полную катушку, потому что я… ввел ему «Аллоплант» в точку Жадности, а к его импотенции отнесся весьма равнодушно. Мне даже, честно говоря, было наплевать на его импотенцию, потому что я знал, что… пока не вылечишь жадность, импотенция не пройдет. Только через лечение жадности можно всерьез подойти к проблеме лечения импотенции. Да и в широкой рубахе сейчас ходить не надо, и не надо радоваться гнойному расплавлению точки Жадности, — «Аллоплант» работает так элегантно и мощно, что даже самый сверхжадный человек (вроде олигарха) после введения «Аллопланта» в точку Жадности обязательно принесет на закусь хотя бы… парниковый огурец, а не какую-то маленькую буханочку хлеба.
Скажу Вам честно, дорогой читатель, что оборудование в нашем глазном центре — одно из самых лучших в мире. Дикие суммы заплачены за это оборудование. А добились мы этого тем, что… каждому богатому пациенту вводим «Аллоплант» в точку Жадности. Они же, богатеи-то, не понимают этого, — как обычный укол воспринимают с дурости, хотя обычный укол делается, вообще-то, в попу, а не в спину. Подставляют спину-то… чтобы потом народу (в виде оборудования) наворованные деньги отдать. Но и вознаграждаются они за это — половые органы у них начинают колыхаться на радость им самим (что, вообще-то, за деньги не купишь и… даже самая дорогая проститутка не поможет). А колыхания — приятная вещь, вообще-то! Колыхнулось раз — радость ощутил, колыхнулось два — еще радость, колыхнулось три — еще… так и до серьезного полового акта можно дойти… без… денег… вообще-то. Да и Чужой Бог, которому отдал свою душу жадный дурак, начинает отступать, а на смену ему тут же приходит великолепная, исходящая от родного настоящего Бога, Энергия Любви, которая (и только она!) может дать человеку то самое чувство Счастья, важнее которого не бывает на свете.
И поэтому, если у Вас нет возможности ввести «Аллоплант» (или хотя бы вызвать нагноение) в точку Жадности, то, пожалуйста, хотя бы подумайте об этой точке, — мысль ведь она материальна и… даже в виде укола может выступить… иногда… если доллар не совсем очернил Вашу Душу.
Опять сантехнический этюд… № 12
— Шеф! — раздался голос завхоза. — Скажу тебе прямо, Олег-сантехник очень хочет попросить тебя об одном деле. А просьбу его уважить бы надо, ведь он сегодня героизм проявил!
— Какая такая просьба? — отвлекся я от своих размышлений.
— Начну издалека. Олег, шеф, все время думает о кремлевских подвалах; говорит, что вот уж у кого, а у кремлевских подвальных сантехников-то, работы, наверное, навалом. Ведь если даже в нашем Центре каждый приезжий, особенно иностранец, в подвале хочет отметиться, то в кремлевском подвале… и подавно, перед всей Матушкой Россией, считай, отметился… героем себя почувствовал.
— Не знаю. Я там не был.
— А стоило бы зайти, шеф! Олег так думает. Говорит, что если бы он в Кремле был, то сразу бы пошел в подвал отметиться.
— Так ты что… просишь командировать Олега в Кремль… для этого дела, что ли?! — высказал я страшную догадку.
— Ну да, шеф! Правильно догадался! Давай сделаем это. Большую радость мужик получит — в самом Кремле отметится! Не каждому так везет.
— М… м… давай! — неожиданно для самого себя согласился я.
— Здорово, что ты поддержал, шеф! Я знаю, ты слов на ветер не бросаешь!
— М-да… уж.
— Кстати говоря, шеф, хоть местные подвальщики Олегу и завидуют, но сам он, Олег-то, завидует кремлевским подвальщикам. Интереснее у них работа-то говорит. Разнообразие… больше.
— А-а.
— Скажу тебе прямо, шеф, гениальный человек придумал подвалы; он психологию людей хорошо знал и знал то, как Боженька над людьми подшутил, — компетентно сказал завхоз.
— Как это?
— Закон Природы это, шеф! Ну вспомни кошек, собак, львов, тигров, слонов, мышей и прочих тварей, — все хотят отметиться, значимость свою, как божьего творения, показать. Боженька, сотворяя все это, решил, наверное, пошутить и сделал так, чтобы они, твари всякие, всего-навсего своим дерьмом или мочой могли показать свою значимость. А знаешь, почему Боженька сделал так?
— И почему же?
— А потому, чтобы всякие твари, в том числе и человек (которого всегда в подвал тянет!), повинуясь природному инстинкту отметиться… то есть, оставить после себя след, всегда помнили, чего они стоят в сравнении с Богом! Лекарством от греха «почувствовать себя Богом» можно назвать подвальную страсть! — чеканно произнес завхоз. Интересная философия, — прокоментировал я.
— Вот Бог и подкинул мысль о подвалах, куда людей неудержимо тянет отметиться, чтобы свой личный вклад… в эту жизнь показать… Так что, шеф, в центре философии жизни вертится, когда наблюдает, как другие люди помечают свое присутствие в этой жизни.
