Юноша медленно, как завороженный, опустил глаза на упрятанный в ножнах булат, руки напряженно замерли борясь с желанием прикоснуться к истертой рукояти. Старик усмехнулся по доброму, одними глазами, осторожно вытянул оружие и положил у ног отрока. Жур даже вздрогнул, когда тяжелая сталь отозвалась холодным звоном. А ведь коснулась лишь мягкой травы! Не смея еще протянуться, он гладил меч глазами, вглядываясь в совершенство формы, стараясь угадать тайну, скрытую в тончайшей паутинке многократно прокованного железа. Наконец не выдержал, обнял пальцами обкрученную кожей рукоять, потянул на себя, заставив петь в траве отточенное до рези глаз лезвие. Тяжелый клинок нехотя оторвался от земли и описав сияющую дугу разрезал мир надвое – половина в темноте за спиной, половина в розовеющей пене закатных туч. Словно само время разделилось на грустный кусочек прошлого и неведомую глыбу будущего, озаряемую зовущей чистотой.
Меч буквально прирос к руке, юноша очертил им голову, как бы собираясь ринуться в смертельную схватку и ветер мягко зашелестел, испуганно уступая дорогу губительному булату. Удар вправо – дрожащий свист искаженного ужасом воздуха, выпад влево – протяжный стон закаленной стали. Красноватый отблеск будто расплавил клинок, влажно перетекал от кромки до кромки прозрачными лужицами, собирался в широком доле и капал вниз, к выбитой у самого перекрестия надписи. Пять затейливых рез сплелись в разлохмаченный вязью столбик: «И ты вместе с нами».
– Доброе оружие! – глаза отрока сияли ярче шлифованного булата. – И что значит надпись?
– Легче понять, чем объяснить! – закатный ветерок смахнул тень улыбки с глаз старика. – Слишком много в эти слова вложено. Я бы тоже блуждал от одной ошибки к другой, да только верный и старый друг знал, видать, про меч больше всех в этом мире. Он-то и покликал меня в поход до Буяна-острова, где я выбил Кладенец из огромной ледяной глыбы. Правда кроме меча там еще кое что было… Но это другой сказ.
– А откуда он сам про оружие выведал? – Жур так и сиял любопытством, впитывая каждое слово Заряна.
– Говорю – это другой сказ! А про надпись поведаю главное, чтобы ты знал, а не путался в трех деревах. Ведь меч тебе перейдет, коль со мной что случится, видят Боги, больше передать будет некому. Стар я уже… А сынов не нажил. Потому слухай внимательно, а не чтоб в одно ухо влетало, а из другого долой. Значится так…
Старик призадумался. По лицу пробежала тень давних воспоминаний, словно перед долгим сказом он собирал воедино все значимые события, раскладывал аккуратно и оглядывал каждое, прежде чем пустить на язык. Юноша медленно опустил тяжкий клинок, отразивший убывающий свет заходящего солнца. Боги привычно замешивали в небесах густую добротную ночь, живые звуки леса легко продирались через густые ветви окружающей чащи.
Живые звуки леса легко продирались через густые ветви окружающей чащи, даже замшелые стены избы не были для них заметной преградой. Жур снова, в который уж раз переживал все это заново, каждый прожитый день возвращался тяжкой поступью, словно желая знать, что правильно понят, осмыслен… Да и можно ли забыть дни, проведенные с Заряном? Этот сам спокойно не жил и другим не давал, все говаривал, что человек должен гореть аки факел – пусть не долго, но ярко, а не тлеть вонючей тряпицей. Но его Боги берегли… В каких сечах только не бился, а до седых волос дожил. Жаль, что не всем смог передать огонь своей души, а коль точней, так не все его приняли. Что перетянуло их в дурную сторону? Богатство? Слава? Или неверное толкование? Огня-то у всех хватало… Да не всем он стался впрок. Хотя, конечно, все куда уж сложнее! Никто о богатстве и славе впрямую не мыслил…
– Никто о богатстве и славе впрямую не мыслил! – Громовник презрительно скривил потемневшее от солнца и ветра лицо. – Не в том и не в другом дело, а в гордости! Или ты будешь баять, что от гордости лихо? Мы с тобой уж давно не дети, я хоть и младше тебя, а двадцатую весну справил, неужто не хочется своими руками чего-то добиться? Так и будешь всю жизнь за Заряновы штаны хвататься?
