– А у меня всегда на носу вылезают. Такой кошмар! Как на свидание соберусь, так непременно на носу дрянь какая-нибудь вскочит, – пожаловался он, усаживаясь за стол напротив.
Давно напротив нее не сидел мужчина так вот по-семейному, в одних трусах, с небритой физиономией и заспанными глазами.
– Ну… Если сейчас у тебя на носу прыщей не видно, то, значит, у нас с тобой не свидание?
Ох и дура! Ох и ляпнула! К чему, зачем!
Чего, спрашивается, ждала в ответ? Что он начнет нести всякую чушь про серьезность его намерений, что пора свиданий у них уже канула в прошлое, уступив место чему-то большему? Что он готов хоть сегодня…
Ей ли было не знать, как мужики боятся всякого рода таких вот идиотских намеков. Когда их целенаправленно и настойчиво толкают в двери загсов. Когда давят на них, когда заставляют принимать решения, к которым они вовсе не готовы.
Она покраснела еще сильнее и пробормотала извинение. Что тоже было лишним, что тоже могло быть расценено не верно.
– Наташ, ну чего ты, а? – он рассмеялся и, протянув руку над столом, погладил ее по полыхающей стыдом щеке. – Прямо как тургеневская барышня, краснеешь, смущаешься. Чего ты?
– Да так… – она поймала его ладонь и подбородком прижала к своему плечу. – Еще подумаешь, что я… Ну… Намекаю на что-то…
– Ага, ты, пожалуй, намекнешь, – фыркнул Никита. – От тебя, пожалуй, дождешься. А прыщи не вылезают, потому что надеяться боятся, во!
– Надеяться на что?
– Да на все, Наташ! Ты же у нас… ненадежная.
Он издевался сейчас над ней или как? Он что имеет в виду? Глаза смеются, рот жует, а что там в сердце? Может, ей сделать вид, что обиделась? Не показывать своей растерянности?
– Какая?! Ненадежная?! Ты что, Никитос?! О чем ты?!
– О том, что на тебя надеяться невозможно, Наташ, – пожаловался он непонятно кому и кивнул на ее злосчастный герпес: – Болит?
– Ты мне зубы и лихорадку тут не заговаривай! – прикрикнула она, отодвигаясь. – Это почему же на меня надеяться нельзя? Прыщи у него, видите ли, на меня не вылезают. Отвечать!
– О, прямо как на допросе. – Он откинулся на спинку стула и замахал испуганно руками, потом прикрыл голову, заныв: – Гражданин начальник, не виноватый я!
Кажется, он не воспринимал ее всерьез, так? Кажется, глумился над ней под утреннее свое настроение. Позавидуешь…
– А если откровенно, то боюсь я на тебя надеяться, Наталья Евгеньевна. – Он навис над столом и глянул на нее без тени издевки, а вполне по-человечески и серьезно. – Мне так нравится все… Все, что между нами складывается, что надеяться боюсь. Боюсь, что однажды утром ты подойдешь к кровати и скажешь: встать и на выход с вещами. Вот так… И насчет свидания… Тебе же их назначать бесполезно, милая. Тебя же прямо в новогоднюю ночь из-за стола выдернули. Какие уж тут свидания? Тебя можно только вот так вот: без предварительной договоренности, наскоком, не дав опомниться. А то начнешь анализировать, копаться в себе, во мне, найдешь кучу разных причин и недостатков, которые могут помешать нам быть вместе.
– А ты хочешь?
Господи! Она бы и впрямь начала анализировать и выдумывать причины для отказа. А если бы их не нашлось, то стала бы предполагать, куда их эти отношения могут завести. Как далеко и как надолго? И что с ней будет, если никакого продолжения не случится, а оборвется все на какой-нибудь высокой ноте? Как долго она станет переживать и зализывать раны?
– Хочу чего? – Никита встал из-за стола и полез в холодильник за колбасой. – Колбасы хочу, вот. А ты, Наташ, колбасы хочешь?