— М… м… да уж.
— Но скажу тебе, шеф, что Олег — очень культурный мужик. Сам он, не поверишь, в своем собственном подвале ни разу не отметился… в чужой ходил. Да и помнишь, когда я ему привязанному за две ноги, предлагал свое дерьмо на чужое дерьмо наложить, — он ведь отказался. Так ведь?
— М… м… да уж.
— Но скажу тебе, шеф, что Олег — очень культурный мужик. Сам он, не поверишь, в своем собственном подвале ни разу не отметился… в чужой ходил. Да и помнишь, когда я ему привязанному за две ноги, предлагал свое дерьмо на чужое дерьмо наложить, — он ведь отказался. Так ведь?
— Так-то так. А как там наши дела? Трубы-то варить начали? — прервал я философствования завхоза.
— Докладываю, шеф: сварщиков вызвали, трубы уже начали менять на новые, — отрапортовал завхоз.
— Иди, контролируй, чтобы еще одного потопа не было! — приказал я.
Завхоз ушел. Я снова взял свою желтую неказистую авторучку и попытался начать писать эту книгу. Но мысли опять-таки не шли.
Я понимал, что жить на Этом Свете, вообще-то, во многих аспектах «весело».
— Весело, весело, весело, — тупо проговорил я. — Жить весело! Я осознавал, что без подсмеивания над самими собой было бы нестерпимо тягостно жить в этом Мире Испытаний, где ты денно и нощно чем-то испытываешься и далеко не всегда «оказываешься на коне», а чаще всего «терпишь фиаско», когда тебе остается всего лишь «весело» посмеяться над самим собой.
И тут неожиданно в моей голове возникла фамилия «Сидоров», и я подумал о том, что ему, Сидорову, наверное, очень редко бывает «весело».
СидоровИстория эта произошла несколько лет назад, когда мы работали в маленьком здании и арендовали там два этажа.
Я, как всегда, консультировал больных в своем маленьком кабинете. Смотрю одного больного, второго, третьего… важные слова им всякие говорю. А они кивают. И тут ко мне заходит один больной, которого я уже несколько дней видел, сидящим на диване рядом с моим кабинетом. Выхожу бывало из кабинета и иду, например, в туалет, а он сидит. Возвращаюсь оттуда… — он опять сидит. Но особенного внимания я на него не обращал, сидит, да и все.
— Как фамилия? — спрашиваю у него, у того, который сидел и наконец-то попал ко мне.
— Сидоров, — отвечает и галстучек при этом поправляет так, чтобы красивее показаться, наверное.
А галстучек-то — замызганный до предела, а пиджачок-то — весь засаленный, а рубашечка-то — серенькая-серенькая, а брюки-то — имели стрелку, но давно и не на том месте! Сразу видно — слепой этот Сидоров-то! Напрочь чувствую, слепой.
— Откуда Вы, Сидоров, приехали? — спрашиваю.
— Из Красноярского края, — отвечает.
— А провожатый-то где ваш? Почему он не заходит?
— А я… один…
— Как? — удивляюсь я.
— А вот так, — отвечает Сидоров.
— Из таких далеких краев?!. Сами… без провожатого?!
— Сам, — отвечает и поправляет замызганный галстучек.
— А как добирались из Красноярского края-то, Сидоров? — спрашиваю.
— Я, профессор, долгое время не мог скопить денег, — отвечает. — Инвалидная пенсия маленькая. Да и инфляция, — только скопишь, тут же цены поднялись. Пять лет к вам добираюсь.
— А как покупали билет, как садились на поезд-то?
— А у меня способ есть один, профессор.
— Какой?
— Выхожу на улицу и кричу: «Люди добрые!», «Люди добрые!». А люди — они добрые, подходят и провожают меня.
— И так из Красноярского края до… Уфы?! — изумился я.
— Да, — отвечает.
— Я вас, Сидоров, уже несколько дней вижу, сидящим в коридоре. Вы уже лежите у нас в клинике? Кто ваш лечащий врач?
— Я не лежу… пока. Мест нет. Очередь у вас на несколько лет вперед. Вот я и жду. — Вы, Сидоров, в гостинице живете?
— Нет.
— А где? На квартире?
— Нет.
— Так где же?
— На первом этаже клиники, — отвечает. — Где там жить-то? Там же лаборатории!
— Ну… — Сидоров засмущался и снова поправил свой галстучек. — Там… на полу.
— На полу?!
— Вы уж… извините меня, пожалуйста, профессор, но я живу там уже несколько дней.
— Где? На кушетке, что ли?
— Да нет, профессор, они очень узенькие.
— Кушетки, что ли?
— Да. Падаешь с них ночью… беспокойно я сплю… с молодости, когда еще зрячим был. А слепым-то быть, профессор — это почти как спать — всегда в темноте.
— Да уж.
— На полу удобнее, профессор. Просторно. Линолеум, он, мягкий.
— М-да.
— Удобно спать, кстати, когда вокруг шагов уже нет. Стыдно спать-то, когда вокруг люди ходят.