Кони вяло постукивали копытами по звонкой скале, выбивая едкие облачка белой пыли, солнце изливало с небес раскаленное золото света и жара – под кольчугой можно лепешки печь, а ехать еще далече – до Зарянова стана верст двадцать, не меньше.
– Никогда я за них не хватался! – Жур настороженно сузил глаза. – И не собираюсь. Но неужто не ясно, сколько добра он нам дал? Кем бы ты был, ежели б Зарян не прибил твоего мучителя? А я?
– Не знаю кем был бы ты… – опустил взгляд Громовник. – Но мой, как ты кажешь, мучитель был колдуном. Он и детей по ночам крал не для сыти, как многие думали, а для учебы. Пожирал только самых никчемных.
– Уж не жалеешь ли о грязной пещере из которой тебя полудохлого от голода вытянули?
– Это от испытаний, а не от голода… Коль не знаешь, так помолчи! Жаль что я не успел никакой волшбе выучиться, а то б показал тебе… А что у Заряна? Один бесконечный поход и бесконечная битва. Во имя чего?
– Ты не хуже моего ведаешь ради чего! – выкрикнул Жур.
От несдержанного выкрика с ближайшего скального пальца сорвались два сытых стервятника, полетели на запад, еле удерживаясь на утомленных крыльях.
– Ну конечно… – усмехнулся Громовник. – Великое Зло поползет с Ледяного Щита и создаст страшную Империю Зла. Тьфу… Слушать соромно! Аки малые дети. Коль оно таково это Зло, как старик баял, то нам его не остановить ни в жисть. Неужто не ясно? Для этого потребна настоящая дружина. Да и дружины не хватит – вся Русь нужна. А это сказки – русичи никогда вместе сражаться не станут, слишком горды. Для них родича угробить веселее, чем лютого ворога. Али не так? Даже вонючие псы, что грызутся меж собой во дворах, перестают драться и рвут волка вместе, коль тот из леса сдуру выскочит. А мы не могем. В усобицах по самые уши увязли. Какое тут драться? Всяк норовит на себя потянуть. Нет, брат, пока все эти уличи, тиверцы, радимичи и дреговичи не поймут себя одним целым – Русью, ни хрена мы не остановим. Погляди вокруг! Ты ж не слепец… Даже волхвы бают разное! Одни кажут, что хазары враги, другие призывают жить с ними в мире, поскольку от них завсегда можно золота поиметь. Умные…
– Ну конечно. Золото они дают только тогда, когда понимают, что мы им могем крепко задницу надрать. А целовались бы с ними, так те дали бы злата. Не смогли б утянуть… Пойми ты – мы живем на ГРАНИЦЕ, вся Русь живет на границе меж Добром и Злом, все лихо на этом крае земли накатывается на Русь. И тут умирает. Это наша родовая печать, наше предназначение – хранить равновесие меж Добром и Злом…
– Да как его хранить, – не сдержался Громовник, – Когда друг друга не в силах сберечь?
– В том и беда… – устало вздохнул Жур.
Они долго ехали молча, оставляя за спиной версты пересохшей красноватой глины, выбеленное солнцем небо пылало как раскаленная печная заслонка.
– Чтоб что-то изменить, – внезапно вымолвил Громовник. – Нужно что-то делать, а не ходить хвостом за Заряном. И чем большими путями мы сможем пройти, тем больше с нас проку, тем больше людей двинется по нашим стопам. Но жизнь коротка, ты же знаешь… Нам нужен Камень, чтоб сковать для себя мечи. Тогда ничто сделанное не пропадет даром, останется в булате навечно и перейдет к тем, кто останется после нас. А где Камень мы знаем.
