— Как же, слышала я про этого святого старца, — сказала служанка, присев на корточки и заглянув в короб под жерновами. — Говорят, он будущее видит и хворь любую молитвой излечить может. Так ли? — Шуга вскинула глаза на Пересвета. — Брат мой зубами мается, не поможет ли ему старец Сергий, а?
— Твоему брату обычный зубодер или деревенская знахарка могут помочь, у игумена Сергия есть дела поважнее в Переяславле, — со значением проговорил Пересвет, вновь приведя во вращение тяжелый верхний жернов. — У князя Дмитрия Ивановича сын недавно родился, так отец Сергий прибыл сюда, чтобы окрестить младенца. Ну и на княжеском снеме без игумена Сергия тоже не обойдутся. Здесь ведь находится сам митрополит Алексей, духовный покровитель отца Сергия. По зову митрополита Алексея игумен Сергий и прибыл в Переяславль-Залесский.
Беседу Пересвета с Шугой прервало появление другой челядинки, которая была гораздо старше той летами.
— Ты совсем заболтала инока, егоза, — с беззлобным ворчанием промолвила пришедшая в мукомольню служанка, обращаясь к Шуге. На женщине был надет длинный передник поверх платья, ее волосы были тщательно закрыты платком. Она вытащила из-под жерновов короб с мукой. — Ну-кось, много ли вы мучицы-то намололи, голубки. Ого! Славно вы потрудились, что и говорить. На сегодняшний день нам муки хватит.
— Это все он смолол, силы-то у него немало! — Шуга кивнула на Пересвета. — Тетка Пелагея, вот бы нам такого работника в поварню!
— Благодарю тебя за подмогу, святой отец, — сказала Пелагея, отвесив поклон Пересвету.
— Я еще не монах, а послушник, — смущенно улыбнулся Пересвет. — Кабы Шуга мне не помогала, то один-то я вряд ли так скоро управился бы.
Видя, с какой неловкостью молодой послушник и Шуга поглядывают друг на друга, томимые тем, что для них наступил миг расставания, а самые важные слова они так и не сказали друг другу, служанка Пелагея торопливо обронила:
— Ну, я побегу в поварню, дел там невпроворот. А вы отнесите эту муку к хлебопекам. Да поторопитесь, голубки. — Пелагея с едва заметной усмешкой подмигнула Шуге, мол, все вижу, все понимаю и не осуждаю, ибо сама была когда-то молодая.
Едва удаляющиеся шаги Пелагеи затихли в глубине полутемного перехода, как некая невидимая сила подтолкнула Пересвета к Шуге. Сначала непроизвольно и крепко сцепились их осыпанные мукой пальцы, потом их губы слились в поспешном жадном поцелуе. Не помня себя от охватившего его сильнейшего вожделения, Пересвет загасил светильник и увлек Шугу к ближайшему мучному ларю, закрытому деревянной крышкой. Объятая тем же неистовым желанием Шуга сбросила с себя заячью шубейку, подняла кверху длинный подол своего платья и исподней сорочицы, явив Пересвету свою наготу и готовность отдаться ему.
* * *При одном взгляде на Пересвета Ослябя мигом догадался, что его друг не только молол зерно на муку, но и успел потискать в мукомольне смазливую челядинку, которая попросила у него помощи в этом нелегком деле.
— Ишь как натрудился, аж глаза блестят и щеки полыхают! — такими словами встретил Ослябя Пересвета, когда тот переступил порог небольшой светелки, отведенной им на время пребывания в княжеском тереме. — Токмо не лги мне, что не дошло у тебя с той челядинкой до греховного. Ведь дошло, признайся?
Пересвет скинул с себя овчинную шубу и снял с головы черный клобук. Он зачерпнул липовым ковшом родниковой воды из березового ведра, стоящего на скамье в углу. Прежде чем поднести ковш с водой ко рту, Пересвет досадливо бросил Ослябе:
— Ну, прелюбодействовали мы с Шугой, и что? С моей стороны никакого насилия не было, Шуга стремилась к соитию не меньше моего, Бог свидетель.