– Ты хочешь быть со мной вместе?
Ох, какой тяжелый для нее разговор. И сама ведь затеяла, сама. Обвинять некого. Пускай все было бы так, как было. Нет, дай поковыряться в чужой душе, дай правду на свет вытащить. Вот профессия, а! И в личной жизни покоя не дает.
– Извини, можешь не отвечать. Это я что-то с утра не в себе. Извини, Никита. Колбасу буду. Тонкий ломтик на белый хлеб. Сделаешь?
– Не вопрос. Сделаем!
Снял доску с крючка, шмякнул на нее батон «Докторской» колбасы и принялся резать тонкими розовыми кружками. Сложил все хаотично на тарелку. Нарезал хлеба. Поставил все на стол, пододвинув к ней поближе. Посмотрел, потеребив мочку левого уха, водилась за ним такая привычка. И говорит:
– А я отвечу, Наташ. Не под протокол. Не для того, чтобы ты все это фиксировала в памяти своей и выдвинула когда-нибудь мне потом обвинение… Мне очень хорошо с тобой. И мне все нравится. Все нравится и в тебе, и в том, как все у нас складывается. Просто я не хочу торопиться. Не потому, что в себе не уверен. А потому что боюсь тебя спугнуть. Ты же боишься всего.
– Чего?
– Боишься обжечься. Боишься душевной боли. Сердца разбитого боишься. А не надо, Наташ! Не надо ничего этого бояться. В этом жизнь и заключается. В ней всего вперемешку. Не может быть так, как в твоей работе: белое – это белое, черное – это черное. В отношениях между мужчиной и женщиной свой кодекс, свои правила. Причем у каждого свои, заметь. Помнишь, как у Толстого: все счастливые семьи похожи друг на друга, а несчастливые… Хотя я не согласен. И счастлив ведь каждый по-разному. Так ведь?
– Возможно.
Он так хорошо, так правильно сейчас все говорил, что плакать хотелось. Прямо под каждым его словом готова была свою замысловатую подпись поставить, хотя и говорил он с ней не для протокола.
– Кому-то счастье – машина, кому-то любимые глаза напротив. Кому-то худой мир – в радость, а кто-то без доверия друг другу не станет жить. Так что… – он сграбастал с тарелки сразу несколько тонких колбасных колечек и отправил их в рот, забыв про хлеб. – Я знаю одно – мне с тобой очень хорошо. И если дальше все будет так, как сейчас, даже не лучше, а все именно так же, то я… Я могу считать себя вполне счастливым человеком. Что скажешь?
Он жевал, допивал кофе и смотрел на нее без прежней веселости. Очень серьезно смотрел, оценивающе почти. Или ждал ее оценки собственному откровению.
– Все так, Никита. Но…
Где-то в глубине квартиры зазвонил-таки телефон, чего она ждала и боялась одновременно. И не успела она до него добраться, позвонили в дверь.
– Привет, – Лесовский с кислой миной, не дождавшись приглашения, ввалился в квартиру. – Смотрю, ты уже готова. Позвонили уже?
– По поводу?
Наталья встала спиной к кухне, пытаясь загородить собой голую спину Никиты. Когда Володя пребывал в таком отвратительном расположении духа, его медом не корми, дай поприставать. А тут тема благодатная, как жирный чернозем после дождя, кидай и кидай в него зерна, проклюнутся мгновенно и плодоносить примутся.
– Смотрю, у тебя был повод подняться пораньше, – скривил Лесовский вялые губы. – Завтрак добру молодцу в постель надо было подать, да?
– Что дальше? – Наталья вздохнула и взяла с обувной полки высокие ботинки на толстой подошве.
Если Лесовский притащился к ней домой, да еще и цепляется, стало быть, у них труп. Да к тому же еще и криминальный, стал бы он забывать о субординации, будь то бытовое преступление. А тут ведь и униматься не думает, решил развить тему.
