Поняв, что далее скрываться бесполезно, Вася включил свой фонарик. Два луча встретились, и Щепочкин увидал молодую женщину, которую лицезрел каких-то пару часов назад – перед репетицией она оживленно беседовала со Святославом Иванычем, а потом сидела в зале и что-то записывала в блокнот. Когда Щепочкин спросил у всезнающего судьи Аммоса Федоровича Ляпкина-Тяпкина, в свободное от репетиций время служащего дворником в горсуде, что это за милая барышня, тот ответил, что вообще-то он не совсем в курсе, но, может быть, она – из областного Управления по делам культуры и инспектирует работу драмкружка.
И вот теперь барышня стояла в дверях историко-ролевого клуба и взирала на Щепочкина с не меньшим изумлением, чем Щепочкин – на нее.
Молчать в обществе дамы Василий не считал приличным, а о чем говорить, он не знал. Поэтому сазал первое, что пришло в голову:
– Гражданочка, кто вы и что здесь делаете?
– А вы? – пролепетала гражданочка.
– Я первый спросил.
– Журналистка, – нехотя выдавила из себя девушка. – Из Москвы. Собираю информацию.
– И как вас прикажете величать?
– Надежда. Можно просто Надя.
– Чаликова? – вырвалось у Василия.
Надежда с легким испугом поглядела на Щепочкина – он понял, что фамилия абариново-кожуховской героини ей хорошо известна.
– Нет-нет, Заметельская, – поспешно ответила журналистка. – А теперь, может быть, вы тоже назовете себя?
– Детектив-любитель, – приосанился Щепочкин, насколько это было возможно в его положении между сейфом и подвесной полкой, уставленной бутылями с какой-то темно-красной жидкостью, не то вином, не то кровью. – Василий. Можно просто Вася.
– Дубов?! – невольно вырвалось у Надежды.
– Щепочкин. – Василий, или просто Вася чуть вскинул голову и задел-таки полку. Одна из бутылей, стоявшая на самом краю, свалилась на пол и разбилась. Комнату заполнил приятный, чуть дурманящий запах.
– Киндзмараули? – неуверенно предположил Василий.
– Скорее, Каберне, – определила Надежда. Правда, в тонких винах она смыслила не больше, чем Щепочкин. То есть как бы и совсем ничего.
Видимо, винные испарения подействовали и на журналистку – сделав неверный шаг, она в полутьме наткнулась на стол и смахнула огромный фарфоровый кубок с портретом того же человека, что и на лопате, которой благословлял Гробослав идущих на битву княжеских дружинников.
– Ай, как нехорошо, – огорчилась Надя. – Что ж теперь делать?
– Теперь уже ничего не поделаешь, – раздумчиво проговорил Вася. – Как я понимаю, Наденька, вас привел сюда чисто журналистский интерес, не так ли?
– Пожалуй, что так, – уклончиво подтвердила Надя.
– Лично меня сюда привел свой интерес – сыщицкий. И раз уж так случилось, что мы здесь оказались одновременно и так насвинячили, пардон, наследили, то нам с вами уже ничего другого не останется, как действовать заодно. Вы не против?
– Что поделаешь, Вася, – как бы нехотя вздохнула Надежда. – От судьбы не уйдешь…
И невольные сообщники протянули друг другу руки, опрокинув при этом на столе вымпел, повторяющий в миниатюре стяг князя Григория: всадник на белом коне с притороченной к седлу волчьей головой.
– Да уж, Васенька, теперь нам скрыть свой визит никак не удастся, – заметила Надежда, оглядев произведенные ими беспорядки. – Поэтому вношу предложение: собрать как можно больше информации и уходить, а там будь, что будет.
– А что нам еще остается? – согласился Василий. – Хотя, похоже, главная информация – там, – он показал на заветный сейф, – а нам туда не добраться…
Надя сочувственно покивала, хотя она, в отличие от своего нового знакомца, явилась сюда во всеоружии, и даже с ключом от сейфа. (Как она его заполучила – это оставалось профессиональной тайной). Но открывать сейф в присутствии человека, которого видела впервые в жизни, если не считать репетиции "Ревизора", Надя все же не решалась.
Тем временем Василий собрал с пола остатки кубка, расколовшегося на три-четыре части, и в неверном свете двух фонариков разглядывал портрет князя Григория:
– Кого-то он мне очень напоминает. И видел вроде совсем недавно…
– Кто, князь Григорий? – переспросила Надя, которая в это время обследовала другой угол комнаты – правда, без особого успеха.
