Баловал он меня нещадно, ничего не жалел, возил в самые красивые места, селил в самых шикарных отелях, в ювелирных магазинах деньги оставлял немереные.
Трудно было не оценить его щедрость. Ко мне так никто никогда не относился. Все только «дай... дай...» и никакого уважения. А главное, не учит меня ничему, не заставляет быть хорошей девочкой, примерной ученицей, морально устойчивой... что там у них еще ценится...
Слова какие говорит, облизывает всю... Ромео престарелый (хотя объективно не так уж он и стар – чуть за полтинник). Еще немножко, и можно будет поверить, что жизнь за меня отдаст.
Вот и пусть отдает!
Но, чего душой кривить, иногда он мог так растрогать мое гренадиновое сердечко, что я готова была поверить в его сюсюканья. Мне даже казалось иногда, что мы с ним две потерянные души и два соучастника преступления, но он свое уже совершил, а я только собираюсь...
– Я очень одинок, – говорил он. – Наверное, так же, как ты...
Чтобы разозлиться на него по-настоящему, приходилось распалять воображение, представляя, как он насиловал мою бедную беззащитную мамочку. Она наверняка в бессознательном состоянии после очередной дозы, а он пользует ее во все дырочки. Сейчас и со мной, с дочуркой родной, проделывает то же.
– Одинок... – смеялась я в ответ. – Как звонок между ног...
И он радовался, что я радуюсь.
А я бесилась от его простоты. Хотелось сделать ему побольнее.
Однажды, забавляясь, я придушила его, чуть-чуть, чулком. Прочла в Интернете на букву «И» («извращения») о сексуальной асфиксии как искусственной стимуляции, доводящей до оргазма. Поняла, что и это может быть способом лишения жизни. Особенно для похотливых кровосмешенцев. Стоит только немного форсировать и потуже затянуть...
Секс – самое сильное оружие в руках женщины и главный инструмент для достижения целей. Высоких и низменных. Он одинаково годен для любви и для убийства. Преступления на половой почве с трудом поддаются расследованию. Ведь если два свободных человека с обоюдного согласия занимаются сексом и один из них неумышленно причинил другому смерть, то обвинить его в худшем случае можно только в страстной неосторожности.
С Папашкой номер не прошел – его гвоздик, вместо того чтобы вздыбиться от возбуждения, понурился, а сам хозяин захрипел в приступе астмы. Мне же и пришлось откачивать.
Удовольствия мало, а страху натерпелся. Потом пришлось объясняться. Сказала, что узнала о таком способе из Интернета, в разделе на «У», утехи сексуальные. Мол, захотелось доставить ему высшее наслаждение. Он объяснение скушал, но попросил к искусственным методам не прибегать – ему более чем достаточно того, чем наделила меня природа.
До чего же живуча во мне память о клинической смерти, которая произошла при рождении и о которой любила рассказывать мамочка! Душа хранит светлые воспоминания о счастливом событии, и поэтому мне доставляет наслаждение знание о близкой смерти жертвы?
Натура моя настолько сложна, что трудно разобраться в собственных ощущениях.
Прежде чем приступить к финальному броску, предстояло проделать еще один трюк. Он должен на мне жениться и составить завещание в мою пользу. Думаю, сделать это будет не сложно – детей у него нет, есть престарелая мамаша-аристократка, с которой он в контрах, тоже, похоже, не бедная? – живет в замке, в Италии, на берегу озера. Почему в контрах, не говорит. Жаль. Можно было бы попытаться приручить и бабульку, развести на «бедную сиротку», которая любит ее сына как отца и саму ее будет любить от всего своего нежного сердечка. А потом выстрелить: сын собственной дочке и, соответственно, ее родной внучке вдувает... хи-хи-хи... Пусть порадуется старая ведьма, может, тоже кондрашка хватит...
Я облизнулась от предвкушения.
– Вкусно? – с умилением спросил козел.
– Очень. А будет еще вкуснее, – ответила хитрая козочка. – Ты мой хищник, а я твоя прихихищница...
Козел чуть не заблеял и, пустив слюну, стал на глазах превращаться в жеребца. Вернее, в старого мерина...
Пришлось поелозить по нему этой ночью. Он хлюпал подо мной как болото...»
Глава 14 (черно-белая)
Середина 1980-х. Мальта. Валетта
Вера стоит на балконе своей квартиры, с высоты которого открывается захватывающий дух вид на подернутый поволокой город, на желто-красные крыши домов, покрытые редкой зеленью холмы и порт, о создании которого позаботилась природа. Городок выглядит пустынно в это время года – отдыхающих мало, а местные жители без дела по улицам не шляются.
В руках у Веры большая кружка, из которой струится дымок свежесваренного кофе. Она одета в пижаму и мужской бесформенный халат. Вид у нее усталый, вокруг глаз черные круги.
