Пелеван смотрел на девушку, с трудом скрывая улыбку. В это мгновение она стала очень похожа на мать: та же складочка между бровями, сурово сжатые губы, тот же упрямый взмах головой, чтобы откинуть локон со лба. Когда-то Томазо душу продал бы Аркаешу за прикосновение к волосам Хлои! Но время исцелило боль, оставив толику грусти и негаснущий свет памяти, и вот он разглядывает ее дочь, размышляя о мудрости жизни.
— Ничего не говори, — сжалившись, произнес Томазо. — Я вчера потолковал с хозяином и предложил ему сумму чуть больше той, что он затратил бы на слом дома. Земельный участок у него в аренде на пятьдесят лет с правом переуступки, а вот здание — в собственности, и это значит, что мы сможем его перестроить и улучшить! Надеюсь, ты не в обиде на меня?
Матушка порывисто вскочила, потянувшись через стол, звонко чмокнула рыжего мастера в щеку и засмеялась:
— Вам, Томазо, весло в пасть тоже совать не стоит! — И протянула ладошку. — По рукам?
Они ударили по рукам и, не желая терять времени, отправились к стряпчему.
Старичок стряпчий, по имени Даугав Даугавец, жил в квартале Мастеровых с незапамятных времен. Люди шутили, что его возвели одновременно с первым домом первой улицы квартала — построили вместе с неубиваемой конторкой из орехового дерева, массивной стеклянной чернильницей и гусиным пером, зачарованным на чистописание. Несмотря на древний возраст, мэтр Даугавец сохранил острый ум, прекрасное зрение и собственные зубы, хотя передвигался по квартире с трудом. Выслушав пожелания посетителей, он пообещал подготовить к завтрашнему утру сразу два документа — договор о партнерстве и уведомление о намерении провести сделку по купле-продаже дома, которое должно было действовать до оформления собственно договора и исключало возможность перекупки дома третьими лицами.
Распрощавшись с мастером Пелеваном, Бруни побежала в трактир — и так еле отпросилась у Пипа, пообещав ему все рассказать по возвращении.
Запах теста для вафель уже витал над площадью. Сладкий, тягучий, как патока, он согревал души и будил воображение, обещая озера кленового сиропа и горы взбитых сливок, украшенные ягодами, с лета сохраненными на леднике. «Аромат вафель — аромат искуса!» — говаривала Матушка Хлоя. Рецепт был семейным, и никто в Вишенроге не пек вафли вкуснее ее.
Искус…
Проснуться утром в одной кровати с любимым и кормить его с рук горячими вафлями, слизывать с его губ капельки сливок, смеяться над глупостями и ощущать кожей его тело — горячее, сильное, жаждущее ласк!..
Проходя через площадь, Бруни улыбалась, хотя сердце невыносимо ныло от мысли, что она больше никогда не увидит Кая. Она предпочла бы снова и снова находить его и терять, чем вообще никогда с ним не встречаться.
В трактире было жарко во всех смыслах. Во-первых, толпился народ, жаждущий отдыхать в свой заслуженный выходной. Во-вторых, к вечеру из дворца ожидали телегу за очередной партией мерзавчиков. В-третьих, как поведал Бруни Пип, пока она переодевалась и мыла руки, Ваниллу осмотрел сам королевский целитель Ожин Жужин и порекомендовал полежать пару недель в покое, дабы «тонкая детская субстанция сильнее закрепилась под сердцем матери», как он изволил выразиться. Поэтому в тот же день Старшую Королевскую Булочницу отправили из дворцовой кухни на заслуженный отдых. Валяться в покоях мужа она отказалась наотрез, аргументировав лаконично: «Скучно и голодно!», и уже на рассвете Дрюня привез жену в отцовский дом, пригрозив, что и сам будет оставаться здесь ночевать. «А вот и нетушки! — с наслаждением ответил ему Пип. — Целитель Жужин сказал „в покое“, значит — в покое! А с тобой, сердешный зять, покоя не видать никому как своих ушей!» «Ну хоть навещать-то могу?» — сразу поникнув, спросил Дрюня.
— И тут, ты не поверишь, дочка, — продолжал рассказывать повар, — мне так его жалко стало, будто собаку приблудную ударил!
Матушка с сочувствием посмотрела на Пиппо и сняла пробу с теста. Добавить немного ванильного порошка — и можно выпекать!
— А дальше что? — заинтересовалась Ровенна, ловко раскидывая куски омлета с ветчиной и помидорами по тарелкам.
— Ну что-что, — буркнул Пип, — пожалел дурака! Разрешил навещать, но без этих… — он покрутил в воздухе лопаточкой, которой делил омлет на порции, — без постельных шалостев!
— Мастер! — ахнула старшая Гретель, едва не уронив уже собранный поднос. — И вы им поверите, когда они на голубом глазу вам поклянутся, что никаких шалостев не было?
Питер, увлеченно замешивающий тесто для мерзавчиков за угловым столом, тихонько хрюкнул.
— Вы меня за дурака-то не держите! — повар развернулся, воинственно размахивая лопаткой. — Я тетку Аглаю пригласил за Ванилькой поухаживать. Она хоть и стара, и глуховата, но шалости чует, как кошка сметану! А руки у нее, знатной кожевницы, крепче будут, чем у кузнеца!
— Тетка Аглая — это кремень, — уважительно кивнула Бруни.
Означенной тетке в ту пору исполнилось семьдесят семь, но она оставалась прямой как палка и непримиримой к «шалостям», как и шестьдесят лет назад. Ей бы следовало стать настоятельницей женского монастыря — и лучшей мэтрессы не видела бы Ласурия!