– Тебя солнцем ударило? Намерился к змеевичам податься? Сдурел! Как есть сдурел! И костей не останется… Я тебе в том не помощник, как есть говорю! Думаешь Зарян об этом не думал? Но ведь отказался, а он испугаться не мог, значит тому есть другая причина. Все! Я даже баять про то не хочу.
– Как знаешь. – пожал плечами Громовник. – Жди тогда своего часа. Зарян еще сотню лет проживет – не поморщится, крепкий что та скала, так что меча тебе не видать еще долго. А я ждать не желаю, поеду счастье свое добывать.
Он натянул поводья и конь остановился, роняя в пыль тягучую пену. Жур удивленно оглянулся, не зная что и сказать.
– Но Зарян велел принесть грамоту от хазар… – все же вымолвил он.
– Да мне плевать, что он велел, поеду и все. А грамота сгодится и самому. Что Зарян? Отвезу самому Святославу! Да и Святослав для меня не указ… Грамота с обязательством дани сгодится хоть немцам, хоть варягам, лишь бы не поскупились уплатить за нее. Я был послом, мне и дань забирать! Коль не хочешь со мной, так скачи куда хочешь, но учти, станешь мешать – убью не задумавшись.
Конь под Громовником попятился и Жур разглядел зажатый в кулаке швыряльный нож, большой и тяжелый – кольчугу не прошибет, но ежели в лицо, то уже не подымешься.
– Прощай, брат! – пуская коня в галоп, усмехнулся бывший соратник. – Может еще свидимся. Хотя вряд ли по доброму.
Он быстро удалялся на запад, все больше окутываясь жарким маревом расстояния, расплавленный воздух вперемешку с красной пылью превратил его в жутковатого, полуразмытого призрака, а Жур никак не мог двинуться с места, сидел распрямившись в седле и просто не знал что же теперь делать. Ехать следом? Но что это даст окромя ножа промеж глаз? Вернуться к Заряну? Но как объяснить размолвку? Осерчает, а то еще хуже – решит что струсил, побоялся на нож налететь. Стыдно. Пусть лучше думает, что оба загинули выполняя наказ.
Он посидел немного, вяло потянул повод и поскакал на юг, подальше от Зарянова стана. Солнце прицельно било в самую макушку раскаленными стрелами, но витязь не замечал ничего, весь мир для него свернулся в малый клубочек, легко уместившийся в голове. Конь не чуя поводьев бежал и бежал, растрескавшаяся земля съежилась от пустынного одиночества, небо нависало белым расплавленным серебром, а перед глазами мелькало то хмурое лицо Заряна, то его светлая улыбка, то размазанный далью Громовник, увозящий тяжко добытую грамоту.
Решение вызревало в уме, как вызревает хлебный колос в потоках тепла и света – медленно, сопротивляясь довлеющей силе Зла. Да, решение – это всегда выбор между добром и злом, так что если путь выбран загодя, то и решение найти проще. Проще найти, да сложнее принять… Жур уже понял, что попросту бросить Заряна – зло, но и в честном двобое с Громовником добра маловато. Что толку? Бывший соратник не то что сильней, но победить МОЖЕТ, а это явная уступка злым силам. Нужно предпринять такое, что не даст Злу ни единого шанса. Он остановил коня и медленно повернулся на запад – Громовника уже не видать, но Журу казалось, что тень врага навсегда впечаталась в выцветший небосвод. Стоять куда жарче, чем ехать – не обдувает набегающий ветерок, но Жур не спешил, обдумывал все и так, и эдак, а конь нетерпеливо перебирал мохнатыми ногами, для него все просто – есть сыть и нет тяжкой ноши – добро, пусто в пузе – зло. Стоять на жаре – тоже зло, а хозяин никак не отпустит поводья, прямо беда… Конь взволнованно фыркнул, выводя Жура из тяжкой задумчивости.
