Со времени отъезда Кая истек месяц. Шкатулка молчала, и Бруни подозревала, что она больше не пришлет весточку от любимого.
Тайна Григо Турмалина не желала быть раскрытой: Матушку все время что-то останавливало от разговора с Ваниллой — похоже, единственной, кто был в курсе происходящего. Слухи, возникшие после обрушения крыши дома на границе кварталов, постепенно сошли на нет.
У Старшей Королевской Булочницы и ее супруга вошло в привычку ежедневно ужинать в трактире, однако оставаться на ночлег не получалось, поскольку охота оборотней прекратилась и Весь снова спал в своей кровати. Матушка понятия не имела, как чувствует себя Торхаш вечерами будних дней, — он почти не появлялся, — но мальчишка приходил домой измотанным донельзя. Учителя гоняли кадетов и в хвост и в гриву, а объем домашних заданий каждый раз приводил в ужас. Она отправляла парнишку готовить уроки и спать, однако тот сначала помогал ей на кухне, в зале и по дому, одновременно заучивая что-нибудь наизусть, и только потом поднимался наверх выполнять письменные задания. Похоже, он чувствовал себя в ответе за Бруни и стремился снять с ее хрупких плеч хотя бы часть забот. Матушка догадывалась, что не все у него складывается просто в отношениях со сверстниками, хотя он больше не заявлялся с разодранными ушами, с каждым днем становясь сильнее, ловчее и на собственной шкуре проверяя то, чему учил его полковник, — опережать действия противника.
После памятного ужина в трактир стали захаживать королевские гвардейцы, среди которых попадались и черные мундиры. Мастеровые вначале косились на них, однако гости вели себя вежливо, не задирались, происхождением не кичились, знай ели да нахваливали.
Мастер Селескин, едва сгинула недобрая дурнота, сидевшая на груди хладной лягушкой, встал у плиты как ни в чем не бывало. Изучил новые рецепты, записанные Матушкой со слов Веся, и загорелся так готовить блюда для оборотней, чтобы те и не догадывались о человеческом происхождении повара. Непознанные вкусы Пип воспринимал как вызов своему мастерству, а после вынужденного безделья был полон энергии. Новый поваренок, бедняга Питер Конох, только и успевал выслушивать в свой адрес выговоры и упреки. Посуды за первые две недели бывший мастеровой побил столько, что не перечесть. Но и он потихоньку втягивался, учился не мешаться Пиппо под ногами на маленькой кухоньке, не задевать табуретки и не наступать на лапы Весю, когда тот в редкие минуты отдыха в обличье зверя дремал у очага.
Этим туманным утром Бруни проснулась затемно. Полежала, борясь с дремотой, однако внутреннее напряжение гнало прочь из-под теплого одеяла на холод выстуженной за ночь комнаты. Накинув на плечи теплый халат, она собралась было затопить матушкину печь, но застыла у кровати, страшась взглянуть в окно: на подоконнике лежал отсвет, будто край одеяния призрака, присевшего отдохнуть в оконном проеме. Не решаясь признаться себе, что все еще ждет любимого, Матушка сделала несколько шажков к окну, а потом метнулась к нему и прижалась лбом к холодному стеклу.
Он падал тихо, будто печалился, — первый снег в этом году. Мохнатыми, неправдоподобно огромными хлопьями. Устилал площадь Мастеровых белым покрывалом, отражающим блекнущий свет фонарей, которые всегда гасли с первым лучом солнца.
Бруни посмотрела на восток. Она понятия не имела, в каком направлении Кай выехал из столицы и откуда должен был вернуться, но ей казалось: он появится в городе как второе светило, неся свет и тепло тем, кто его любит… Вот только к ней он больше не вернется.
Тем вечером в продуваемой сквозняками мансарде Турмалин вернул ей чешую дракона со словами: «Как бы ни радовался я твоему порыву спасти любимого ценой собственного счастья и тем самым освободить меня, прежде подумай, чего ты лишаешь себя! Кай твой будет счастливо женат, вырастит детей, и судьба убережет его от напастей, болезней и ранней смерти, но… все это — без тебя! Готова ли ты потерять его навсегда?»