– Из последних записей в дневнике Миши Сидорова следовало, что он почти узнал, кто такой князь Григорий на самом деле, – задумчиво продолжал Щепочкин.
– Миша Сидоров – это тот мальчик, которого…
– Да-да, тот самый. И если они так поступили с ребенком, то сами понимаете, Надя, что ждет нас с вами. Если они, конечно, узнают, кто именно побывал в ихнем логове.
– Что же делать? – забеспокоилась Надежда.
– Ну, меня-то они и без того приговорили к высшей мере, – беспечно махнул рукой Вася, опрокинув старинную масляную лампу. – А вот вам, Наденька, надо бы сварганить какое-нибудь алиби. Хоть самое завалященькое.
– Каким образом?
– Свалим на кого-то из литературных персонажей. Кроме Дубова и Чаликовой. Ну и, разумеется, Анны Сергеевны Глухаревой.
– А почему бы и нет? – удивилась Надежда. – Ведь Глухарева вполне могла бы их грабануть. Хотя бы, чтобы поживиться на сокровищах князя Григория.
Подобно Наде, Василий не был готов открывать уже при первом знакомстве свои карты, тем более, когда речь шла о безопасности третьего лица. Поэтому пришлось на ходу искать другие доводы против Надеждиного предложения:
– Видите ли, Анна Сергеевна обладает весьма своеобразным характером. Поскольку здесь явно нет золота, драгоценностей и прочих сокровищ, то госпожа Глухарева должна была бы каким-то образом высказать свое "фе".
– Каким?
– Ну, например, извините, накакать на пол.
– А если Петрович? – педложила Надя, имея в виду еще одного абариновского персонажа, Соловья-Разбойника. – Все же, как-никак, лиходей и душегуб!
– Вот именно, лиходей и душегуб, – подхватил Щепочкин. – Если бы он подкараулил где-нибудь барона Альберта с кухонным ножом, то это было бы достоверно. А так – не очень.
– А если кто-то из доблестных рыцарей короля Александра?
– Да ну что вы, Наденька! Рыцарь – и ночью с отмычкой? Не верю, как сказал бы наш милейший Святослав Иваныч.
Так они перебрали еще с дюжину персонажей, выказав друг другу хорошее знакомство с творчеством прославленной писательницы, но не нашли ни одного приемлемого. При этом, как ни странно, ни Василий, ни Надежда не вспомнили имени Каширского – еще одного злодея, именующего себя то человеком науки, то магом и чародеем, а на самом деле жуликоватого гипнотизера, воздействующего на людей так называемыми "установками".
И вдруг Надю осенило:
– Иван Покровский.
Вася задумался. Представить себе поэта Ивана Покровского, человека слегка не от мира сего, вламывающимся ночью в чужое помещение, было довольно сложно. Но не перебирать же персонажей до утра – и Щепочкин согласно кивнул, дескать, ладно уж, Покровский так Покровский, все равно ничего лучше не придумаем.
– Постойте, Вася, – вдруг спохватилась Надежда, – а не "подставим" ли мы невиновного человека? Вдруг они уже присмотрели кого-то на эту роль, а тут – такое!
– Да нет, не думаю. – Щепочкин не махнул рукой только потому, чтобы еще чего-нибудь не разбить.
Объяснять журналистке, почему он так думает (или, вернее, не думает), Василий не стал, но ход его мыслей был таким: Согласно литературному первоисточнику, вурдалаки поручили Анне Сергеевне убить и Дубова, и Покровского, каждого по разным причинам. Но так как "в реале" барон Альберт "заказал" Анне Сергеевне только Дубова (то есть Щепочкина), то из этого следовало, что кандидата в Иваны Покровские они себе еще не приглядели.
– Скажите, Надя, как у вас с поэзией? – поинтересовался Щепочкин.
– Поэзию я люблю, – призналась Надя. – "Евгения Онегина" наизусть помню. Пожалуйста – "Мой дядя самых честных правил…"
– Нет-нет, я имел в виду, сочиняете ли вы сами, – поспешно перебил Вася, не дожидаясь, пока его новая сообщница продекламирует весь роман до конца. – Ведь если мы оставим господам вурдалакам послание в прозе, то они не поверят, что его и впрямь написал поэт Иван Покровский.