— Ты токмо Бога-то не поминай всуе, греховодник! — проворчал Ослябя. Он захлопнул Псалтирь и положил книгу на стол. Поднявшись с кресла, Ослябя прошелся по скрипучим половицам от окна до двери и обратно, его распирало от негодования. — Чуяло мое сердце, не устоишь ты перед искушением бесовским. Эта Шуга глазастая едва с тобой, дурнем, заговорила, так сразу тебя сетями греховными и опутала. Эх, брат, нету в тебе стойкости душевной перед женскими прелестями! И стало быть, через эту твою слабость Сатана всякий раз верх над тобой брать будет. Вот что плохо. Я ведь за тебя перед отцом Сергием поручился, получается, что ты и меня в грех вовлек, недоумок.
— Не пристало будущему иноку сквернословить, брат, — напившись воды, сказал Пересвет. Он сел на стул и стал снимать с себя сапоги. — Свой сегодняшний грех я обязательно замолю перед Господом. Непременно признаюсь в слабости своей на исповеди, готов ночами бдеть и поклоны бить во искупление греха своего. Эта Шуга меня и впрямь словно околдовала! Скажи, брат, как ты с вожделением справляешься? Неужто тебя к женщинам совсем не тянет даже по весне?
— Лишь к одной женщине меня всегда тянуло, — снимая нагар со свечи, ответил Ослябя. — Все прочие женщины мне неинтересны.
— Ясно, брат, — с тягостным вздохом произнес Пересвет. — Получается, что я кругом виноват перед тобой.
— Я давным-давно сказал тебе, что не держу на тебя зла за Чеславу, — не глядя на Пересвета, промолвил Ослябя. — Что было, то прошло. Ныне и у меня, и у тебя совсем иная жизнь идет. Мы живем бок о бок с самым святым игуменом на Руси, это должно преобразить нас самих и души наши.
— Честно говоря, брат, не ощущаю я никакого внутреннего преображения, а ведь я уже почти три года провел в Сергиевой обители, — признался Пересвет, завалившись на свое ложе. — В грамоте книжной и в чтении псалмов наизусть я, конечно, сильно поднаторел. Могу также поститься долго, работать на голодный желудок, обходиться без хмельного питья и разносолов. Гордыню свою я вроде бы смирил, но от греховных мыслей так и не избавился. — Пересвет слегка постучал себя в грудь кулаком. — Признаюсь, брат, чем дольше я живу в Сергиевой обители, тем больше мне это в тягость. Уныла и беспросветна жизнь у иноков и послушников. Сидим мы за высоким частоколом и света белого не видим, вокруг чаща непролазная, на десятки верст вокруг ни одной души человеческой. Воистину, брат, существуем мы, как заживо погребенные. Кто-то из прихожан сказал, мол, монахи — это сообщество живых мертвецов. Что и говорить, верные слова!
— Ежели надумал уйти из обители, дело твое, друже, — сказал Ослябя. — Ты же знаешь, силой Сергий у себя никого не держит. К нему же постоянно одни приходят, другие уходят. Кто-то выдерживает в монастыре год или два, кто-то несколько лет, и лишь немногие остаются в обители на всю жизнь.
— В том-то и дело, брат, что идти мне некуда, — промолвил Пересвет. — Мать моя умерла, с отцом и братом я в раздоре. К сестре наведаться я тоже не могу, так как муж ее на порог меня не пустит. Будивид-собака наверняка настроил против меня и Корибута Ольгердовича, и многих бояр брянских. Зря я не убил этого злыдня, когда у меня была такая возможность!