Слушая его голос, она, как и сейчас, смотрела в окно, а перед глазами плясала, усмехаясь, тьма отчаяния, в которое она падала-падала-падала, как в омут.
«У меня есть еще несколько дней на этом свете, прежде чем я отправлюсь в другой, — продолжал Григо, — и это время тебе задуматься! Если ты все же решишься — брось чешую в огонь. Я выполню твое желание и исчезну навсегда. Коли нет — береги ее. Она принесет тебе удачу и отведет беды… Все, кроме одной — проклятия Кая она не снимет!»
Холод пробрался под халат. Матушка, кинув прощальный взгляд в окно, торопилась одеться и спуститься вниз, в кухню. Весь уже растопил печь и натаскал воды. А теперь баловался — поднимал полное ведро на вытянутой руке и считал вслух, сколько продержит.
После стылой комнаты тепло очага ласкало кожу, будто нежные ладони любимого.
— Выйду с тобой, — сказала она мальчишке, — надо на рынок, посмотреть приправы кое-какие.
— Бруни, — Весь вылил ведро в кухонную бочку, — разрешишь мне сегодня в казарме переночевать? Рахен и ребята пригласили…
— Разрешу. А почему ты их в гости не зовешь?
В глазах оборотня промелькнула растерянность.
— Я думал, тебе будет неприятно, — пояснил он. — Будешь думать: а вдруг они украдут что?
— А они украдут? — поинтересовалась Матушка.
— Понял тебя! Я за них отвечаю! — по-военному кивнул Весь.
— Вот и славно, — улыбнулась она. — Пригласи их в субботу, мы с Пипом будем печь вафли с карамельным сиропом и взбитыми сливками. Надеюсь, твои собратья любят сладкое?
Мальчишка резонно ответил:
— Ну я же люблю! — И непроизвольно облизнулся.
В дверь постучали.
— Что так рано? — заворчал Весь, поворачиваясь к двери, но Бруни крепко сжала ладонью его плечо.
Ее сердце готово было выпрыгнуть из груди. Неужели?..
— Сама открою! — пересохшими губами прошептала она.
За дверью стоял гном в пропыленной одежде, с бородой, заплетенной в косицу. Окинув хозяйку трактира неожиданно цепким взглядом из-под насупленных бровей, он расстегнул застежку плаща, под которым виднелись буро-зеленый камзол члена Гильдии почтарей и кожаная сумка, притороченная к широкому поясу с другой стороны от чекана.
— Вы — Брунгильда Рафарин, владелица трактира «У Матушки Бруни»? — спросил он.
Та растерянно кивнула. Весь на всякий случай встал рядом, потеснив ее плечом.
Гном порылся в сумке, извлек кожаный футляр, в каких хранятся свитки, проверил знак, оттиснутый на сургучной печати шнура-оплетки, протянул его Бруни.
— Вам письмо, хозяйка!
Матушка едва справилась с руками — так они тряслись. Прижала футляр к груди, поинтересовалась:
— Сколько я вам должна?
— Доставка оплачена, — проскрипел почтарь и потянул носом — с кухни пахло яичницей с ветчиной, что поставил жариться Весь. — А вот перекусить я бы не отказался!
Бруни отступила в сторону:
— Проходите, почтенный! Завтрак за счет заведения!
— Вы так добры, хозяйка! — церемонно поклонился гном.
— Накорми гостя, — попросила Матушка оборотня, направляясь к себе.
Войдя в комнату, она села на кровать и положила футляр рядом. Отчего ей казалось, что это змея свернулась, посверкивая злыми глазенками и быстро высовывая раздвоенный язычок? Но глупое сердце, несмотря на испуг, перешло на бег, стремясь окунуться в слова, написанные родной рукой, и Бруни схватила футляр, сорвала шнур и развернула свернутый пергамент. Буквы расплывались перед глазами. Не от слез, от волнения. Когда, наконец, она совладала с собой — смогла прочитать первую, написанную очень давно забытым почерком строку:
«Здравствуй, моя дорогая женушка…»
Весь ушел без нее. Судя по голосам из кухни, Пип и сестры Гретель вовсю кормили завтраком посетителей, а Матушка не находила в себе сил спуститься вниз. Крикнув в кухню, что она неважно себя чувствует, она кружила по комнате, как запертый в клетке зверь, то присаживаясь на край кровати, где лежало брошенное письмо, то подходя к окну и в волнении сжимая руки, будто надеялась увидеть, как по первому снегу к трактиру подъедет тот, кто скажет ей: «Все это — глупая шутка, любимая! Иди ко мне и ничего не бойся!»