— А где Вы, Сидоров, питались все это время? Кушали где? — спрашиваю.
— В столовой, — отвечает.
— В какой?
— Диетической… той, что напротив, через улицу.
— Так там же ужасно кормят!!!
— Да нет. Вкусно, — Сидоров опять поправил свой галстучек.
— Как так — вкусно?! — ужаснулся я.
— Да… да… вкусно, когда… — Сидоров снова поправил свой неказистый и потертый галстучек.
— Что «когда», Сидоров?
— Когда один раз в день кушаешь… все вкусно.
— А почему вы один раз в день питаетесь, Сидоров?! У вас, может быть, денег нет?
— Деньги-то есть, профессор. Я их накопил. Да вот… да вот, обманывают сильно меня… слепого. Обидно… переплачивать три раза в день-то.
— В чем вас обманывают, Сидоров?
— Вы не знаете слепую жизнь, профессор. Раньше, в советские времена, деньги были разного размера: один рубль — самый маленький, три рубля — больше, пять — еще больше и так далее. Легко было определить, сколько ты даешь кассиру в столовой или… в магазине. Да и мелочь разный размер имела. А сейчас, профессор, деньги все одинакового размера. Мне, слепому, трудно определить, сколько я отдал кассиру. Поэтому мне лучше один раз в день питаться… только один раз в день… обманут.
— М-да.
— Я ведь иногда стою посреди столовой и кричу: «Люди добрые! Люди добрые! Посчитайте, пожалуйста, сколько мне сдачи дали! Вы ведь зрячие!».
— Ну и как, Сидоров — откликаются?
— Подходят люди иногда… помогают иногда… и… иногда возвращают… то, что своровано. Я ведь беспомощен в этой жизни… зрячей. На добрых людей остается только надеяться. А добрые люди есть, профессор, есть… точно есть. Они, добрые люди, даже иногда свои деньги отдают, чтобы компенсировать сворованное кассиром… у слепого. Я, слепой, только на них и надеюсь в этой жизни.
— Скажите, Сидоров, а я добрый? — неожиданно для самого себя спросил я.
— Если вы меня об этом спрашиваете, значит вы добрый, профессор, — ответил он.
— Спасибо… Сидоров.
— Вам спасибо, профессор, за то, что расспрашиваете меня о моей жизни. Меня… меня… меня… — у него на глазах выступили слезы.
— Что… «меня», Сидоров?
— Меня никто никогда не расспрашивал о моей жизни.
— А как же вы улицу переходите по пути к столовой? Ведь там такое движение! — Стою на обочине и кричу: «Люди добрые! Люди добрые! Переведите!». Иногда полчаса стою… не все подходят, кому охота на слепого время тратить… А когда кушать хочется… трудно полчаса ждать. А мне, профессор, раз в день сильно кушать хочется, очень… Все… вкусно. А знаете, профессор, меня однажды один добрый человек в гости пригласил… Ой, как там все вкусно было! Он большой человек — мастером на заводе работает. Сам подкладывал мне в тарелку.
— А-а.
— Он очень добрый человек, мастер этот.
— Так значит вы, Сидоров, все эти четыре-пять дней на полу первого этажа жили?
— Да, профессор.
— Давайте, я вас посмотрю.
Я посмотрел глаза Сидорова. Один его глаз был, как говорится, вырублен напрочь, поскольку в результате неудачной операции почти уже сморщился, представляя собой дурацкую белую горошину, вообще не похожую на глаз. Второй глаз был целым, но слепым. Я думал, думал над возможностью операции на этом «целом» глазу и все-таки решился взяться за него, чтобы попытаться вернуть хотя бы ощущение света… чтобы свет божий видеть. Я, конечно же, не был уверен, что это у меня получится, но… так хотелось помочь этому Сидорову, который все время по жизни говорит «Люди добрые!» и… ни на что другое надеяться не может… Ни на что, ни на что… только на людей добрых.
— Я возьмусь вас оперировать, Сидоров, — тихо сказал я.
— И я буду видеть?!!! — вскричал он.
— Я не Бог, Сидоров. Но я постараюсь, сильно постараюсь. Надеюсь, у меня получится то, что я хочу сделать. Я не уверен… что получится, но я буду стараться… В общем, если вы согласны, я буду оперировать вас в порядке попытки… А дальше уж… как Бог даст.
— А Бог мне даст, профессор! Обязательно даст! Я очень Бога люблю, профессор, и… людей добрых тоже! Почему же не дать?! Почему же?!
Я вызвал медсестру и врача и дал распоряжение, чтобы Сидорова госпитализировали в нашу клинику.
— Эрнст Рифгатович, мест-то нет! Даже коридор весь полон! Куда?!. - воскликнул врач.
— Да хоть к потолку подвесьте Сидорова, но госпитализируйте его! — приказал я.
— Постараемся, шеф, постараемся…
— Сидоров, идите вместе с ними.
— Спасибо, профессор.
После этого я долго не мог сосредоточиться. Повлиял на меня все же этот Сидоров. А потом научная мысль потекла, потекла… и я весь ушел в дебри научного поиска.