Конь взволнованно фыркнул, выводя Жура из тяжкой задумчивости, волхв встрепенулся и распахнул ветхую дверь в ночной лес. Чаща была полна звуков, Ветерок дергал привязанный повод, аж бревна трещали, дрожал словно узрел волховской нож на тризне хозяина, но старик опасности не учуял. Так, обычная лесная возня – ни волка, ни рыси не слыхать, медведей тут отродясь не бывало, а супротив нежити давно возведен надежный полог.
– Чего убоялся? – доброжелательно пробурчал Жур, нащупывая рукой мохнатую гриву. – Не привык без людей, без коней? Ну… Не дрожи как осиновый лист, нет тут ничего страшного.
Конь успокоился, услыхав человеческий голос, ткнулся влажными губами в шершавую ладонь волхва. Тот усмехнулся и потрепав широкую морду вернулся в избу. Добро – великая сила… Но и Зло обладает не меньшей, поскольку в достижении целей не знает границ. А вот Добро, все же, знать границы обязано, иначе мягко, неторопливо превращается в Зло. Незаметно…
Незаметно минула седьмица, Жур уже знал какой дорогой поехал Громовник, а расспросив корчмаря, выведал даже куда направляется ворог. Но никак не мог решиться отнять грамоту – взять сонным гадко, биться в лоб опасно. Так и ехал он по горячему следу через дремучие леса, переправлялся через быстрые реки, карабкался на крутые высокие горы, цеплявшие облака ледяными макушками. По городам-весям выспрашивал о проехавшем путнике, ночевал, ел, ехал дальше. А время шло, капало слепым летним дождем, поднималось паром с высыхавшей земли, шумело ветвями над головой и улетало прочь на свистящих крыльях испуганных птиц.
Немецкие земли встретили Жура ужасающей нищетой и грязью – затхлые города, тощие собаки, роняющие голодные слюни в толстый слой серой дорожной пыли, низкорослые деревеньки, прижавшиеся к неприступным на вид стенам замков в непередаваемом страхе перед окружающим миром. Все сырое, угрюмое, серое… Без радостной красоты русских торжищ, без румяных ухоженных девок, без резных теремов, и разухабистых витязей, рвущихся больше показать свою удаль, чем набить сундуки богатством.
Ближе к вечеру Жур наконец сыскал придорожный трактир, в животе уже кишки друг дружке дули крутили, а в глазах от усталости мелькали темные мухи. Конь сбил подкову и теперь прихрамывал на переднюю левую ногу, отчего ехать было ни веселей, ни приятней, а в калите сиротливо брякали последние мелкие деньги. Жур остановился, привязал коня рядом с тощими жеребцами у раскидистых зарослей вереска и вошел внутрь, окунувшись не в одуряющий запах доброй еды, а в смрадный дух копоти и годами не мытых тел. Но голод – чай не родная тетка, пришлось выловить из калиты монетку и пару раз ткнуть пальцем в блюда, что казались дешевле других. Немецкого слова Жур не ведал, потому порой приходилось худо, но ничего, обходился… Трактирщик безразлично махнул в сторону стола, за которым устроился тощий, прямой как жердь рыцарь одетый во все черное и Жур наконец с удовольствием сел, переведя дух. Еду поднесли тут же – печеную рыбину и полкувшина кислого молодого вина, и хоть в рыбе было больше чешуи да костей, чем пахнущего тиной мяса, но и она пошла без помех, пузо ответило радостным рыком.
– Русич? – призадумавшийся сосед удивленно обернулся на утробный звук. – Вот уж не чаял встретить!
Жур не переставая жевать поднял глаза, изобразив подобие вежливой улыбки.
– Русич и есть. На мне что, резы начертаны?
– Нет, – усмехнулся рыцарь. – Просто ты ешь… Тут так не кушают, здесь принято рыбу от шелухи отделять.
– Вот уж прям… – пожал плечами русич. – Что от нее тогда останется? Дрянь а не рыба, просто у вас тут больше и перехватить нечего.
