— Не кричи, дурак. Живой останешься, ведь молоденький еще…
И подержал-то немного. Отнял руку — молчит, значит, толковый попался, жить хочет.
— Ты полежи пока, тревоги не подымай, — попросил Артемий. — Уйду, хоть закричись. И тебе ничего не будет. Понял?
Молчание. За плечо тронул, ко рту руку поднес, а солдата уж в Горицкий бор можно нести.
До рассвета часа три остается, найдут мертвого конвойного — обязательно погоню устроят, за своего они злые, спуску не дадут. Пришлось винтовку взять, из подсумка патроны вытряхнуть. Вокруг станции леса все черные, глухие, спрятаться есть где, но ведь и искать станут в самых дебрях, поэтому Артемий не в тайгу пошел, не в сторону своего родного края, а чуть ли не в обратную — к Урге, где крутом поля и перелески березовые и где он однажды на заработках был и места знал.
Пока солнце встало, верст двадцать пробежал, присмотрел стожок у леса, забрался в сухое сено и проспал целый день. Как только свечерело, пошел перелесками, огибая деревни, без дорог и троп. Мыслил добраться до самой Урги, где одному богатому татарину рубил двухэтажный дом. Татары в этих краях жили обособленно, своими деревнями, соберутся — гыр-гыр-гыр, слова не понять, однако мастеровых людей любят, привечают, расплачиваются честно, и если спрячут, уж никто не найдет.
Пришел он в Ургу на четвертые сутки, выждал ночи, винтовку в лесу оставил и тихонько приблизился к знакомому новенькому дому. Вроде тихо во дворе, кони овес жуют, собака цепью брякает: поди, помнит еще, не залает. Перескочил Артемий высокий заплот, затаился и глядь — десятка два лошадей у коновязи, с торбами на мордах, и часовой в шинели на телеге сидит, дремлет. Хотел уж назад, да заметил тусклый огонек в окошке хлева, заглянул. На лавке баба сидит, качается, и знакомая — вроде родня какая-то богатому татарину. Артемий дверь тихонько отворил, протиснулся в хлев и окликнул ее. Хорошо у них бабы спокойные, от страху крика не подымают, не визжат. Глядит испуганно и тупо.
— Да это я, Артемий. Помнишь, дом рубил с артельщиками?
Вспомнила, руку схватила, трясет и плачет.
— Артемий, Артемий…
— Где хозяин-то?
— Нет хозяин… Власть дом отобрал, конь отобрал… Хозяин тюрьма угнал.
— Дай хлеба, есть хочу.
— Нет хлеба, все отнял…
— Тогда топор дай и подпилок, — Артемий показал, — которым пилят…
Баба поняла, принесла топор и напильник.
— Ну, и на том спасибо. Оставайся с Богом, ныне и у нас все отняли. Так что…
Не договорил, вышел во двор с топором в руке и ощутил желание подкрасться к часовому и рубануть по башке.
Едва сдержался, вспомнив случайно задавленного солдатика…
Той же ночью Артемий отпилил у винтовки ствол и срубил приклад. Получился ухватистый, ловкий обрез — раньше делали поросят бить. Сунул он его за опояску и отправился на реку Сватья.
Ящеря с Никиткой взяла младшая сестра Анна, отданная замуж в Рощуп. Муж у нее, Алексей Спиридонова, был из пришлых: то ли переселенец в прошлом, то ли по доброй воле в Сибирь приехал откуда-то из России уже при новой власти — о себе рассказывать не любил и поступил мастером на лесозавод, после чего и высватал сестру. Был он человеком степенным, имел образование и всю жизнь на государственной службе состоял, в последние годы, перед коллективизацией, стал лесничим. Всей тайгой заведовал по Сватье, делянки для порубок отводил, мужиков нанимал в экспедицию для учета лесных запасов или для чистки визир и никогда их не обижал.