После недолгого колебания Вера возвращается на кухню и выливает в раковину кофе с молоком. Затем вынимает из кухонного шкафчика большую железную банку, на которой написано «мука», а из нее – бутылку виски, наполовину опустошенную. Не сполоснув кружку, наливает порцию напитка. Рука еле заметно дрожит. Быстро выпивает. Поколебавшись секунду, собирается налить еще. В этот момент на пороге кухни появляется Митя. Он заметно подрос.
– Мама! Опять! Ты же обещала!.. – он строго, подражая отцу, сдвигает брови.
– Все в порядке, мой мальчик, – говорит Вера виновато, пряча бутылку. – Завтрак готов. Скоро автобус в школу. – Она целует его в макушку. Потом берет коробку с кукурузными хлопьями, высыпает в тарелку и заливает молоком.
Вечер. В темноте гостиной, слабо освещенной луной, еле различим силуэт Веры, спящей на диване в неудобной позе, со свесившейся рукой. Рядом, на полу пустая бутылка из-под виски.
Слышен звук открываемой двери.
В комнату входит Сорочин. Зажигает свет.
Вера просыпается, поднимает голову, с трудом садится.
– Савва... это ты...
– А если бы это был не я? – говорит он. – Ты же знаешь, случиться может что угодно. И застать тебя, вечно пьяную, им ничего не стоит. Ты погубишь нас всех.
Вера сидит в виноватой позе, опустив голову.
– Ты же мне клялась! – говорит Савелий устало. – Ребенком!
– Я и себе клялась... – Вера поднимает на него глаза, полные слез и страха. – Это ты... ты нас губишь... Это из-за тебя мы рискуем жизнью. – Слезы беспомощно льются у нее из глаз. Она их не вытирает. – Ты тоже обещал остановиться... перестать работать сразу на все разведки мира... Нельзя одновременно быть генералом на всех свадьбах и покойником на всех похоронах. Хватит! Мне страшно. Я боюсь всего... телефонных звонков, соседей, машин на улице. Я все время одна. У меня нет дома. Я не могу больше метаться из страны в страну. Просыпаясь, я не знаю, в какой точке мира нахожусь... А тебя никогда нет рядом! Никогда!
Савелий подходит к Вере, садится рядом, пытается обнять. Но она резко высвобождается. Демонстративно берет бутылку с пола и опрокидывает в себя оставшиеся несколько капель алкоголя.
– Я не могу вот так все бросить. Нужно подготовить отход. У меня есть обязательства перед людьми.
– У тебя перед всеми есть обязательства, кроме меня. – Вера вытерла наконец слезы и высморкалась в не очень чистый платок, который достала из кармана халата.
– Послушай, Вера! Я делаю то, что должен делать. Ты знала, на что шла.
– Господи! Я так любила тебя, Сорочин! – говорит Вера пьяно. – А теперь... теперь...
– Тебе надо лечиться. Пройдешь курс в клинике. Я уже договорился. Митю я отдам на это время в закрытый пансион. Он будет в безопасности.
– Нет... Ты не сделаешь этого, Савва, – жалобно говорит Вера. – Только не это. Митя – все, что у меня осталось. Я тебе его не отдам.
– Это временно, Вера. Пока ты не вылечишься.
Вера, протрезвев, прищурившись, смотрит Савелию в глаза.
– Ты победитель, Сорочин, да? Тебе ведь все равно, кого побеждать – врага, женщину, самого себя, – лишь бы чувствовать себя победителем. Но в один прекрасный день ты останешься одиноким волком, победившим всех.
Неделю спустя. Та же квартира. Тот же балкон
Вера, привлеченная шумом резко остановившейся машины, выходит на балкон и смотрит вниз. У подъезда незнакомый ей большой «форд». Из машины выходит Сорочин с мужчиной в шляпе, перчатках и с саквояжем. Вере показалось, что она видела его однажды. Не могла припомнить, при каких обстоятельствах. Вид его, во всяком случае, ей не понравился – зловещий зкзекутор. Савелий поднимает голову, видит Веру и приветливо машет ей рукой.
Мужчины входят в подъезд.
Вера быстро идет к входной двери и закрывает ее на все внутренние замки и засовы. Потом, собрав силы, придвигает к двери большой обеденный стол. Ставит на него стул. На стул – телевизор.
Раздается звонок. Вера прислоняется спиной к дверному косяку, закрыв лицо руками. Звонок звонит долго, требовательно. В то же время дверь пытаются открыть ключом.
– Вера! Открой! Пожалуйста, не глупи! Мы же договорились! – Голос Сорочина звучит ласково, но настойчиво.
– Вера! Открой! Пожалуйста, не глупи! Мы же договорились! – Голос Сорочина звучит ласково, но настойчиво.
Вера не двигается.
В коридор выходит Митя. Смотрит удивленно на забаррикадированную дверь, на мать.
Вера хватает его на руки, прижимает к себе.
– Я тебя им не отдам, – бормочет она. – Я тебя никому не отдам...
Не выпуская ребенка из рук, выходит на балкон. Отсюда ей слышен звук выламываемой двери. Вера, по-прежнему прижимая к себе Митю, неловко пытается перелезть через перила балкона. Под ним узкий карниз. Мальчик, упершись кулаками в грудь матери, хочет высвободиться. Она, сделав неверное движение, машинально хватается рукой за перила. Митя, с силой оттолкнувшись от матери, падает в пустоту. Вера провожает глазами, наполненными неземным ужасом, летящее вниз тело сына.
В это же мгновение она слышит, как валится баррикада у двери.
– Вера! Митя! – кричит Савва.
Савелий вбегает на кухню. Бросается на балкон. Видит жену, стоящую на карнизе по ту сторону перил, ее руки с побелевшими костяшками пальцев, обхвативших железо. В глазах – торжество сумасшествия. Он делает шаг к жене.
Вера, глядя на мужа, расцепляет руки и летит вниз, к сыну.
Глава 15 (черно-белая)
Конец 1980-х. Москва
Нине становилось все больнее. Боль была сложносо– ставной – от предательства, от обиды, от жалости, от возмущения. Волокна боли свились внутри ее в клубок. НЕПОНИМАНИЕ – вот что не давало этому клубку распутаться. Непонимание того, как ТАКОЕ было возможно сделать. Даже в затмении разума. Убить женщину и ребенка. Свою женщину и своего ребенка. Самоубийство само по себе тоже страшно, но все-таки ты распоряжаешься собственной жизнью – тебе страшнее, больнее и невыносимей было жить, чем не жить. В конце концов это твое право, не перед Богом, в которого в ее семье никто не верил, так перед собой. Распорядиться чужими жизнями, как раньше распорядились твоей, доведя до безумия... для этого все-таки нужно было быть продуктом и составляющей частью системы, которую он, по словам Миши, ненавидел.
Он и ее собирался убить. Был готов. Помешала случайность. Сонечка говорила: «Судьба». И Нюша обязана прожить жизнь так, чтобы не подвести. Чтобы исполнить миссию. Только неизвестно, в чем она состоит.
Нина задавалась бесконечными вопросами и не находила ответов.
Однажды, проплакав всю ночь, прежде чем забыться коротким, но глубоким сном, Нина проснулась с омытой душой и поняла: она должна прожить СВОЮ жизнь, несмотря ни на что. И именно в этом ее миссия. У ящерицы взамен оторванного отрастает новый хвост. Новый хвост, новая жизнь. Нина решила, что способна быть ящерицей.
С пятнадцати лет, со дня смерти Сонечки, Нина жила с чувством одиночества, которое обычно приходит в старости. Теперь она волевым усилием должна была превратить одиночество в достоинство – надо воспринимать его как полную свободу. Она не связана никакими чувствами, никакими страхами за близких, которых у нее больше не было, никакими обязательствами ни перед кем. Вольная птица. Хочешь – лети.
Нина захотела улететь из бездарной страны. Про страну долдонили, что это РОДИНА. За словом «Родина» Нине виделись не березы и печальные пейзажи – все это можно было найти и в других местах. Ее Родина состояла из людей, которые использовали и предали ее отца, которым не было дела до нее самой. Родину населяло большинство, которое всегда было «за», что бы с ним ни делали, как бы его ни употребляли, – сначала из страха, потом – кто по привычке, кто для того, чтобы к этому большинству принадлежать. Нина принадлежать не желала. Она ненавидела большинство.
С внешностью Нине повезло – ее даже взяли в манекенщицы, когда она решила подрабатывать. Грех было не воспользоваться.
И Нина воспользовалась первым же приличным случаем. Случай действительно выглядел привлекательно.
Патрик – француз, приехал в Москву на стажировку, старше Нины на три года, хорош собой, улыбчив, беззаботен и влюблен. Он неплохо говорил по-русски (изучал в Сорбонне) и гордился своими родителями-коммунистами, близкими друзьями Жоржа Марше.
Cтоловая в доме Пироговых
Вся семья сидит за воскресным обедом – Михаил Петрович Пирогов, Владлена Николаевна, Светлана и Нина. Прислуживает домработница Вера. Она ставит на середину стола супницу с дымящимся борщом и выходит.
Владлена разливает суп по тарелкам.
– Что это за история с иностранцем, с которым ты шляешься? – спрашивает Пирогов, не отрывая глаз от тарелки.
– Я не шляюсь... – отвечает Нина после короткого замешательства. – Это мой жених. И сейчас у нас перестройка, если вы забыли...
– Что?! – Владлена застывает с половником в руке.
– Подожди, Влада, – Пирогов поднимает на Нину тяжелый взгляд. – Про перестройку – это не твое дело... Ты не забыла, в чьем доме живешь? Где учишься? По чьей рекомендации?
– Я бы с удовольствием жила в своем доме, если бы он у меня остался, – отвечает Нина. – Но там живут ваши родственники.
– Я тебе говорила... змею пригрели, – лицо Владлены становится красным от напряжения. – Мы тебя все эти годы поим, кормим, содержим!
– Я отдаю вам пенсию, которая мне положена за отца. И я сама подрабатываю. А что касается личной жизни, так я совершеннолетняя, могу ею распоряжаться сама. – Нина изо всех сил старается оставаться спокойной.
– Да она нас презирает! – говорит Света вызывающе, понимая, что ее предательство всплыло на поверхность. – Со мной почти не разговаривает. Что-то из себя строит... Подумаешь, французика себе нашла! Конечно... за границей даже нищим валютой подают... Ха-ха...
Нина не удостаивает ее ответом. Она по-прежнему смотрит на Пирогова.
– Я всегда чувствовала, что эта неблагодарная что-нибудь выкинет! Такая же сумасшедшая, как ее отец. – Владлена шипит от злости.
– Не трогайте моего отца! Он получил от вас сполна. – Нина переводит взгляд на Владлену.
– Что? Что ты хочешь сказать, дрянь?! – повышает голос хозяйка дома, не считая нужным сдерживаться. – Я была его лечащим врачом!
– Не врачом – убийцей. Лечащим убийцей.
– Убийцей??!! Это он убийца! Это он убил твою мать и брата, а не я! Шизофреник! Кретин! И ты такая же...
– Прекрати! – Пирогов с силой ударяет ладонью по столу, как бы затыкая фонтан ненужных признаний жены.
Лицо Владлены перекошено ненавистью.
– Я больше не потерплю ее в своем доме! Пусть убирается куда хочет!
Пирогов не успевает ничего сказать.
Нина встает из-за стола и идет к двери.
– Света права, я вас презираю. Всех. Вместе с вашей страной, – говорит она тихо и яростно, прежде чем выйти из столовой.
Дипломатический дом на проспекте Вернадского в Москве. Кухня. Утро
Нина в мужской рубашке на голое тело варит кофе. Пока он варится на малюсеньком огне, Нина подходит к окну, открывает его и выглядывает наружу – типичный дипдом, с оградой, пустым двором и милицейской будкой.
Входит Патрик. Он после душа, с завязанным на талии полотенцем, подчеркивающим красивый торс и накачанные мускулы.
Он нежно обнимает Нину. Они целуются затяжным поцелуем молодых влюбленных.
На плите убегает кофе.
Они смеются. Снова целуются.
Спальня в этой же квартире. Ночь
Два прекрасных голых тела, только что расцепившиеся, раскинулись на постели.
Патрик кладет руку Нине на плечо.
– Я тебя люблю! – говорит он нежным шепотом.
– А я даже любить боюсь тебя в этом доме, всюду уши.
– Ты правда веришь в эти кэгэбэшные штучки?
– Я прожила жизнь с этими людьми. И я знаю, на что они способны.
Патрик притягивает ее к себе. Крепко прижимает.
– Теперь ты можешь ничего не бояться. Я с тобой, – произносит он несколько патетически.
Подъезд московского дома, где живет Патрик. День
У лифта милиционер в форме разговаривает с человеком в сером костюме.
В этот момент в подъезд заходит Нина. В руках у нее сумка с продуктами. Она подходит к лифту.
Человек в сером, незаметно кивнув милиционеру, направляется к выходу.
Нина вызывает лифт.
– Гражданка! Вы куда? – милиционер встает между Ниной и лифтом.
– Но... вы же меня прекрасно знаете. Я почти месяц живу здесь с мужем.
– Ничего не знаю...
Человек в сером возвращается.
– Предъявите документы. Это дипломатический дом, а вы советская гражданка. – Милиционер настроен решительно.
Нина достает из сумочки паспорт и протягивает ему.
– Вы зарегистрированы? – Милиционер едва заглядывает в паспорт. – Что-то не вижу штампа.
– Нет еще... Мы собираемся.
– Знаем мы таких жен. – Милиционер переходит на «ты»: – Ты мне тут сказки не рассказывай. Вас тут, таких, знаешь сколько?.. Потом сами мужья жалуются – то пропало что-то, то еще хуже, болезнь какую подцепил...
Нина бледнеет от унижения.
– Не смейте так со мной разговаривать, – говорит она сквозь зубы. – Патрик... месье Кадье уже оставил вам официальное заявление о том, что я прихожусь ему невестой. А вместе с заявлением коробку продуктов из «Березки» по вашему списку...