— Еще раз говорю тебе, друже, нельзя исправлять зло злом, — заметил Пересвету Ослябя, — так сказано в Евангелии. Это милостивая воля Господа удержала твою руку с мечом, не позволив тебе убить Будивида. И эта же высшая воля, думается мне, привела тебя в Сергиеву обитель. Крепись, брат. Нелегко выстроить обычный дом из бревен, и во сто крат труднее возвести храм в душе своей. Унылое на первый взгляд монашеское существование есть вернейший путь к спасению всех людей на земле от бед и сатанинских происков. Жизнь иноков и послушников в обители есть подвижничество, их бедность — это та добродетель небесная, которая все земное и преходящее повергает во прах, и она же освобождает душу от всякого препятствия и дает ей свободно соединиться с Богом…
До вечерней трапезы времени было еще много, поэтому Ослябя предложил Пересвету прогуляться до Спасо-Преображенского собора, единственного каменного храма в Переяславле-Залесском. От княжеского терема до белокаменного собора было не более ста шагов. Пересвет не стал отказываться от этой прогулки, ему было ведомо, что здешний Спасо-Преображенский собор является одним из красивейших храмов Владимирской Руси. Его строителем, как и основателем Переяславля-Залесского, был Юрий Долгорукий.
Собор строили иноземные мастера, присланные Юрию Долгорукому его зятем, галицким князем Ярославом Осмомыслом. Обученные всем хитростям «греческого» храмозодчества, галичане возвели переяславский собор из аккуратно отесанных блоков белого камня-известняка. По приказу Юрия Долгорукого камень возили на ладьях почти от самых верховий Волги и далее, по речке Нерль, — в Плещеево озеро, на южном берегу которого стоял Переяславль-Залесский.
По странной прихоти Юрия Долгорукого собор был поставлен не в центре города, а у самого крепостного вала. Снаружи, из-за бревенчатой городской стены, идущей по валу, храм был почти не виден. Лишь его золоченый крест на макушке купола едва-едва поднимался над линией крепостных заборов. Небольшой по размерам собор имел мягкие, законченные по красоте пропорции. Его стройный силуэт возвышался над теснившимися вокруг деревянными теремами, напоминая белого лебедя, опустившегося из заоблачной выси на древнюю вечевую площадь Переяславля-Залесского.
Спасо-Преображенский собор был кафедральным храмом здешнего епископа. Под сводами этого собора тридцать лет тому назад Сергий Радонежский сначала был рукоположен в сан иподьякона, затем в сан дьякона и наконец был назначен игуменом, то есть настоятелем созданной им монашеской обители. Епископа Афанасия, некогда свершившего над Сергием Радонежским обряд обращения в священники, ныне уже не было в живых.
Если Ослябя, задрав голову, с благоговением разглядывал древние фрески на стенах и полуарочных перекрытиях собора, изображающих страсти Христовы и сюжеты из Нового Завета, то Пересвета заинтересовали могильные склепы погребенных в храме князей. Это были сыновья и внуки Александра Невского, когда-то владевшие Переяславлем-Залесским. Самым знаменитым среди них был князь Даниил, младший из сыновей Александра Невского, ставший родоначальником московских князей. Эту княжескую ветвь так и называют Данииловым родом. Нынешний московский князь Дмитрий Иванович доводится правнуком Даниилу Александровичу.
На ужин игумен Сергий был приглашен на митрополичье подворье, находившееся рядом с княжеским теремом. Отправляясь на это застолье, игумен Сергий взял с собой и своих спутников, Пересвета и Ослябю. Игумен Сергий считал митрополита Алексея мудрым и начитанным человеком, поэтому он хотел, чтобы молодые послушники почерпнули для себя что-либо полезное от встречи с предстоятелем Русской православной церкви.
Пересвет в душе надеялся, что на этот ужин пожалует и князь Дмитрий Иванович. Слава о молодом и дерзком московском князе, диктовавшем свою волю всем соседним князьям, гремела по всей Северо-Восточной Руси. Пересвет хотел воочию увидеть князя Дмитрия, который был одного с ним возраста и в дружину к которому он когда-то собирался вступить.
