Именно знакомство с бородатым, влюбленным в науку профессором Иваном Петровичем Лаптевым окончательно и решило судьбу Антона. Каждую свободную минуту теперь он проводил в обществе нового взрослого друга. Они вместе трудились над усовершенствованием того же самого робота, мечтая о будущем, фантазировали о поистине волшебных возможностях компьютера в медицине, и Лаптев ничуть не уступал мальчишке в безумстве и дерзости идей.
Позже Антон узнал от отца, что профессор Лаптев являлся в самом деле общепризнанным авторитетом в области медицинской техники. Дело в том, что обычно открытый и во всем доверяющий своим родителям, Антон на этот раз почему-то долго скрывал свое новое знакомство. Но по какой причине он устроил такую таинственность, пожалуй, и сам не мог бы объяснить: должно быть, виной всему было подростковое упрямство, желание иметь собственную тайну и свое личное пространство. Надо же ему было хоть чем-то отличаться от отца, имея внутреннюю жизнь, отличную от их общей, семейной, открытой взорам всех знакомых. И пусть он принадлежит к известной в медицине семье, но он ведь и сам по себе чего-то стоит, и тоже звезда, пусть будущая…
Повзрослев, Антон вспоминал потом эту свою игру в тайну как смешное упрямство, однако бесспорным было то, что уже подростком он ощутил в себе эту будущую звездность, почувствовал свое высокое предназначение.
Впрочем, рано или поздно тайна, разумеется, должна была раскрыться. И однажды после неожиданной размолвки, вызванной его долгим и непонятным отсутствием, поскольку такие вещи в семье Житкевичей были большой редкостью, возмущенные родители призвали его к ответу. И Антон назвал наконец имя своего нового знакомого и не ошибся в ожиданиях: для отца это имя оказалось чрезвычайно приятным сюрпризом.
Иван Петрович Лаптев был заместителем директора смежного института, близкого по тематике к отцовскому. И был он также известен в научных кругах не только своими замечательными работами, но и тем, что имел довольно странное для ученого его ранга хобби. Он много времени тратил на занятия с молодежью. Часто встречаясь со школьниками и студентами как раз в том павильоне ВДНХ, где и произошло его знакомство с Антоном, демонстрируя ребятам несложные медицинские машины, он старался зажечь в них искру интереса к науке и найти продолжателей и энтузиастов своего дела. Отец давно знал и уважал Лаптева, однако не скрыл от сына, что, помимо научного авторитета, пожилой профессор известен всем также этой страстью к неуемному популяризаторству, над которой в ученых кругах принято подшучивать.
— Не боишься, что завтра профессор найдет себе на ВДНХ новых учеников, еще умнее и талантливее, чем ты? — хитровато прищурившись, спросил у Антона отец. И когда сын с возмущением затряс головой, отвергая саму возможность такой постановки вопроса, от души расхохотался и добавил: — Не волнуйся, шучу, шучу. Дружи с Иваном Петровичем. Лаптев — правильный мужик, настоящий ученый и очень хороший человек.
Так новое знакомство Антона было не только одобрено, но и вызвало немалое уважение родителей. Большая жизненная игра, которую знающие люди называют карьерой, началась.
Глава 6
Последние школьные месяцы пролетели для нашей неразлучной троицы стремительно. Все были настолько заняты учебой и подготовкой к поступлению в институты — курсами, репетиторами, экзаменами, — что на дружеское общение времени почти не оставалось. Тем не менее, хотя они и меньше стали общаться, их привязанность друг к другу и особая психологическая совместимость никуда не исчезли.
Антон готовился в медицинский: зубрил химию с биологией, писал сочинения по особым правилам, по-прежнему встречался с Лаптевым и читал научные журналы.
Сергей собирался сдавать иностранный язык, историю и сочинение совсем по другим требованиям — он был уверен, что поступит в Институт стран Азии и Африки.
Впрочем, они были по-прежнему интересны друг другу: им нравились одна и та же музыка, одни и те же книги… и одна и та же девушка.
Света же тем временем успевала все. Гимнастику она оставила, как говорила ее мама, «только для себя», для поддержания формы; мечты о профессиональной спортивной карьере улетучились вместе с лишними сантиметрами роста. Теперь на фоне подросших и разом, как одна, постройневших сверстниц девушка выглядела уже не такой высокой и худенькой, как в ранней юности, да и особого стимула к новым гимнастическим победам у нее тоже не было. В школе Светлана вполне утвердилась, славу самой изящной девушки класса завоевала давно, друзьями и поклонниками среди мальчиков обзавелась. Теперь оставалось лишь приобрести хорошую и выгодную профессию. Математику она в расчет никогда всерьез не брала, а среди гуманитарных наук, как она решила, посоветовавшись с матерью, ей больше всего подходила юриспруденция.