– Ну, раз надо… – вздохнула Надя. И, будто по наитию, выпалила:
– Гнусный сей притон воровский
Посетил Иван Покровский
И взломал замок дверей
Вурдалаков-упырей!
– Гениально! – восхитился Василий и даже захлопал в ладоши, забыв, что время и место к тому не очень-то располагали. Увидав на столе незаполненный бланк историко-ролевого клуба, детектив прямо на нем записал печатными буквами Надеждин экспромт и оставил посреди стола, прикрыв верхний уголок тяжелым подсвешником.
Оставалось ждать, что теперь предпримут "вурдалаки-упыри". А в том, что они такой наглый "наезд" не оставят без достойного ответа, Щепочкин не сомневался.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
ШТРАФНАЯ ЧАРКА
Кончина основателя и главы банка "Шушекс" Ивана Владимировича Шушакова отнюдь не означала кончину самого банка. И, как бы закрепляя преемственность, собрание акционеров единодушно избрало новым главой банка дочку покойного Ольгу Ивановну, а управляющим – Григория Алексеевича Семенова, который был правой рукой Ивана Владимировича с самого основания "Шушекса". Таким образом, не оправдались пессимистические прогнозы Григория Алексеевича о неких мафиозных силах, желающих прибрать банк к рукам и оттеснить всех соратников Шушакова.
По такому случаю Ольга Ивановна устроила у себя в особняке небольшую корпоративную вечеринку – задавать настоящие приемы было бы не совсем удобно после недавней подозрительной смерти отца и столь же подозрительного исчезновения матери.
Званы были только ближайшие друзья и самые верные сотрудники банка. Получила приглашение и Надежда Заметельская, но она с благодарностью отказалась, так как именно в этот вечер собиралась присутствовать на репетиции самодеятельного театра и интервьюировать его руководителя Святослава Иваныча. Впрочем, это больше выглядело отговоркой, так как Герхард Бернгардович Мюллер, занятый в "Ревизоре" в роли доктора Гибнера, после репетиции на вечеринку успел, хотя и не к самому началу.
Когда Герхард Бернгардович явился, ему тут же, по старинному русскому обычаю, налили штрафную чарочку. Потом еще одну – чтобы не хромал. Затем третью, потому что Бог Троицу любит. Потом четвертую, ибо даже лошадь на трех ногах не ходит. Словом, через каких-то пол часа господин Мюллер "созрел" для разговора с господином Семеновым, на который никак не мог решиться в официальной обстановке банка.
– Но не о делах, любезнейший Герхард Бернгардович, – весело предостерег его Григорий Алексеевич. – А если о личном, то завсегда пожалуйста.
– О лишном, только о лишном, – говорил Герхард Бернгардович, отводя управляющего в сторонку, к резному мраморному столику.
– Ну, что на душе, дорогой Герхард Бернгардович? – поинтересовался Григорий Алексеевич. – Подозреваю, влюбились-таки в какую-нибудь нашу дивчину и меня в свахи зовете? Говорил же я – мы вас женим, непременно женим!
– О найн, Григори Алексеевитш, дело есть совсем другое, – досадливо поморщился Мюллер. – Я отшень хорошо понимать чувство юмор и высоко оцениль ваш гроссе сатирически писатель Гоголь, но у все есть свой дер лимит!
– Простите, о чем вы? – встряхнул кудрями Семенов, словно бы пытаясь освободиться от легкого шампанского куража.
Герхард Бернгардович открыл дипломат, с которым никогда не расставался, и выложил на стол несколько конвертов:
– Снова какой-то дер шутник делает мне провокацион на едолюдство.
Григорий Алексеевич извлек из первого попавшегося конверта послание и с чувством зачитал:
– "Дорогой Герхард Бернгардович! Всякий раз, когда я встречаю Вас, в моей душе поднимаются чувства, которые я не в состоянии унять, хотя и понимаю всю их порочность и несбыточность. Я представляю, как вы отрезаете у меня грудь и, подогрев в электропечке, съедаете…" Так-так-так, далее следуют разные анатомически-гастрономические подробности, – усмехнулся Григорий Алкесеевич, пробежав письмо. – Ага, "…простите мне мою откровенность и примите уверения в высоком уважении, ваша Н.З."
– Ну и што вы, Григори Алексеитш, мошете на это сказать? – спросил Мюллер, искоса глядя на Семенова.