– Вы не поженились, Наталья Евгеньевна? Нет? – Дождался ее отрицательного жеста и заорал: – Никитос, выйди поздороваться-то, не чужие, чай!
Это могло быть перебором в любом другом случае, но только не в случае с Лесовским, который хоть и вредничал по непонятной причине, но был хорошим, надежным товарищем. Тем самым, на чьи крепкие простреленные в двух местах плечи Наталья всегда могла рассчитывать. И закроет ими в случае опасности, и подставит, чтобы на них поплакали. Она не часто этим пользовалась, но знала, что всегда может. Потому и объяснила для себя утреннее хамство своего коллеги и поняла его без лишних обид.
Ну не выспался человек, подняли его чуть свет, может, как раз в тот момент, когда он жене под ночную рубашку полез. А труп криминальный – это головная боль и новое дело, которых и без того полно. Ну похамил немного, с кем не бывает.
– Ревнуешь, что ли, Володь?
Никита вышел с кухни в прихожую, скрестил огромные ручищи перед грудью, и взгляд его был таким колючим и холодным, что Наталья даже поспешила встать между ними. Мордобоя ей с утра в собственной квартире только и не хватало.
– Чего мне ревновать, у меня жена есть для таких эмоциональных встрясок. Просто интересуюсь. Женитесь или как? – забубнил Лесовский, не меняя выражения лица и интонации. – Мне же не безразлична судьба любимой моей коллеги, сам понимаешь! Я же в каком-то роде за нее в ответе…
Что же стряслось такого, что он оттаять никак не может до сих пор?
– Надо будет, и женимся, – уже с явной угрозой ответил Никита.
Обнял ее за плечи и уткнулся губами в шею под ворот свитера. Вот, мол, Вова, тебе! Прими как есть и нервничать не смей. Теперь по-другому уже и не будет.
Наталья деликатно высвободилась из сильных рук, чтобы и Лесовскому незаметно было, и Никите не обидно. Надела куртку, натянула шапку, убрала руку, выставила Володю аккуратно за дверь, успев подставить Никите щеку для поцелуя, и только на лестнице спросила:
Наталья деликатно высвободилась из сильных рук, чтобы и Лесовскому незаметно было, и Никите не обидно. Надела куртку, натянула шапку, убрала руку, выставила Володю аккуратно за дверь, успев подставить Никите щеку для поцелуя, и только на лестнице спросила:
– Ну давай выкладывай, что случилось?
– Что и всегда. А то непонятно! – пробурчал он, вяло перебирая ногами к дверям лифта. Не упал бы от бессилия такого нервического. – Труп. Криминальный.
– Огнестрел?
– Нет, ножевое. – Он вздохнул, старательно отводя от нее взгляд, потом не выдержал и спросил: – У вас что же, все так серьезно?
– А что?
– Да так… Уходишь, его в квартире оставляешь. Прямо как муж уже.
– Доверяю, – коротко ответила Наталья, затаскивая Лесовского за рукав куртки в лифт. – А что?
– Да так, – он дернул плечами, отворачиваясь. – У него их знаешь сколько?
– Кого?
– Баб! Чего ты, Наташ, как будто не знаешь! Разобьет тебе сердце, а мне потом раны зализывай!
– Откажешься? – она наигранно рассмеялась, замечание про баб больно ударило по сердцу.
– Я-то нет. Я-то верный. А вот он… – Лесовский вздохнул, поелозив ботинком по полу кабины лифта. – Чего, попроще не могла себе найти, Наташ? Непременно ей первого красавца подавай. Морока с ними одна, с красавцами-то.
– Так и я не уродина, – на подъеме возразила она.
Настроение совсем упало.
– Что нам стоит-то, Володь? Кстати, он тебя на дуэль собирался вызвать за то, что ты куришь в кабинете и форточку открываешь. Вот простыла, лихорадка на подбородке выступила. Красота…
Он помолчал, потом повернулся, глянул на нее побитой собакой и попросил жалобно:
– Ты прости меня, Наташ.