Правда, что такое юристы и с чем их едят, девушка представляла себе смутно. Но выйти на трибуну в строгом деловом костюме, произнести эффектную речь, привлечь к себе внимание всего зала — это было красиво. Это ей подходило. «В крайнем случае буду сидеть в нотариальной конторе, — смеясь, говорила она друзьям. — Представляете, у меня собственная, именная печать: юрист Светлана Анатольевна Журавина. Разве плохо?» И парни, привыкшие соглашаться со Светкиными милыми чудачествами, послушно кивали в ответ, мельком потом обмениваясь фразами: «И зачем женщине профессия?» — «Вот-вот, все равно скоро замуж выскочит, детей заведет…»
Они оба прекрасно относились к Светлане, однако не преувеличивали степень ее интеллектуальных возможностей, да и вообще не считали ум главным для женщины качеством.
А девушка в назначенный час смело отправилась сдавать экзамены на юридический факультет Московского университета. В те времена такого ажиотажа, как теперь, вокруг этой профессии не было, и Света (спасибо приличной школьной подготовке!) без особого труда прошла вступительные испытания, став студенткой главного вуза страны.
Разумеется, Сергей и Антон не отстали от подруги в реализации своих устремлений. Они тоже стали студентами именно тех институтов, которые для себя планировали. После школы пути ребят мало-помалу начали расходиться, они уже не могли видеться каждый день. Но какое-то время, особенно в первую студенческую осень, ухитрялись встречаться по выходным, болтали, бегали в кино, слушали музыку, однако все это происходило уже больше по привычке, нежели по причинам глубокой душевной склонности.
Только одна традиция, пожалуй, оставалась незыблемой: собираться по праздникам у Житкевичей. Мать Антона всегда умела встретить и угостить друзей сына так, что они ощущали себя по-настоящему желанными гостями. Накрыв стол и поговорив с молодежью о том о сем, Анна Алексеевна умудрялась незаметно скрыться, ненавязчиво сославшись на дела и оставив ребят среди их собственных бесед и секретов.
А они веселились, изображая друг перед другом своих новых преподавателей и сокурсников, рассказывая о студенческих приколах, обсуждая учебные планы занятий. Все это было для них новым и свежим, подобно запаху краски в заново отремонтированных институтских аудиториях. Однако постепенно учебные будни брали свое, и все трое оказались загруженными подготовкой к семинарам, коллоквиумам, регулярным контрольным…
Парни были заняты более плотно, чем Света, ведь с юристов спрашивали, в основном, в сессию. А вот у Сергея занятия китайским языком требовали ежедневного многочасового тренинга, да и Антону пришлось начать зубрежку тоже с первых дней: латынь, биология и химия требовали терпения и усидчивости.
По сравнению с вечно занятыми теперь друзьями девушка оказалась свободной как птица. Куда хочу, туда и лечу! А куда она хотела, Света и сама пока толком не знала, главное, что лекции и семинары не отнимали у нее слишком много времени. И она почувствовала себя совсем взрослой, скинувшей надоевшее школьное платьице, отряхнувшей с себя привычные нормы поведения. «Старые дружбы, как листья, опали», — мурлыкала она популярную в те времена песенку и действительно ощущала себя выросшей из старых дружб и привязанностей.
На ее курсе было много интересных, веселых студентов, в том числе и приезжие из разных городов, больших и маленьких, короче, со всей страны. Были и совершенно взрослые, уже семейные дяденьки и тетеньки. Ничего общего у Светланы с ними, конечно, не складывалось — те жили в общежитии, учились как проклятые, страстно осваивали нормы и правила московской жизни. Девушке же их интерес к «культурному наследию Москвы», как она это насмешливо называла, казался смешным и мелким. Разве можно излишне серьезно относиться к Большому театру, например, или к Третьяковке, которые всегда здесь были, стоят, слава богу, и дальше никуда не денутся? В такие места можно ходить, когда тебя ведут за руку, в пятом или шестом классе. А будучи уже взрослым — да ни за что! Кругом клубится и бурлит такая интересная столичная жизнь, и для нее нужны деньги, а вовсе не какое-то там образование или так называемый культурный уровень.