Свои малолетние дети у Анны с Алексеем в двадцать шестом в Горицкий бор ушли, потому племянников приняли с большой охотой и сразу же начали грамоте учить, хорошим правилам — как разговаривать, как за столом сидеть, как заботиться друг о друге. Смышленый Никитка сразу все схватывал, а Ящерь еще сильно печалился, задумчивым был, рассеянным, ни с того ни с сего спрячется где-нибудь и плачет. Спустя несколько недель, как поселились дети в Рощупе, он вдруг исчез, а Никитка сказал, будто брат собирался идти за отцом в Горицкий бор. Анна бегом к мужу, тот верхом на коня, а до бора этого порядочно.
Прискакал Алексей Спиридонович, но где искать, не знает, бор-то огромный, и в обе стороны от проселка эдак верст на десять, а в глубину так до самой Тарабы. Тут и взрослые-то часто блуждали, поскольку кругом увал на увале и все одинаково, а бывало и пропадали люди, так что народ из окрестных деревень сюда редко заглядывал, только по острой необходимости.
Пошел он дорогой и стал звать:
— Ящерь! Ящерь!..
И чует, после каждого крика будто ветер пробегает, деревья колышутся. Громче крикнет, и сильнее ветер — странное природное явление! Глядит, а к нему со всех ног бежит Ящерь и руками машет. Подбежал и шепчет:
— Не кричи, дядя Алексей. Бурю поднимешь. Нельзя здесь шуметь.
Алексей-то Спиридонович обрадовался, что так скоро приемыш нашелся, взял его на руки, посадил на коня, и домой поехали. По дороге спросил мальца, почему это он за отцом в Горицкий бор побежал. Ящерь же так серьезно отвечает:
— Я здесь в первый раз отца нашел. И во второй раз найду. Он сюда все время будет приходить, его это место.
— Сегодня-то не нашел?
— Не пришел он сегодня. А должен был. Видно, что-то помешало.
— Почему именно сюда?
— Да тут, в Горицком бору, врата божьи, — говорит эдак просто. — Разве ты не знаешь, дядя Алексей?
— Какие врата? — изумился и отчего-то устрашился Алексей Спиридонович.
— Божьи, — преспокойно говорит Ящерь. — Можно зайти далеко-далеко. И выйти здесь.
— Поэтому и кричать нельзя?
— Ну да. Бог тишину любит.
— Мы здесь лет десять назад учет делали, так кричали, — будто взрослому сказал Алексей Спиридонович. — Целый месяц в бору жили, мужики-то ругались. И ничего.
— Не на всякое слово божьи врата отворяются, — сказал Ящерь со знанием дела. — Не на всякое земля расступается…
— А она что, расступается?
— Бывает… И тогда летят в Тартарары деревья, люди и целые увалы.
— Тартарары это что? Преисподняя?
— Нет, дядя Алексей. Преисподняя на земле, а под землей град божий. Он и называется Тартарары.
Алексей Спиридонович запомнил этот разговор и стал смотреть на приемыша совсем не так, как прежде, — с уважением, словно на зрелого человека. Иногда спросит серьезно:
— Может, в Горицкий бор пора? Отца встречать?
— Нет, — твердо ответит Ящерь. — Еще не скоро. Я скажу когда.
И еще заинтересовали Алексея Спиридоновича слова Ящеря про то, что земля расступается и уходят в Тартарары целые увалы. Когда он делал учет лесных запасов Горицкого бора, то внимание обратил, что площадь его не совпадает со старой, царской еще, съемкой. Не хватает полверсты в ширину и почти версты в длину. А вроде не рубили, ни старых, ни новых пней не видать. Сделал он запрос в главный лесной архив, и приходит оттуда бумага с еще более старым учетом, который когда-то при Екатерине делали. Екатерина-то хотела отдать этот бор казачьим заставам в Тарабе, где лесу нет, а куреня ихние ставить надо и крепости рубить. Так вот и обнаружилась несбойка с Николаевской, то есть при Екатерине Горицкий бор был больше на полверсты во все стороны!