– За что?
– За Никитоса. Нормальный он! И нет у него никого, он не из таких, чтобы по пять любовниц иметь и головы им крутить. Не сердцеед, одним словом. Нормальный он, Наташ! Прости, а! – и Лесовский полез к ее щеке с виноватым поцелуем, приложился дрожащими губами и снова заныл: – Прости, Наташ. Вредничаю я просто. Так погано, так погано! Моя с утра завелась. Семьей я не занимаюсь, скотина я, ее почти не замечаю и забыл совсем, что у нее молния на сапоге третий день сломана. А я что, сапожник, что ли?! Куда я ее сапог, в прокуратуру, что ли, приволоку?! Прости меня, Наташ!..
– Да ладно тебе, Володь. Проехали.
И тут же жалость к Вовке Лесовскому вдруг затопила сердце.
И чего жена его изводит? Понятно, что времени у него ни на что не хватает, и ведь знала, за кого замуж шла. Не могла же думать, что он грядки с картошкой станет окучивать в положенные выходные и летним отпуском. У них их и не случается почти.
– Так что случилось-то, может, расскажешь? Или мне так и ждать до места происшествия? Ну! Что тебя в такое смятение ввело, коллега? Колись!
Лифт благополучно довез их до первого этажа, с раздраженным скрипом распахнул двери, они вышли из подъезда, и вот тут Лесовский и преподнес ей сюрприз, в предчувствии которого и маялась ее душа с самого утра.
– Кого порезали?! Того самого наркомана?! Оп-па… А ты говоришь! – Наталья сжала губы, покачав головой. – Примерное время? Очевидцы? Что там участковый докладывает?
– Участковый землю носом роет, и уже, кажется, что-то нарыл, но… – Вова виновато засопел. – Но что-то не верится мне в его версию.
– А она у него какая?
– Вчера до позднего вечера наш улыбчивый парень Павлушка, тот, что прохихикал остаток новогодней ночи под кумаром, пил с группой таких же отморозков в баре на Крушининой улице. Есть там полуподвальчик, вполне приличное заведение, кстати. Охраны на каждого посетителя по два человека почти. И почему это место полюбило всякое отребье, ума не приложу.
– Дальше что, Вова? Не распыляйся! Пил он там, и что?
– Потом парни решили косячка забить, охрана на дыбы. Попросила их покинуть заведение. Говорят, группа этих ребят сидела с обеда с самого, а время уже к полуночи шло. Завязалась потасовка, которая потом переросла в дикую драку. К парням подмога подтянулась с других районов. Так вот, наш погибший, вроде бы в разгар сражения, взял и покинул место боя. Ну вот… Собственно, и все. Утром Павла на углу его дома в сугробе мертвым нашли с ножевым ранением в область сердца.
– Думаешь, что кто-то догнал его и…
– Да не думаю я так, Наташ! В том-то и дело, что не думаю, – прохныкал задавленный обстоятельствами Лесовский. – Кому надо в разгар драки бежать за ним следом? Для чего? Там каждая пара рук на счету, станут ли догонять труса?
– Всяко бывает. Драчунов задержали?
– Еще ночью. Не всех, правда. Многие разбежались. Но основные зачинщики сидят. Там дел хватает. Холодное оружие, травка по карманам, у одного и порошка на три дозы. Ребята нарвались по-крупному.
– А что наш хохотун?
– У него карманы чистые. Ни денег, ни травы, ничего. Участковый говорит, что и пьян тот не особо был, в отличие от остальных, когда уходил из бара. Его охранник запомнил.
– Мог и потом где-нибудь добавить. У них это запросто.
Лесовский помог ей забраться в машину. Приткнулся на сиденье рядом. Сел, нахохлившись огромной недовольной птицей. Какое-то время молчал, пока ехали, а потом проговорил со вздохом:
– Что-то чудится мне, не в драке тут дело, Наташ. Назови мое наитие как хочешь. Но что-то не нравится мне это.