– Это верно… После русского стола, масляных блинов да жирных ребрышек с кашей, привыкать к горелой оленине пришлось долго. Я ведь тоже с Руси! Правда давненько уже…
– Отчего же уехал? – не на шутку удивился Жур. – Как вообще можно жить в эдаком вот гадюшнике? Зарян рассказывал про ромеев, так и те краше устроились!
– Опрометчиво судишь, – нахмурился худощавый рыцарь. – Не только в еде да чистоте счастье. Тут больше возможностей, понимаешь? Кем бы я был на Руси? Ну, коль бы повезло, стал бы при князе гриднем, а скорее всего так и остался халопом. Ну что толку с доброй еды, коль она к завтрему все одно дерьмом станет? А тут можно добиться почета, заработать злата не мало.
– Тьфу ты… – рассмеялся Жур. – А на что ж тебе злато, как не на еду? Ну, на подарки девкам-красавицам, на доспех, на добрую сброю. Скока? Ну, гривень пять, это если с конем. И что дальше? Солить эти деньги, что ли? Так их и солеными есть нельзя. А в лесах еды – прорва! Хоть грибы-ягоды, хоть доброе мясо. В реках рыба, опять таки, куда лучше этой, с коровенки молоко-масло, с поля каравай да блины. Что еще надо? Тока трудись не ленись.
– Глупый ты… – махнул рукой рыцарь. – Это у вас там дикий край без предела. А в неметчине все своих денег стоит. Ты пошел, срубил избу. А тут что? Плати за камень, плати зодчим, строителям, не самому ведь стены ложить, руки-то не казенные. За место тоже злато отдай в городскую казну, потом за обстановку, за воду каждый день, за ту же еду. У нас, видишь ли, охота не для еды, а для забавы. Понял?
– А на что такая сложность? У вас ведь лесов не меньше нашего, да и рек. Жили б как люди…
– Как люди… Мы как раз людьми и живем, не то что вы – от зверей не больно разнитесь. Замок чай не землянка, не изба и даже не терем, в небеса шпилями упирается! Еды можно накупить столько, что и за месяц один не добудешь, а самое главное – в деньгах власть над другими людьми. Человек от зверя тем и разнится, что звери за власть грызутся, рогами бьются, а люди просто за нее платят. Для того и вся сложность, о которой ты рек, чтоб богатство от бедности отличить. Ты ведь, если хош, мог бы себе срубить терем не хуже княжьего? Во! А тут нет. За каждый камень плати, а потому у кого дом больше, тому и больший почет. Сообразил? Кроме того еду и коня потомкам не передашь – еда скиснет, а конь состарится. Зато над деньгами время не властно. Коль ты богатство накопил, то сын твой может и пальцем о палец не бить – будет богат от рождения, знатен. А у вас каждый раз все сначала. Потому-то вас и боятся, что среди русичей и стар и млад знает как меч держать, и с какой стороны за лопату браться, даже девки не считают зазорным сабелькой помахать или коромысло на плечи закинуть, а для мальцов лучшая игрушка – лук со стрелами. Дикие вы. Были, дикими, ныне такими остались и через тысячу лет вас дикими назовут. Для вас деньги действительно пыль или пот, знак вложенного труда или удали. Но тут, видишь ли, ЦИВИЛЛИЗАЦИЯ. Понял? Тут деньги не кажут насколько ты удал или трудолюбив, тут деньги – только знак власти. А потому на деньгах все и построено. Они и счастье, и смысл жизни. Ясно?
– Ясно… – Жур снова рассмеялся, уже не сдерживаясь. – Что ж это за счастье, что за деньгу покупается? Такому счастью деньга и цена. И что за смысл жизни такой? Корпеть до старости, чтоб твой сын от безделья в потолок плевал, да белыми ручками лебяжье крылышко отламывал? Вот радостно! Живите вы как хотите, да тока нас поучать не след. Вот ты много счастья нажил?
– Да я тут только пять весен… – замялся рыцарь. – Пока служу в дружине барона, но денег платят не мало.
– Отчего же в худом трактире вечеряешь?