Вот те на! Царица почему-то отказала казакам, не позволила рубить, на что ее распоряжение было. А это значит, бор сам по себе уменьшается. На ошибку землемеров не свалишь, они раз могут ошибиться, но не три подряд!
Алексей Спиридонович взял мужиков и еще раз перемерял, и вышло, что за десять прошедших лет Горицкий бор еще уменьшился на семь десятин…
Что хочешь, то и думай…
Они с женой решили, подержат Артемия с Любой годик и выпустят, не велико и прегрешенье, да слух прошел, будто все, кто раскулачивал, один по одному внезапно заболели и умерли до конца лета. Про председателя сельсовета так точно знали: кровью захаркал, а еще зачесался, взялся коростами и прямо из своего сельсовета отправился в Горицкий бор.
Говорили, от того, что жарким днем в ледяном озере искупался и простудился.
А осенью следователь из органов пожаловал и давай расспрашивать про Сокольниковых, мол, как они жили, занимались ли всяким мракобесием или, может, яд дома хранили. В общем, стало ясно, что скоро Сокольниковых не отпустят, если отпустят вообще. Алексей Спиридонович хотел сразу пойти в сельсовет к новому председателю и записать детей на свою фамилию, потому как его припугивать стали, дескать, дети чужие у вас, отнимем и в детский дом отправим, да Анна попросила повременить: вдруг вернутся? Артемий обидеться может, что поспешили схоронить его.
В начале зимы человек пять военных сразу наскочило.
— Где Сокольников Артемий? Где этот враг народа? Приходил? Видали?
И оставили засаду. Алексей Спиридонович понял, что Артемий сбежал, и еще понял, что детей врагов народа теперь уж точно отнимут. Как только засаду сняли, пошел в сельсовет, поставил магарыч председателю, которого из уезда назначили — образованного, и стал записывать Никитку и Ящеря на себя и Анну, то есть усыновлять.
В начале зимы человек пять военных сразу наскочило.
— Где Сокольников Артемий? Где этот враг народа? Приходил? Видали?
И оставили засаду. Алексей Спиридонович понял, что Артемий сбежал, и еще понял, что детей врагов народа теперь уж точно отнимут. Как только засаду сняли, пошел в сельсовет, поставил магарыч председателю, которого из уезда назначили — образованного, и стал записывать Никитку и Ящеря на себя и Анну, то есть усыновлять.
Председатель хоть и выпил, но голова работала.
— Я щерь, это что за имя? — спрашивает. — Не слыхал я таких, и в списке имен нету. Давай по-другому запишем.
Алексей же Спиридонович и сам имени дивился, понаслышке историю, откуда взялся Ящерь, знал, да опасался обидеть его расспросами и решил, коли дали родители, значит, знали, зачем.
— Погоди, я спрошу.
Вышел на улицу, где дети ждали, и стал самого Ящеря пытать, откуда имя такое.
— Мамка так назвала, — говорит парнишка. Свояченицу Василису Алексей Спиридонович знал как женщину простую, деревенскую — не могла она выдумать такого имени.
Если не она давала, значит, и мать у него другая…
— Может, правильнее тебя Ящер называть?
— И так можно. Одно и то же. Ящерь в старину называли.
— А что означает, знаешь?
— Конечно, знаю, — легко так отвечает. — Земной пророк.
От непонятного предчувствия Алексей Спиридонович аж захолодел весь. И будто опять впервые увидел мальчишку: ведь и верно, не простой он ребенок, и начиная с его появления до объяснения имени, все странно, загадочно, непривычно. Но больше ничего спрашивать не стал, вернулся к председателю и говорит:
— Пиши — Ящер.
— Ящер — это понятно, змей значит, — блеснул тот ученостью. — Только стыдно ребенка змеем-то называть.
— А кто, кроме тебя, в Рощупе знает? Никто!
— Это да… Ну, ладно, так и запишем.