Однако Пересвета постигло разочарование: Дмитрий Иванович не появился на застолье в митрополичьих палатах.
Разговор за столом поддерживали в основном митрополит Алексей и игумен Сергий. Находившиеся тут же Ослябя и Пересвет скромно помалкивали, слыша, сколь серьезный спор затеяли эти два старца. Не смел влезать в эту словесную распрю со своими советами и возражениями и местный епископ Лазарь, тоже приглашенный на этот ужин.
Словопрения между митрополитом Алексеем и игуменом Сергием разгорелись из-за того, что первый поддерживал московского князя в его стремлении объединить русских князей и общими усилиями сбросить с Руси ордынское иго, второй полагал, что Дмитрию Ивановичу следует прежде всего замириться с Тверью и Ольгердом, ибо татары уже тридцать лет не беспокоят Владимирскую Русь, а от литовцев и тверичей постоянно исходит угроза военного вторжения. Митрополит Алексей, соглашаясь с Сергием, говорил, что, прежде чем затевать большую войну с Ордой, князю Дмитрию непременно надлежит сначала разгромить Тверь. Игумен Сергий был против любого кровопролития между русскими князьями, поэтому он настаивал на мирном соглашении между Москвой и Тверью.
— Не пойдет тверской князь Михаил Александрович на мировую с Дмитрием Ивановичем, — молвил митрополит Алексей с раздражением в голосе. — Он же обиду держит на московского князя за то, что тот перехватил у него ярлык на Владимирское великое княжение. К тому же князь Михаил надеется на помощь со стороны Ольгерда, который женат на его родной сестре. Князь Дмитрий приглашал Михаила Александровича на этот княжеский снем, дабы урядиться с ним о мире и союзе против Орды, так этот гордец не приехал сюда.
— Неудивительно, что Михаил Александрович не доверяет князю Дмитрию, ибо восемь лет назад он уже воспользовался его «гостеприимством» и был взят под стражу, — с недоброй усмешкой заметил игумен Сергий. — Лишь внезапное появление в Москве ордынских послов вынудило тогда московского князя освободить Михаила Александровича. Самое печальное в этой истории то, что князь Дмитрий целовал крест на том, что не причинит вреда тверскому князю. Нарушив сию священную клятву, кстати при твоем попустительстве, о владыка, Дмитрий Иванович ополчил против себя не токмо тверичей, но и Силы Небесные. — Сергий осуждающе погрозил пальцем митрополиту Алексею. — В тот год над нашей землей пролетела огненная хвостатая звезда, как предвестница грядущих бед. И несчастья эти не замедлили явиться на Русь. Сначала прокатилось чумное поветрие от Владимира до Москвы и Можайска, потом громовые молнии побили чернецов в Лазаревском монастыре, что в Городце-на-Волге. И в довершение всего пришла литовская рать к Москве, много деревень спалила и толпы разного люда в полон угнала. За первым нашествием литовцев вскоре последовало второе, а затем и третье. Земли московские после литовских набегов еще не оправились, а Дмитрий Иванович уже рать собирает против Твери. Веси наши обезлюдели, а князь Дмитрий вознамерился и Орде войну объявить! Не будил бы лихо московский князь, не тревожил бы ордынцев до поры до времени.
Семидесятилетнему митрополиту было досадно слышать от игумена Сергия эти упреки, так как вина в клятвопреступлении лежала и на нем. Владыка Алексей завел речь о том, что кабы не его усилия, то Владимирская Русь давно увязла бы в межкняжеских раздорах, а Москва лежала бы в руинах. Митрополит напомнил игумену Сергию, что князь Дмитрий принял власть в Москве двенадцати лет от роду, а соперниками его были князья воинственные и возмужалые. Владыке Алексею приходилось и бояр московских уговаривать крепко стоять за своего малолетнего князя, и в Орду ездить, чтобы задобрить темника Мамая и удержать его от нападения на московские земли, кому-то из князей владыка Алексей грозил гневом Господним, а кому-то грозил мечом… Во время первого Ольгердова нашествия митрополит Алексей находился вместе с князем Дмитрием в осажденной Москве.