Света не могла подолгу усидеть в библиотеке, куда необходимо было регулярно ходить, чтобы конспектировать горы сухой, зубодробительной фактуры законодательных материалов. Не могла она и заучивать назубок статьи бесконечных законов, поскольку никогда не была зубрилкой. Что понимала легко и что ложилось ей на сердце, то и усваивала. А что не в силах была воспринять ее бедная головка, то считала и ненужным для себя. Кто-нибудь другой это будет знать, вот и достаточно. Дружить Светка умела, и школьные подружки и друзья всегда выручали ее в трудных ситуациях. Но в новой группе, на первом курсе юрфака, она ни с кем не сошлась настолько близко, чтобы при нужде попросить о помощи, да и взаимовыручка студенческая оказалась не такой крепкой и бескорыстной, как школьная. В результате все кругом стали казаться ей смешными и занудными «ботаниками», будущими ничтожными «штабными писаришками».
Но свято место, как говорится, пусто не бывает, и девушке поневоле пришлось искать себе дело по душе — вместо быстро опостылевшей и так и не заинтересовавшей ее учебы. Внезапным ее открытием и увлечением осенью, на первом курсе, стали танцы. Света быстренько влилась в коллектив московской клубной молодежи; мать по-прежнему поддерживала ее во всем и души в ней не чаяла. Ей нравилось, что Света посещает танцевальные клубы, и она шила дочке невообразимо нарядные и эффектные платьица, юбочки, курточки по фасонам, которые только могли прийти в голову ее легкомысленной дочке. Мать и сама молодела, обшивая Свету и разделяя ее молодую радость по поводу наступившего праздника взрослой жизни.
В те годы Клавдия Афанасьевна Журавина начала по-настоящему хорошо зарабатывать, выслужила пенсию, ушла из ателье, и у нее образовался круг богатых заказчиц, которых она приноровилась отлично обслуживать. В Москве появились отличные ткани, модная фурнитура, и для таких умелых рук, как у Светланиной матери, работа находилась всегда. Поэтому, впервые перестав задумываться о постоянно маячившей прежде нужде, она даже смогла выправить себе и дочери заграничные паспорта и отправиться отдыхать в Турцию, в Анталию, — впервые в жизни.
По-новому смотрела на мир и Светлана. С одной стороны, она наблюдала молодых людей, которые и на отдыхе в Турции, и в ночных клубах Москвы чувствовали себя словно рыбы в воде и при этом неизвестно чем занимались в обычное дневное время, разве что таинственно усмехались при расспросах о роде их занятий. Скорее всего, днем они просто спят, хмуро думала девушка, поскольку на танцполе они проводили ночи напролет… Она видела, что эти ребята не считают денег, неизвестно, откуда берут их, и неизвестно, как собираются жить дальше. У них имелось что-то такое, чего не было у тех людей, которых она знала прежде. А именно беспечность молодости, неограниченная финансовая поддержка семей и уверенность в завтрашнем дне, независимо от собственных личных достоинств. Богатые родители оплачивали вольную жизнь любимых чад, не считая ее вредной для молодых, не обремененных учебой организмов, и вслед за своими новыми знакомыми Света выучилась повторять, как эхо, слова модной песенки: «Танцуй, пока молодой…»
Кончилось же тем, что она еле-еле сдала зимнюю и весеннюю сессии за первый курс. Но она все еще выгодно отличалась от своих сокурсников хорошо подвешенным языком и общим уровнем подготовки — снова спасибо родной школе! Однако после весенней сессии, когда она сумела сдать историю государственного права лишь с третьей попытки, Светлана почувствовала: все, лафа кончается. Надо было либо крепко засесть за учебу, что теперь стало ей органически чуждо, либо искать какие-то иные пути устройства в этой жизни.
Но какие, какие?… Она думала об этом, а услужливая память подкидывала ей одни и те же воспоминания: Турция — сладкая и знойная, как и ее расслабляющая жара… безмятежное теплое море… спелые фрукты… а ночью — танцы до упаду… Множество молодых людей, успех, комплименты, упоительные поцелуи… И разговор по-английски с одним молодым, обаятельным французом. Он приезжает каждый год в это место, на недельку, просто потанцевать. Потому что здесь, в Кемере, уверял он Светлану, собираются самые красивые девушки. И его девизом было то же самое — танцуй, пока молодой. Он был каким-то другим, не таким, как все прочие ее знакомые, — недосягаемый, свободный, легкомысленный, пылкий… и — что греха таить — умопомрачительно притягательный.