«Позволь пожелать тебе долгие лета! — говорилось в письме. — Должно быть, ты думаешь, что сошла с ума, читая это, но спешу тебя обрадовать — правда перед твоими глазами! Я, Ральф Рафарин, твой муж перед Богиней и людьми, не только жив, здоров, но и благополучен, в стране, ставшей мне вторым домом, — в Крей-Лималле. Как это случилось? Я расскажу тебе, моя маленькая женушка!
Война подходила к концу, и наши армии сошлись в долине Бабочек, почти у столицы — города Крей-Тон. Мы были уверены, что побеждаем, и шли в бой с надеждой и верой, однако асурх, да продлят боги годы его правления, вывел силы, которые прежде тщательно скрывал. Наше победоносное наступление превратилось в бойню. Я был ранен и думал, что умираю. Кровь заливала лицо, в наступившей тьме я слышал лишь крики погибающих да шелест крылышек насекомых, из-за которых долина получила свое имя. В это время года они слетались туда со всего материка, усеивали деревья и камни, покрывали землю пестрым ковром. Видела бы ты, моя Брунгильда, каким разноцветным облаком они взмыли в воздух над двумя грозными армиями, воины каждой из которых думали, будто боги устроили фейерверк в честь именно их победы! А затем я решил, что смерть наконец явила свой прекрасный лик: она пела рядом со мной волшебным голосом. Но, открыв глаза, я не увидел поля битвы, усеянного телами мертвых товарищей, а обнаружил себя в крестьянском доме, скрытом от побоища уютной долиной между холмов. Так я оказался членом рода Дамар, чей глава, почтенный Кафаль Дамар-Ти, ныне ушедший по звездному песку в неведомое, привез меня, израненного, домой и выходил. Ты могла бы подумать, что в Крей-Лималле существует рабство, но это не так! Здесь есть обычай — подбирать с поля боя раненых воинов противника и лечить их, тем проявляя милосердие и угождая богам. Чтобы постояльцы могли как-то отплатить хозяевам за постой и лечение, им предлагают несложную работу по их состоянию и способностям. Я всегда любил готовить — ты знаешь, и потому не счел зазорным встать к плите, хотя остальные и посмеивались, что, мол, это не мужское дело. Но когда я освоил рецепт их знаменитого пирога, который в нашей с тобой семье умели готовить лишь твой отец и мастер Пип, то увидел уважение в глазах главы рода.
Война подходила к концу, и наши армии сошлись в долине Бабочек, почти у столицы — города Крей-Тон. Мы были уверены, что побеждаем, и шли в бой с надеждой и верой, однако асурх, да продлят боги годы его правления, вывел силы, которые прежде тщательно скрывал. Наше победоносное наступление превратилось в бойню. Я был ранен и думал, что умираю. Кровь заливала лицо, в наступившей тьме я слышал лишь крики погибающих да шелест крылышек насекомых, из-за которых долина получила свое имя. В это время года они слетались туда со всего материка, усеивали деревья и камни, покрывали землю пестрым ковром. Видела бы ты, моя Брунгильда, каким разноцветным облаком они взмыли в воздух над двумя грозными армиями, воины каждой из которых думали, будто боги устроили фейерверк в честь именно их победы! А затем я решил, что смерть наконец явила свой прекрасный лик: она пела рядом со мной волшебным голосом. Но, открыв глаза, я не увидел поля битвы, усеянного телами мертвых товарищей, а обнаружил себя в крестьянском доме, скрытом от побоища уютной долиной между холмов. Так я оказался членом рода Дамар, чей глава, почтенный Кафаль Дамар-Ти, ныне ушедший по звездному песку в неведомое, привез меня, израненного, домой и выходил. Ты могла бы подумать, что в Крей-Лималле существует рабство, но это не так! Здесь есть обычай — подбирать с поля боя раненых воинов противника и лечить их, тем проявляя милосердие и угождая богам. Чтобы постояльцы могли как-то отплатить хозяевам за постой и лечение, им предлагают несложную работу по их состоянию и способностям. Я всегда любил готовить — ты знаешь, и потому не счел зазорным встать к плите, хотя остальные и посмеивались, что, мол, это не мужское дело. Но когда я освоил рецепт их знаменитого пирога, который в нашей с тобой семье умели готовить лишь твой отец и мастер Пип, то увидел уважение в глазах главы рода.