Дома Алексей Спиридонович с Анной свои размышления обсудил, жена и говорит:
— Я тоже заметила, он ведь как ангел. Сказывать тебе не смела… Пошли мы с ним корову искать на луга. Он и говорит: не туда мы идем, назад нужно. Почему? А корова, говорит, за озером в тюпе. Не поверила, прошли все луга — нет. Вернулись, заходим в тюп — там и стоит, родимая… В другой раз спрашиваю: Ящерь, где наша коровушка? Он в точности место называет, будто за две версты видит. А сама-то придет, спрашиваю. Сегодня придет…
И стал Алексей Спиридонович после этого всячески испытывать Ящеря, но будто невзначай, чтоб дела не испортить. Идут по лесу однажды, где мальчишка никогда не бывал, он спрашивает:
— В котором дереве дупло? Я щерь покрутится и говорит:
— Здесь близко нет. А вот версты полторы отсюда стоит сосна с тремя вершинами. Там большое дупло и пчелки живут.
Алексей Спиридонович не поленился, сходил потом, нашел это дерево, и точно: пчелы, да уже столько меду натаскали! Приносит домой, жене рассказывает, угощает детей, а Никитка, должно, подслушивал разговоры и уже знает про способности брата.
— Можешь ты, Ящерь, — говорит, — жар-птицу поймать, как Иванушка-дурачок? И перо из хвоста выщипнуть?
Это он грамоте научился, сказок начитался и теперь игры такие затеивал.
— Могу, — отвечает Ящерь. — Только зачем тебе перо?
— Я бы с ним разбогател, на царевне женился!
— Тебя бы сразу и раскулачили.
— А ты поймай сначала! Тогда я с пером сам кого хочешь раскулачу!
— Поймал бы, да сейчас нет на земле ни одной птицы. А как вылетит, так поймаю.
— Откуда вылетит-то, дурень? — хохочет Никитка. — Они же только в сказках бывают!
— Из земли вылетит, — отвечает преспокойно Ящерь. — Где боженька воротца ей откроет.
Алексей Спиридонович с Анной слушают, переглядываются и только рты прикрывают.
Дважды еще в избе у них засады устраивали, Артемия ждали и, наконец, отступились. Прошла зима, а о Сокольниковых ни слуху не духу, в Горицах заговорили, будто сгинули они с Любой, и вот когда и родня перестала ждать, Ящерь подошел к Алексею Спиридоновичу и шепчет на ухо:
— Поедем в Горицкий бор, дядя Алексей, — папой так и не стал звать. — Там отец ждет.
Лесничему-то можно было без всяких подозрений по всем лесам ездить, потому на ночь глядя запряг он казенного коня в бричку, посадил Ящеря и поехал. Да все равно жутковато: вдруг следят за ним, и получится, сам наведет органы на беглого Артемия?..
Про себя так подумал, а Ящерь говорит:
— Не бойся, дядя Алексей, никто не следит, поезжай спокойно.
Что тут сказать?
Приезжают в бор, вылезли из брички, Ящерь берет за руку Алексея Спиридоновича и приводит под сосну, где Артемий сидит.
— Здравствуй, тятя…
Тот же бородой зарос, в темноте лишь глаза блестят — век бы не узнать.
— Ждал меня, сынок, — обрадовался Артемий. — И добро, тогда я жить буду. Жить и ждать, когда вырастешь.
Алексей-то Спиридонович обходительный был, в сторонку ушел, чтоб не мешать, да и на сердце у него тоскливо стало: ведь усыновил и привык, а мальчишка все равно к родному отцу тянется. Ящерь с отцом шептались, но в Горицком бору далеко слыхать, и потому отчим все и услышал.
— Ты, тять, не надейся, — сразу сказал Ящерь. — Как исполнится мне восемнадцать лет, я уйду.
— Куда же ты уйдешь?
— Далеко, тять…
— А зачем?
— Невесту свою искать. У меня же невеста есть.
— Какая невеста? — спросил Артемий. — Ты ведь мал еще!
— Нареченная, — сказал важно малец.
— Как же имя ей?