— Жить весело и пылко — это настоящее искусство, Светлана, — говорил он ей по-английски, смешно растягивая ее имя («Све-е-етла-а-ана…») и небрежно постукивая ногтем указательного пальца по высокому стакану с соломинкой, наполненному коктейлем. — Так жить, чтобы, умирая, было что вспомнить… Это немногим доступно!
Антон и Сережка, пожалуй, назвали бы его глупым фатом, думала девушка, и сама пыталась возражать собеседнику, но кокетливо и игриво, более игриво, нежели самой хотелось:
— Но вы ведь занимаетесь в жизни чем-то серьезным, помимо отдыха на море? Работаете, делаете бизнес, может быть, учитесь…
— О-о-о! — насмешливо и загадочно тянул в ответ француз, поедая Светлану глазами и не давая определенного ответа на ее вопрос. — Такой хорошенькой девушке, как вы, не стоит забивать себе голову вопросами бизнеса или учебы!
Все это было немножко смешно и слишком патетично, и все же стройный, загорелый, с выгоревшими волосами (что свидетельствовало о том, что он все-таки вылезает иногда из моря на пляж) молодой француз произвел на Светлану неизгладимое впечатление. Ей захотелось жить так же легко и беспечно, как он, так же развлекаться, гулять, считая это нормальным и серьезным занятием. Из года в год стабильно приезжать в одно и то же место, отдаваться веселью днями и ночами напролет. И чтобы никто тебя не осуждал — ни комсомол, ни школа, ни институт, ни разные скучные и правильные взрослые. Вот хочет человек жить весело — и живет, и если он никому не причиняет при этом вреда, то никто и не вправе запретить ему такое времяпрепровождение. А главное, изумлялась Света (и это ей нравилось все больше), он вовсе не собирается чувствовать себя виноватым за такой образ жизни — ни перед кем, в том числе и перед самим собой. У девушки появилась уверенность, что и она тоже имеет право устроить личную жизнь по своему разумению. Имеет право сама распоряжаться своей судьбой. Так она и выдала себе «индульгенцию на право наслаждения жизнью» — кажется, в юридическом смысле это звучит правильно?…
Однако снова пришла осень, и вновь начались занятия, и на втором курсе опять пришлось вставать спозаранку и мчаться сломя голову в любую погоду на лекцию, где какой-нибудь скучнейший тип — старикашка, как утверждала Света, — уныло бубнил что-то про какое-то там право…
И она не выдержала. Решение давно и исподволь сформировалось в ее душе, оставалось только признаться в нем самой себе и принять его как жизненное кредо. Такая жизнь не для нее. Скука и обыденность, как юридическая профессия, — тоже. Она молода, хороша собой, и хотя модельный бизнес, куда берут красавиц, ей не светит (ростом все-таки не вышла — всего сто шестьдесят три сантиметра), но обаяния ей не занимать, и, значит, найдется и для нее в жизни настоящее занятие. Такую-то красоту, такой стиль, такую походку зарыть и закопать в пыльных библиотеках, в аудиториях со скучными, недалекими и бедными сокурсниками?! Да никогда! Правда, не зная еще, чем заняться дальше, она продолжала по инерции посещать лекции в университете, но все это уже было временное, лишнее и случайное в жизни.
Света Журавина вышла на тропу своей войны, хотя и не сообразила еще, как эта ее война называется.
Глава 7
Школьная компания между тем распадалась. В первую же институтскую весну на наших друзей свалилась неожиданная напасть — объявили призыв в армию для студентов дневного отделения. Приказ вышел неожиданно, никто не успел толком отреагировать на него, практически вся мужская половина советских вузов попала под этот топор. И кроме немногих счастливчиков, чьи родители обладали «сверхпроходимостью» в нужных инстанциях, остальные были «забриты» в рекордные сроки.
Таким образом, уже осенью Антон Житкевич был вынужден надеть кирзовые сапоги. Родители не смогли, да, в общем-то, и не собирались обеспечивать его «отмазкой» от армии, в отличие от Сергея Пономарева, дипломатическое семейство которого, обладая нужными связями, вовремя подсуетилось и решило эту насущную проблему. Антон же предпочел разделить участь большинства. Понятно, что у него начались совсем другие приготовления и заботы, и на встречи с друзьями времени практически не оставалось. Однако и Серега, как казалось Свете, стал каким-то чужим и отдалился от них, все более увлекаясь своей китаистикой и всякими восточными делами. Лето он провел у родителей в Пекине и там уже подрабатывал на мелкой должности в посольстве, что дало ему возможность почувствовать себя взрослым и даже получить какие-то деньги, которые в Москве выглядели настоящим состоянием.