Рана моя оказалась несмертельна, однако обширна и кровава. Видимо, поэтому товарищи сочли меня мертвым. Для возвращения на родину я был слишком слаб и не имел средств, а мое выздоровление шло медленно. Больше всего со мной возилась младшая дочь Дамар-Ти — Илина. Ей только исполнилось пятнадцать… Это ее пение я слышал, когда приходил в себя. Смешливый ребенок с волшебным голосом — она неожиданно поселилась в моем сердце, заставив забыть о Ласурии, возвращении домой… о тебе. Что ждало девушку, если бы я не появился в ее жизни? Младшие дочери местных семейств никогда не становятся хозяйками в доме отца, от них стремятся избавиться, как от лишних ртов, продавая в дома будущих женихов сначала в качестве прислуги, а затем, после исполнения определенных ритуалов и полной выплаты выкупа, — жены. Когда Дамар-Ти увидел нашу тягу друг к другу, он не был против, но предупредил: реши мы пожениться, нам придется уехать и искать собственные счастье и достаток. Я не колебался ни минуты — любовь к Илине пылала в моем сердце, я остался жив благодаря ей! Признавшись Кафалю в том, что был женат в Ласурии, я с ужасом ждал его ответа, однако старик посмеялся надо мной. „Глупы мужчины, отдающие жизнь одной женщине, — сказал он. — Когда-нибудь ты и сам поймешь это, Ральфи! И тогда боги не воспротивятся твоему желанию иметь вторую, третью, четвертую жену. Так что по нашей вере ты не грешишь, имея двух жен. Вот только перед богами и людьми моя Илина навсегда останется для тебя первой! Но… достоин ли ты нашей веры?“ Мудрый Дамар-Ти помог мне изучить священные тексты и пройти обряд посвящения. Больше я не поклоняюсь Пресветлой, Брунгильда, но нахожусь под защитой Крейского пантеона. Когда Илина разделила со мной ложе как моя жена, я ощутил довольство и покой, каких никогда не чувствовал в Вишенроге! Посовещавшись, мы отправились искать счастья в Крей-Тон…
С тех пор минуло больше пяти лет. У нас небольшая лавка со сладостями, дом, сад и двое мальчишек-сорванцов. Мы всего добились своими трудами. Умирая, Кафаль благословил нас, сказав, что не жалеет о своем решении выдать дочь замуж за чужеземца. Все желаемое нами сбылось! Но… Недавно снова открылась застарелая рана. Открылась — и не желает заживать, доставляя мне невыносимые мучения! Призванный знахарь, изучив природу болезни, пояснил, что рана здесь не при чем. „Так грызет совесть, Рафарин-Ти, — сказал он. — Вспомни, что плохого ты сделал в жизни“. Разговор заставил меня задуматься. И я понял — мысли о тебе не дают мне покоя! Я должен был стать тебе опорой, но судьба разлучила нас.
А теперь я перейду к главному.
Срок давности возвращения в Ласурию для меня истек, и теперь если я вернусь, то буду объявлен изменником Родины. По этой причине я не смогу попасть в храм Пресветлой, чтобы дать тебе развод. Но я могу дать тебе кров и семью, которых, уверен, у тебя нет. Хоть ты и войдешь в мой дом второй женой, Илина примет тебя и вы подружитесь. Моя жена — сердечная и мудрая женщина, и скоро ты сама в этом убедишься. Продавай имущество — и приезжай! Мы заживем счастливо, и я верю — здоровье еще позволит тебе иметь детей! Ведь именно в них и в жизни рядом с мужем счастье любой женщины! Надеюсь на твой скорый ответ!»