– Хочешь связать его смерть с новогодней ночью?
Тут же поняла она, куда он клонит. Себе самой она вот так скоропалительно мыслить не позволила. Она вчера еще заставила себя поверить, что Таисия и есть та самая роковая отравительница, решившая во что бы то ни стало заполучить Кагорова себе в мужья.
Пусть будет так, как требует от нее начальство, как настаивает Вова Лесовский. Пусть будет так. Может, они и правы, а она из глупой женской солидарности упрямиться решила.
И тут вдруг бац, когда она совсем уж было успокоилась, Вова берет и запросто так от своей версии отказывается. Он же сам копытом землю рыл, настаивая, что ничего, кроме бытовых интересов, в этом деле нет и быть не может. А теперь что?
– Хочу, не хочу, но согласись, странное какое-то совпадение, – неуверенно начал Вова. – Тут еще участковый с матерью погибшего успел переговорить, так вот та убивается и все кричит, что предупреждала сына, чтобы он был осторожным. О чем предупреждала? В чем тот должен был проявить осторожность? Пока не ясно, но настораживает.
– Выясним, – пообещала Наталья. – Все, выметайся, кажется, приехали…
Эксперты уже сворачивались, закончив осмотр места происшествия. Зеваки тоже расходились, устав ждать душещипательных новостей. Тут же сновал челноком молодой безусый участковый, деловито отдающий указания дворнику и жильцам из угловой квартиры с первого этажа, под чьими окнами и совершено было убийство.
– День добрый, – поприветствовал он приехавших Наталью и Лесовского и доложил: – Мать покойного у себя дома. Нехорошо ей, с ней врач. Жильцы квартиры, чьи окна выходят за угол, вот они.
– Спасибо. Разберемся, – поблагодарила Наталья участкового.
– Следов на месте происшествия никаких не обнаружено?
– Так с утра снег во дворе чистили, за угол свозили. Слава богу, что хоть покойника не завалили, а то пролежал бы до весны, – деловито доложил участковый.
– Кто его обнаружил?
– Вот мужчина, – участковый ткнул пальцем в толстой перчатке в сторону супружеской пары. – У них окна туда выходят. Его звук снегоуборочной машины разбудил. Он к окну подошел, штору откинул, а там…
– Уже светло было? – спросила она.
– Нет. Кажется, нет. Машина в полседьмого начала работать. А светает после восьми. Еще темно. Точно темно.
– Как же он сумел рассмотреть? Свет от фонаря туда не достает.
– Но свет из его окна, наверное, ему позволил рассмотреть. От фонаря-то туда действительно не достает.
«Или не просто так мужик в окно с утра решил попялиться, – подумала про себя Наталья Евгеньевна. – Может быть, слышал что-то ночью, звуки борьбы или скандала, вот и решил с утра пораньше в окошко выглянуть. Что там и как? Как же он при свете из окна тело рассмотрел в утренних сумерках? Не прожектор же у него на подоконнике установлен.
Как-то не вяжется».
– Идемте, представьте меня им, – скомандовала Наталья Евгеньевна участковому.
– Сахаров. Сахаров Сергей Васильевич, – с заметной маетой во взгляде представился ей жилец квартиры, чьи окна выходили как раз на место происшествия. – А это супруга моя – Сахарова Вера Васильевна. Отцы у нас были тезками.
– Я поняла, – осадила его заискивающий юмор Наталья. – Расскажите, как вы обнаружили тело?
– Я не обнаруживал! – перепугался Сергей Васильевич, попятился, успев бросить на участкового осуждающий взгляд.
Вот, мол, помогай вам после этого. Не надо было лезть. Пускай бы парня под снегом похоронили. А весной с ручьями и нашли бы.
– Я в окно выглянул с утра, а Пашка лежит.
– Кто он? Вы знали погибшего? Вы узнали его?