– М-да, если это шутка, то не очень удачная, – согласился Григорий Алексеевич, стараясь не обидеть собеседника недостаточной серьезностью, с которой он воспринял эти письма. – Как я понял, послания пришли по внутрибанковской почте, значит, писал кто-то из своих. Н.З., Н.З… Ольга Ивановна, – возвысил он голос, – как бы вы расшифровали сокращение "Н.З."?
– Неприкосновенный запас, – откликнулась хозяйка, которая в это время в другом конце гостиной занимала гостей, не без гордости показывая им висящее на стене полотно художника Валентина Серова "Девушка с ананасами", которое Иван Владимирович, по его словам, приобрел за штуку баксов у самого Серова.
– Нет-нет, это может быть некая особа, скорее всего женского рода, вхожая в наш банк.
– Что-то я таких не припомню, – чуть подумав, ответила Ольга. – Хотя погодите, вот вам Н.З. – Надежда Заметельская. Ну, московская журналистка, которая…
Григорий Алексеевич громогласно хлопнул себя по лбу:
– Ну конечно, Надежда Заметельская, как я забыл! Ведь сам же выписывал ей пропуск внутрь банка.
– А-а, дас ист та самая фройляйн, который везде ходить и всех спросить? – припомнил Герхард Бернгардович. – Их бин видеть она севодня на репетицион, хотель позфать идти вместе к Олга Ивановна, но она куда-то исчезайть.
– Скажите, Герхард Бернгардович, в ее поведении не было ничего такого, ну, странного, необычного? – пытливо спросил Григорий Алексеевич.
– О, найн, я ничего такое не был замечать, – твердо ответил господин Мюллер. – Мне кажется, это не есть она. То есть, не она хочет, чтобы я ее есть.
– Ну, в таком случае возможны два объяснения, – сказал Григорий Алексеевич. – Либо Надежда умеет скрывать свои противоестественные стремления и дает волю чувствам только в эпистолярном жанре, либо она и впрямь не при чем, а просто это чья-то глупая шутка. В таком случае я проведу служебное расследование, и виновный будет строго наказан. Вплоть до увольнения с работы.
– Нет-нет, Григори Алексеевитч, никто не надо увольнять, – поспешно возразил Герхард Бернгардович. – Лутше будет, если я буду возвратиться на майн фатерлянд.
– И не мечтайте, мы вас никуда не отпустим, – бурно возмутился Григорий Алексеевич. – У меня на вас особые виды… То есть, я хотел сказать, что очень дорожу вами, как ценным специалистом! И Ольга Ивановна тоже.
– Данке шон, либер Григори Алексеевич, – растроганно молвил Герхард Бернгардович и даже слегка прослезился от избытка то ли чувств, то ли выпитого.
Когда гости расходились, благодаря хозяйку за прекрасный вечер, Ольга Ивановна незаметно шепнула новоназначенному упавляющему:
– Григорий Алексеич, а вас я попрошу задержаться.
Так как, простившись с гостями, госпожа Шушакова пригласила Григория Алексеевича в рабочий кабинет покойного Ивана Владимировича, то Семенов решил, что она желает поговорить с ним о делах.
– Ольга Ивановна, вы просили меня разработать концепцию дальнейшего развития нашего банка, – прокашлявшись, не без важности начал Григорий Алексеевич. – Вообще-то я скорее практик, чем разработчик концепций, но кое-какие теоретические наработки готов вам представить. Мне кажется, что до сих пор наш банк работал как некая "вещь в себе", словно он находится где-то на необитаемом острове, а не в городе, не в средоточии социального общества.
"Эк меня занесло", – с удивлением подумал Семенов, но продолжал:
– Такое могут себе позволить банки в спесивых столицах, но нам ни в коем случае не следует забывать, что "Шушекс" – неотъемлемая составная часть нашего города, нашей области, нашей страны. Даже при том, что он не государственный, а частный. Я считаю, что мы должны идти к людям, объяснять им, что наша главная цель – их благо; нужно предлагать услуги, доступные и выгодные не только денежным мешкам, но и простым клиентам; необходимо наладить оплату коммунальных услуг через наши филиалы, хоть это и принесет дополнительные хлопоты и заморочки. И тогда люди станут доверять нам, а не всяким демагогам наподобие ди-джея Гроба. Кстати, о филиалах. В районе Водокачки до сих пор нет нашего отделения, а в здании бывшего заводоуправления освобождаются подходящие помещения…