— Ящерицей назовут. Она еще не родилась. Но когда родится и подрастет, возьму ее на воспитание и мы в мир уйдем. А когда она созреет в миру, сюда вернемся, в Горицкий бор.
После этого Алексей Спиридонович успокоился, устыдился, что подслушивает, и подальше отошел.
Артемий еще раз являлся, уже осенью, сказал, что уходит зимовать к староверам и здесь показываться не будет, чтобы следов на снегу не оставлять и не бросать подозрений на родню. А как растает снег, так придет опять. И наказал Алексею Спири-доновичу:
— Береги моих сыновей. С Никиткой-то ничего, а за Ящеря боюсь. Прознают власти — не миновать беды.
Но беда пришла с другой стороны. Как-то по осени приехал главный начальник по лесам и говорит Алексею Спиридоновичу:
— Ну, теперь у тебя начнется настоящая работа. Разрешаю тебе Горицкий бор рубить.
— Нельзя его рубить, — говорит тот. — В этом бору даже ветку сломить, и то подумать надо. И ходить там следует лучше босым или уж в лапоточках, чтоб мха не повредить.
— Ты что же городишь, Спиридоныч? — удивился главный начальник. — Делай отвод делян, и пусть лесозавод начинает рубить. Зимой сюда лагерь переведут из Михайловского, надо бараки строить. В половодье этот лес ждут на рейде!
— Не стану делать отвода, — уперся Алексей Спиридонович. — И в бор никого не пущу.
— Я тебе приказываю!
— Беда большая случится, если вырубить бор, — стал он уговаривать начальника. — Растревожим древнюю пустыню — потом не остановим. Там песок особый, текучий, хоть в песочные часы засыпай. Его только корни да мхи держат, и есть этому научные доказательства. А ветра какие у нас бывают — сами знаете.
— Ты мне науку сюда не привязывай! — Застро-жился начальник. — Стране лес нужен, и я его дам. Отводи деляны под порубку!
— Не отведу!..
И так, слово за слово, разругались они с главным в дребезги, и тот сел в свою кошеву, кулаком погрозил и кучера в спину толк — поехали!
Перед ледоставом Алексей Спиридонович как всегда утром повел на речку коня поить, чтоб потом запрячь да в лес ехать, но тот прибежал спустя четверть часа один, узда по земле волочится. Анна выскочила, запустила коня, оглядела весь берег — нет нигде мужа. Вернулась домой телогрейку надеть, а Я щерь с полатей соскочил, за руку взял и говорит, глядя в глаза:
— Не ищи, тетя Аня. Увезли его. Подъехали двое в кошевке, на паре, веревкой руки спутали и увезли. Убьют сегодня дядю Алексея в два часа пополудни.
Анна обмерла вначале, потом закричала, заревела в голос, к родне метнулась посоветоваться, к милиционеру — помочь не может, хотя знает, что увезли, и надеется, отпустят, поскольку человек-то он безвредный и для власти полезный.
Но не утешилась душа, в двенадцатом часу села Анна на коня верхом и в уезд, где органы были. А без малого шестьдесят верст! У них кони сытые, а у нее мерин лесозаводской, надорванный — не догнать, да и время упустила. Ровно в два часа пополудни запалился он и пал, Анна из седла кубарем и в тот миг поняла — нету более Алексея.
Но встала и пошла пешком, а как настегает себя мыслями, так и бегом бежит. К полуночи возле запертых дверей органов уже стояла, стучала и молила, чтоб к мужу пустили: знала, правду сказал Ящерь, да верить не хотела. А ей утром говорят — домой отпустили, мол, ошибочно взяли, и что ты тут, глупая баба, всю ночь стучала?
Неужто Ящерь предсказал ложно? Не бывало доселе, знать обманывают. Записалась к главному начальнику, приходит на следующий день в назначенный час — не пускают! Много вас, говорят, ходит тут. Сказано отпустили, значит отпустили. Иди домой! А она возьми и скажи: