Олаф кивнул, заразившись ее настроение.
- Жаль, что мы не оказались здесь до урагана. Один путник рассказывал мне, что тут где-то недалеко от тропы есть дерево в двадцать обхватов. В нем дупло. Там можно развести огонь и переночевать.
- Огонь в дупле? - удивилась девушка.
- Здесь особые деревья. Они не горят, - с улыбкой пояснил юноша. - Тут горят камни.
Летта поежилась и вытаращила глаза. Для нее такие откровения были в новинку. В книгах об этом не писали. А сказки, как правило, не касались таких подробностей.
Путник не обманул: чуть правее от тропы в глубине перелеска росло древнее могучее дерево. Оно, раззявив овал дупла, медленно покачивало мощными ветвями, словно привальщик, подзывающий гостей. Юноша удивился его размерам. Даже оставленный домик на станции, наверное, уступал этому исполину. А уж какая птица осмелилась пробить в нем такое дупло - было страшно подумать.
Олаф подсадил девушку внутрь, а сам отправился собирать топливо. В подступающей темноте искать серые камни - оказалось не самым легким занятием. Юноша на все лады в полголоса поминал Мракнесущего, спотыкаясь о выступающие корни. Хорошо, что можно было не бояться заблудиться. Аромат ожидания разносился по перелеску, подобно запаху свежего огурца в начале сезона. Наконец, карманы куртки порядком оттянулись. А за пазухой грелся особенно лакомый сейчас мерцающий гриб. Его можно было есть сырым, по вкусу он скорее напоминал какой-то сочный фрукт, и вдобавок хорошо утолял голод. Можно было возвращаться.
Олаф легко запрыгнул в дупло и замер от неожиданности. Летта не теряла времени даром: развесила то тут, то там сырые вещи для просушки, влажной шкурой недоеда прикрыла вход, переоделась в собственное платье, до сих пор упакованное в тугой сверток и каким-то чудом оказавшееся сухим. В полумраке неприглядность ее внешности словно обрела те возможные краски, которых не хватало. Брови, ресницы и глаза казались темнее и выразительнее, чем были. Угадываемый силуэт вдруг показался невероятным и необыкновенным. Это была та особая, благородная красота, которая не бросается в глаза, но заметив которую не получится забыть. Горло Олафа перехватило от застывших колючими льдинками слов. Он вытащил мерцающий гриб и молча протянул Летте. А сам присел и принялся разжигать горючие камни, стуча ими друг об друга и высекая искры. Юноша надеялся, что краску, затопившую его лицо, видно не будет.
Огонь скоро разгорелся, разгоняя морок полумрака. Снова стала видна некрасивость девушки, но проводнику словно сняли пелену с глаз, и он видел Летту в ее новом для него обличье. Краски жизни, проявившиеся так не надолго, все же оставили свой след. Обесцвеченность казалась искусственной, и хотелось смыть эту противоестественную белизну.
Летта же, казалось, совсем не обращала внимания на смятение своего спутника. Она разделила гриб на две половины и протянула одну Олафу. Съев лакомство, оба улеглись по разные стороны от безопасного мерцающего пламени горючих камней. Вонь забивала ноздри и мешала спать. Но не только она. Мысли. Прокручивая про себя рассказ Летты о ее раннем детстве, знакомстве ее родителей друг с другом, юноша искал какое-то ускользающее несоответствие.
- Летта, а ваш отец, - он запнулся, - как выглядел?
- Не понимаю? - удивилась она.
- Ну, вы рассказывали, что ваша мать была очень красивой. А отец? - пояснил молодой человек. - Вы похожи на него?
- Нет, - она грустно покачала головой. - Мои родители оба были яркими и привлекательными. На мне, видимо, их краски выдохлись. Я с самого раннего детства не могла смотреть на свое отражение. Отец завешивал все зеркала, потому что я начинала плакать. В доме дяди зеркала не прятали. Но и я стала взрослее.
- А служители Храма... Почему они не тронули вас? Неужели только из-за вашей внешности?
- Если бы у моих родителей родился более красивый и похожий на них ребенок, его забрали бы и воспитали вместо матери. Но, увидев меня, служители, думаю, несколько разочаровались. Кто же будет приходить в Храм, где служит почти чудовище?
- Вы - не чудовище! - сказал юноша с жаром.
Девушке стало приятно. Она глубоко вздохнула и с улыбкой прикрыла глаза.
А Олаф отчаялся заснуть. Встал, подложил горючих камней в костер, а так же подкинул пару клыков недоеда, в надежде, что простуда Летты не перерастет в тяжелую лихорадку. Потом снова лег на свое место, одну руку подложив под голову, а другую вытянув в сторону. И наткнулся вдруг на тонкие пальчики Летты. Они сначала метнулись в сторону. А потом вернулись доверчивыми котятами, пожали легко и замерли в приятной близости.
- Спокойной ночи, проводник! - донеслось мелодичное пожелание, унеся вдруг в крепкий сон с яркими сновидениями.
День пятый. Работорговцы.
Утро в Лесной Заманнице выдалось светлым и теплым. Пение птиц разносилось со всех сторон, на разные лады и тона. Чад выгоревших дотла камней полностью выветрился и его заменил аромат распускающегося разнотравья. Олаф осторожно высвободил руку и выскользнул наружу из дупла. Потянулся от души, до хруста в костях. Подставив лицо солнечным лучам, пробивающимся сквозь ветви деревьев, коротко поблагодарил Жизнеродящую за приют и новый день.
Вокруг было так уютно и спокойно, что хотелось отложить остаток путешествия на неопределенный срок, забыть о Темьгороде, поселиться в этом дупле, и затеряться на лоне природы. К большому сожалению, Летта вряд ли согласится на это. Можно, конечно, научить ее, как затеряться среди всего большого мира. Но тогда у нее не будет ни средств к существованию, ни привычной жизни.
Размышляя, Олаф шел вперед, изредка отводя ветви от своего лица. У юноши не было цели, он ничего не искал. Просто, наверное, пытался что-то переосмыслить. Вернуться к Летте надо было с продуманными фразами, которые могут остановить ее от решения похоронить себя в Темьгороде. А они, как назло, не приходили в голову. Почему Летта просто не может отказаться от навязываемого брака? Что за вторая причина, побуждающая девушку рваться в Темьгород, не жалея своих ног, при чем буквально?
Что-то постороннее и тревожащее перебило размышления Олафа. Сначала он до конца не осознал этого, и сделал еще несколько шагов вперед. А потом остановился и принюхался. Обычное человеческое обоняние не дало ничего. А вот дар подсказал, что неподалеку множество людей. С разными эмоциями и настроением. Полная мешанина запахов. Концентрированная до такой степени, что было сложно вычленить что-то особенное.
Олаф, на всякий случай прячась за высокую поросль и стволы деревьев, добрался до расположенной по другую сторону перелеска стоянки. Дорожные еще спали, выставив предусмотрительно нескольких часовых, сгрудившихся возле едва дымящего костра. Виднелись крытые повозки, одна из которых выглядела особо богато, убогие кибитки и пара клеток, в которых поскуливали породистые щенки. С первого взгляда оказалось довольно сложно понять, чей это караван: простых купцов, или лихого люда, промышлявшего разбоем и работорговлей. Часовые были слишком расслабленными, чтобы выдать какие-то эмоции, кроме навязчивой зависти к тем, кто может спать в этот час. А спящие находили в плену разномастных снов.
Но юноша не стал полагаться только на свое обоняние. Пригибаясь до земли, и передвигаясь бесшумно и быстро, он подобрался поближе к часовым. Достаточно было прислушаться, чтобы понять, что они обсуждают причитающееся им жалование, негромко жалуются на жадность нынешнего хозяина, и на скудность добычи: ни тебе знойных красавиц, ни покорных мастеровых, ни диковинок, ни чудес.
Что ж, все понятно, слухи насчет темного люда подтвердились. Не зря в компании ветряных перевозок вели разговор про повышенный уровень опасности. Торговцы живым товаром - были неизжитой болью Империи. Имперский Совет понимал, что торговля людьми незаконна и кощунственна. Но поделать ничего не мог. Потому что черные караванщики не нарушали ни один прописанный закон. Рабы отдавали свою свободу добровольно, продавали свои жизни без видимого насилия. Караванщики ни к чему их не принуждали, с их согласия перевозили с места на место. Если родители решали продать свое дитя в более богатую семью - это беда или благо? Если отец семейства находил себе более достойного хозяина, который обязывался до конца его дней кормить, одевать и ухаживать за своим рабом - что же в этом плохого? Если красивая девушка, не имеющая ни гроша за душой, получала себе постоянное место работы, дом и комфортное существование - разве же это нарушение законов?
Юноша с предосторожностями вернулся к дуплу. Разбудил Летту. И пока она сонно протирала глаза, принялся собирать просохшие вещи.
- В чем дело?
- Работорговцы, - ответил отрывисто.
Она невольно охнула.
- Нам лучше поторопиться, пока они спят. Мы пойдем по лесной тропе, не выходя на центральную дорогу. Но впереди есть довольно большая открытая поляна. И нам надо оказаться там быстрее, чем подойдет караван, - скупо жестикулируя, сказал Олаф.
- Я понимаю.
- Как ноги? - он мысленно обругал себя, что не догадался проверить раны с вечера.
В этих местах наверняка тоже рос жив-лист, и если воспаление не прекратилось, можно было обновить повязку. Но девушка рывком стянула башмаки и чулки. Мозоли перестали кровить и затянулись тонкой розовой кожей.
- Все в порядке, - Летта сама не ожидала такого быстрого выздоровления, и благодарно взглянула на проводника. - Думаю, сегодня я и бегать смогу, если возникнет такая необходимость.
- Я очень рад, - юноша улыбнулся, но как-то грустно. - Я подожду снаружи, переодевайтесь. Вам будет не слишком удобно передвигаться в платье по лесу.
Олаф выпрыгнул из дупла. Ждать долго ему не пришлось. Его спутница умела переодеваться довольно быстро. А с прической она и вовсе не мудрила, собрала волосы в длинный хвост на затылке и все.
Однако, как путники не спешили, караван нагнал их. Казалось, в спину подул соленый ураганный ветер, зубы заскрипели от неприятной оскомины, а начавшая заживать рана открылась сызнова. Олафу не впервой пришлось встречаться с работорговцами, только не на их тракте, разумеется. Беспринципные, жестокие и ведущие свою историю с начала образования Империи - они, тем не менее, легко приспосабливались к законам и всем изменчивым обстоятельствам.
Юноша оглянулся на спутницу и взял ее за руку. Девушка во все глаза разглядывала толпу невольников: мужчин и женщин, по неведомой причине продавших свою жизнь и волю, ползущих в одной цепи, подобно гигантской серой гусенице. Это их жалким скарбом были заполнены повозки. В кибитках же, скорее всего, ехали либо совсем обессилевшие, либо дети.
Олаф вскинул голову, заметив, что от каравана отделился довольно богато одетый полный господин на выносливом муле и потрусил к ним.
- Приветствую, собратья по дороге. Доброго ветра вам в спину, - прокричал неожиданно писклявым голосом.
- И вам, - ответил проводник.
- Я Востов, торговец.
- Я Олаф, проводник, а это моя спутница, - он не стал вдаваться в подробности, отвечая лаконично, в стиле писклявого.
- Куда держите путь?
- В Темьгород.
Господин удивленно выпятил губы и зацокал языком. Быстрым оценивающим взглядом окинул молодых людей. Юноша просто почувствовал, как в голове караванщика промелькнула сумма, которую можно будет за них выручить, если что. Но вот запаха эмоций не было. Кажется, караванщик умел его перебивать.
- У меня есть место в обозе, могу подбросить, - предложил Востов радушно.
Летта с опаской глянула на Олафа. Она, конечно, не представляла, чего могло стоить предложение караванщика. Но воодушевления оно не вызвало. Парень не повел и мускулом на лице, только ободряюще сжал ее холодные пальцы.
- Мы передвигаемся пешком, и в попутчиках не нуждаемся, - отказал юноша.
Девушка не смогла сдержать вздох облегчения.
Востов покачал головой.
- А чем плохи мои повозки? - указал хлыстом на караван. - И с людьми-то веселее будет. А там, глядишь, передумаете, с нами поедете.
- Нет, - повторил твердо Олаф. - Мы люди вольные, куда хотим, туда идем. Когда желаем, тогда едем. И сейчас нам интереснее общество друг друга, чем ваше.
Он не боялся оскорбить караванщика. Это была старая формула. Любой имперец выучивал ее с колыбели, намереваясь ни при каких обстоятельствах не поступаться правом самостоятельно распоряжаться своей жизнью. Но говорили, что у работорговцев есть особый дурман, затуманивающий мысли, заставляющий продать себя. Говорили. Доказательств только не было.
- А у тебя есть свободная воля? - переспросил господин. - Ты привязан к этой девчонке...
- Вот именно, - перебил Олаф, - и наша с ней свободная воля диктует отклонить твое предложение.
Караванщик отъехал назад. Его маленькие глазки не отрывались от молодых людей, он уже и не скрывал, что заинтересовался Олафом и Леттой. Хотя запах эмоций, настоящих, скрытых ото всех, перебивался мускусом. Его мул, чувствуя намерения хозяина, нервно переступал с ноги на ногу и фыркал.
Юноша ощущал раздражение. Не любил он состояние, когда дар молчал. Ведь даже бессловесное животное понимало больше. Летта настороженно стояла рядом, цепко схватившись в его руку.
К толстяку подъехал еще один человек, помладше возрастом, мелкий, тощий, с густыми черными бровями и издевательской улыбкой. По одежде и манере поведения его можно было записать в помощники торговца. Он слез со своего ослика, подошел к молодым людям и внимательно их оглядел. Видимо, не имея пока достаточно средств, чтобы пользоваться дорогими духами, мужчина держал за поясом мешочек перемолотых в порошок специй. Но это не мешало Олафу почувствовать тяжелый дух подлости и лицемерия, нахальства и самодовольства.
Вдоволь налюбовавшись на потенциальных рабов, тощий вернулся к толстяку. Они начали говорить на незнакомом языке.
Юноша, прикрыв глаза, сосредоточенно потянул носом. Но, к сожалению, смрад, исходящий от второго караванщика не помогал понять, о чем ведется разговор. Олаф встревожено посмотрел на Летту.
- Жаль, нельзя узнать, о чем они говорят, - шепнул тихо.
Девушка сосредоточилась, а потом начала пересказывать:
- Оба недоумевают, в ком из нас что-то не так, что мы движемся в Темьгород. Старший говорит, что дело скорее всего во мне, и мое уродство просто скрыто под одеждой, а вы - мой надсмотрщик. Значит, перехватывать нас нельзя. Меня-то не хватятся, а вот вас будут искать. Младший спорит с ним, что мы скорее праздные путешественники и нас можно поработить. Я, конечно, худосочна, и вряд ли выдержу дорогу через Красную Пустошь, а вот вы - выглядите вполне. В любом случае, лишние деньги им не помешают.
Молодой человек удивленно воззрился на свою спутницу:
- И о каких еще талантах вы скрыли?
Она улыбнулась и пожала плечами:
- Они говорят на языке моей матери, а поскольку думают, что он нам не знаком, особо не таятся. Просто повезло.
- Мы произнесли формулу свободы. Они не имеют права нас порабощать, - Олаф нахмурился, невольно оглядываясь по сторонам, и прикидывая, куда, возможно, будет лучше бежать в случае нападения.
- У них есть дурман, отбивающий память, а формулы свободы ведь никто не слышал, - Летта покачала головой. - У нас неприятности. Слушайте внимательно и запоминайте. Если мне придется петь, постарайтесь сосредоточится на какой-то простой мысли или фразе. Прокручивайте ее про себя, и не слушайте мою песню. Затыкать уши будет бесполезно, потому что вы не прервете вибрацию, а ее ощущает все тело.
Юноша кивнул. Кажется, девушка поделилась с ним одной из тайн темных жриц. Что ж, полезные сведения. Только как ими подейственнее воспользоваться, если вокруг лишь один друг и много врагов.
Востов и его прислужник тем временем переглянулись с одинаковыми кривыми усмешками, став вдруг неуловимо похожими друг на друга. Видимо, они все-таки пришли к согласию, и оно было не на пользу Олафу и Летте. Тощий брезгливо сплюнул и сделал какой-то знак надсмотрщикам. Четверо верзил, уже не тех, кто дежурил под утро, а других, выспавшихся, неторопливо спешились и направились к молодым людям. С кривыми усмешками на рожах, наемники приближались неминуемо, как вчерашняя туча. В запахе каждого пылала смолистая уверенность, что даже без помощи сотоварища справиться со щенками будет совсем не трудно.
Разряженный воздух их бесчестья резал легкие Олафа. Что ж, от подобного люда всякого можно было ожидать. Сюда бы отряд имперской службы, у них был бы не плохой шанс получить награду за поимку преступников, но солдаты редко проезжают по этим местам.
Летта тоже все поняла, парень почувствовал это по ее напрягшейся руке. Девушка подобралась и начала петь. Первые звуки сначала привлекли внимание юноши, поймали в свою ловушку, потом он вспомнил про совет своей спутницы и попытался вырваться. Однако, удалось бы это ему, или нет, узнать было не дано. Летта закашлялась на какой-то особенно высокой ноте. Волшебство закончилось, едва начавшись. В голове зашумело, будто после крепкого удара. Но мысли потекли своей чередой. И, похоже, с работорговцами произошло что-то подобное. Они, расслабившись на мгновение, вновь подобрались и продолжили наступление.
К Мракнесущему этот вчерашний дождь! На песни надеяться теперь не приходилось. Только на собственное умение драться. Олаф загородил Летту своей спиной и вынул кинжал. Знатная штука, память тела - все нужные мышцы напряглись и заиграли. Нет срока давности для однажды познавшего школу боя. А школа у него была отличная. Когда-то юноша едва не проклинал своего учителя, набивающего ему ежедневно не одну шишку, а теперь бы поблагодарил от души. Хотя бы за то, что тот твердил, мол, не стоит пасовать перед числом противника. Признание своего поражения - ведет к поражению, а уверенность в победе - почти победа.