— Не будь меня в ту пору в Москве, изменники-бояре отворили бы ворота Ольгерду, — молвил Сергию владыка Алексей. — Тверь в то время грозила Москве страшно. Воевод надежных у князя Дмитрия тогда не было. Вот и приходилось мне, отче, усмирять врагов наших, держа в одной руке крест, в другой — меч.
От всего услышанного на этом ужине в голове Пересвета теснились самые противоречивые мысли. Вот перед ним сидят два старца в священнических одеждах, митрополит и игумен. Оба посвятили всю жизнь свою бескорыстному служению Церкви и спасению душ прихожан от вражды и греховных искушений. Помимо этого владыка Алексей и игумен Сергий всем сердцем радеют о благе Руси, по мере сил оказывая поддержку московскому князю Дмитрию Ивановичу, собирателю русских земель вокруг Москвы. Но при этом митрополит Алексей ради высшей цели не гнушается угроз и клятвопреступлений, а игумен Сергий в своем устремлении к объединению всех русских князей вокруг Москвы не желает ни на йоту отступать от христианской нравственности. Пересвет не мог осуждать митрополита Алексея за неприглядные дела, совершенные им ради торжества князя Дмитрия над всеми его недругами. Однако и жизненные принципы игумена Сергия, заявлявшего, что политика неотделима от морали, что в делах земных нельзя добиться прочного успеха, нарушая христианские заповеди, вынуждали Пересвета крепко задуматься над смыслом жизни и наглядными уроками, преподанными людям Всевышним за их грехи.
Разумом Пересвет был на стороне митрополита Алексея, который всегда был в гуще событий и должен был волей-неволей отвечать коварством на коварство и жестокостью на жестокость. Но сердцем Пересвет все же тяготел к игумену Сергию, который считал, что Евангелие — такая же реальная сила, как и земная Власть. Попрание евангельских заповедей никогда не останется безнаказанным. И если кому-то удастся уйти от суда людей, то от десницы Божьей никому не скрыться.
Ночью Пересвету не спалось. Он то и дело вставал с постели, ощупью пробирался в темноте к бадье с водой, чтобы утолить снедавшую его жажду. Вновь ложился, пытаясь заснуть, но сети сна разрывали таинственные видения. То Пересвету казалось, что над ним склоняется владыка Алексей в своей пропахшей ладаном рясе, его длинная седая борода щекочет ему нос и подбородок. Пронзительные глаза митрополита сверкают во мраке, как желтые глазницы филина. Из уст владыки Алексея срывается гневно-обличительный шепот, мол, зло в этот мир занесено Сатаной и единодушие между правителями зачастую зиждется на крови. Ведь еще Иисус сказал когда-то, обращаясь к своим последователям: «Я принес вам не мир, но меч!»
То Пересвету вдруг мерещилось, что к нему пришел игумен Сергий, чуть согбенный, со своим неизменным черемуховым посохом, длиннобородый и длинноволосый. Его грубая ряса подпоясана простой лыковой веревкой, голова покрыта старой черной шапочкой с подвернутыми кверху краями. Присев на край ложа, игумен Сергий тихим голосом начинает сетовать, мол, гнев Божий тяготеет над Москвой. Предки князя Дмитрия, Иван Калита и Симеон Гордый, не считаясь с нравственными постулатами, гребли злато в свою казну, истребляя соседних князей саблями татар, отнимая последнее у смердов и горожан на содержание войска и подарки ордынским ханам. Князь Дмитрий, желая первенствовать над всеми прочими князьями, также попирает дедовские обычаи, идет на преступления ради выгоды. Этого Господь не прощает. Нельзя никому из князей брать на себя дело того, кто сказал: «Мне отмщение, и аз воздам!»