В письме была приписка: «Ответное письмо лучше отправить простым пешим почтарем — так дешевле!»
Бруни остановилась у окна. На грудь будто положили каменную плиту, не дающую вдохнуть. Она бездумно смотрела на снег, ровным слоем засыпающий площадь. Квартал Мастеровых проснулся: проезжали туда-сюда груженые телеги, рачительные хозяева уже прикрыли грузы от снега кусками мешковины. Ремесленники спешили в мастерские, хозяйки торопились на рынок. Из здания гильдии вышли несколько молодых прачек. Громко смеясь, закружились, раскинув руки, начали бросаться снежками в прохожих. Кто-то ответил, и через мгновение вся площадь представляла собой снежную битву. Тут кто-то ругал хулиганов почем свет стоит, там — хохотал белозубо и подзуживал противников.
А Матушка, судорожно вцепившись пальцами в подоконник, размышляла, как жить дальше. Так тяжело оказалось слышать голос из могилы, тащить оттуда воспоминания, будто куски холодного склизкого желе, снятые с ледника. Она почти забыла о жизни с Ральфом, не вспоминала его глуховатый голос, которым он пел песни, когда стоял у плиты или был занят каким-нибудь другим делом, жар его тела, регулярно наваливавшегося на нее для исполнения супружеского долга, его привычки. Будто и не было в ее жизни этого мужчины, а был лишь Кай — первый и единственный! За что она, Бруни, так провинилась перед Богиней? Неужели лишь за то, что спасла любимого от страшной участи?
«Работа…»
Матушка встрепенулась. Голос Хлои, слава Пресветлой, навсегда остался в ее памяти. Работа!
К прочтенному и брошенному на кровати письму она не притронулась. Накрыла одеялом, чтобы глаза не мозолило. Одевшись потеплее, спустилась в кухню. Поцеловала Пипа в щеку, кивнула сестричкам, улыбнулась Питеру, красному от натуги — бывший молотобоец учился филигранному кулинарному искусству: нарезать морковь соломкой.
— Ты куда? — поинтересовался повар.
— Есть одно дело, — туманно ответила Бруни и выскочила на улицу, чтобы избежать дальнейших расспросов.
Здание Гильдии каменщиков возвышалось над площадью, будто маленький господский замок. В нем все было сделано основательно: толстые несущие балки, добротная черепичная крыша, ярко-красная даже под слоем снега, широкие ступени, ведущие ко входу, герб гильдии — каменный барельеф над дверями, изображающий рычащего льва за перекрестьем молота и мастерка.
Томазо нашелся на первом этаже, у камина. Сидел за столом, потягивал морс из пузатой кружки и просматривал какие-то планы. Увидев Матушку, он поспешил встать и распростер объятья.
— Что-то ты отощала, дочка, — со свойственной ему прямолинейностью заявил он. — Сапожник без сапог? Голодная трактирщица? Приходи к нам на ужин, Алисия тебя знатно накормит!
— Благодарю, мастер, — бледно улыбнулась Бруни, — но я по делу.
Пелеван за руку отвел ее к креслу для посетителей, вернулся за стол, огладил широкую бороду, которой позавидовали бы и гномы, и приготовился слушать.
— Я хочу, — волнуясь, заговорила Матушка, — открыть второй трактир. Взгляните вместе со мной на один дом и скажите — стоит ли его покупать, чтобы переделать? Он в плохом состоянии, но это старая верная постройка, возведенная еще прадедами. А настоящего трактира не получится без шепота предков по углам!
— Полностью согласен! — покивал головой мастер.
Отодвинул бумаги и снял со спинки кресла добротный суконный камзол с меховой оторочкой.
— Ты готова отвести меня туда прямо сейчас?
— Конечно! — обрадовалась Бруни, не ожидавшая столь быстрого отклика.
Рабочие уже разобрали крышу и мансарду дома, в котором жил Григо Турмалин, и приступили к стенам. Однако старый камень стоял намертво: кирки и молоты его не брали.
— Ребятушки, кто здесь главный? — зычно крикнул глава Гильдии.