Из задней кухонной двери раздалось осторожное покашливание. Матушка обернулась и увидела застывшего в проеме Веся. За ним толпилось около десятка мальчишек-оборотней его возраста. Глаза у всех горели, как у лесных зверьков в ночи. Зрелище было бы жутковатым, если бы они так отчаянно не водили носами и не сглатывали слюну: запах первой партии вафель манил нестерпимо.
— Ой! — воскликнула зашедшая на кухню Виеленна. — Хозяйка, откуда эти оглоеды?
— Из леса, вестимо! — хохотнул Пип. — Весь, в зале мест нет, веди ребят к себе наверх. А вафли скоро будут!
— Всех кормить — никаких продуктов не хватит! — явно подражая сестре, проворчала младшая Гретель, провожая взглядом пацанов, гуськом поднимавшихся по лестнице.
— Вилен, — вдруг сказал Питер и, отряхнув руки от муки, шагнул на задний двор, — можно тебя на два слова?
Она последовала за ним. Оставшиеся на кухне не хотели подслушивать, но говорить тихо бывшему молотобойцу никак не удавалось.
— Не смей жалеть продуктов ребятне! — отчитал Виеленну сердечный друг. — Коли для твоего ребенка кто лакомства пожалеет, тебе понравится?
— Да я… — попыталась оправдаться та, но Конох перебил:
— И чтобы я такого больше от тебя не слышал! — веско довершил он и вернулся на кухню. Следом прошмыгнула служанка, красная как помидор.
Бруни сделала вид, что очень занята: ловко сворачивала вафли в трубочки, ложечкой накладывала туда густые, как сметана, сливки и украшала каждую ягодой — то клубникой, то крыжовником, то черникой, то вишней. Когда первое блюдо наполнилось доверху, кликнула Веся. Оборотень кубарем скатился по лестнице, будто стоял на лестничной площадке, ожидая, когда позовут.
— Следующий тазик позже! — крикнул ему в спину Пип. — Нам еще посетителей кормить!
Пройдясь по кухне, повар повел затекшими плечами и остановился возле стола, где Питер месил тесто. На краю уже доходили четыре круглые ровные заготовки на деревянных блюдах, накрытые кусками чистого льняного полотна.
Пип откинул одно из них, отщипнул теста, пожевал. Потыкал пальцем кругляш, пригляделся, словно пузырьки воздуха считал. И… молча потрепал Питера по плечу. После чего вернулся к плите, всей обширной спиной выражая удовлетворение. Кончики ушей Коноха заалели ярче щек его возлюбленной.
Матушка только головой покачала, скрывая улыбку. Она старалась не отвлекаться от выпечки: одни посетители предпочитали вафли едва зарумянившиеся, светлые, как девицы, прячущиеся от жадного летнего солнышка; а другим, наоборот, нравилась хрустящая темная корочка, чуть горчащая на языке. Но в основном вафли приобретали ровный цвет хорошего песочного теста, который радовал глаз.
Когда Питер вымесил всю порцию и, разложив на столе кругляши, вышел в зал помогать сестрам, Бруни подошла к повару.
— Мы с мастером Пелеваном покупаем дом, Пип, — сказала она, не забывая поглядывать на плиту, — и собираемся открыть второй трактир.
Пиппо засопел, покосился на нее, но ничего не ответил. Матушка вернулась к вафлям — знала, что ему нужно время обдумать новость.
— Что за дом? — спустя какое-то время подал он голос.
— Дом, где жил господин Турмалин, каменное трехэтажное здание. Давеча жильцов оттуда выселили…
— Это еще почему? — повар подозрительно повел носом, как крыса, почуявшая несвежий сыр.
— Крыша обвалилась, и фасад дал трещину, — честно призналась Бруни. — Но Томазо осмотрел дом. Он берется его отремонтировать и отделать внутренние помещения.
Повар помешал суп в большом котле, осторожно положил половник на тарелку и развернулся к Матушке.
— Это еще почему? — повар подозрительно повел носом, как крыса, почуявшая несвежий сыр.
— Крыша обвалилась, и фасад дал трещину, — честно призналась Бруни. — Но Томазо осмотрел дом. Он берется его отремонтировать и отделать внутренние помещения.
Повар помешал суп в большом котле, осторожно положил половник на тарелку и развернулся к Матушке.
— Скажи мне, дочка, зачем тебе эта головная боль? Наш трактир дает небольшой, но постоянный доход, на который живешь ты, я, сестрички и Пит. И на Веся денег, насколько я могу судить, хватает. Мы не голодаем, покупаем добротную одежку и вовремя платим налоги. Так — зачем? Или я чего-то не знаю?
Бруни отвела глаза.
— Что происходит? — мягко переспросил Пип.
— Кай больше не появится здесь… — с трудом справляясь с непослушными словами, пробормотала Матушка.
Повар резко поднял ладони.
— Можешь не продолжать, — грубовато сказал он, — я понял! Покажи мне смету — Томазо наверняка уже ее составил.
— Сейчас? — удивилась Бруни.
Пип кивнул и взглядом указал на начавшие подгорать вафли. Матушке удалось спасти их в последний момент, но корочка слегка подгорела.
— Кто-нибудь, мне нужна помощь на кухне! — крикнула она, ожидая, что из зала придет кто-то из сестер или Питер, однако вместо них сверху, прямо с лестничной площадки, одним прыжком спрыгнул сероволосый оборотень, Рахен.
— Можно я? — спросил он, глядя одновременно и застенчиво, и нагло.
Матушка невольно залюбовалась его необычной северной красотой: белая кожа, яркий нежный румянец на щеках, алые губы и серые, очень светлые глаза, отражающие все, словно зеркало. Его неровно стриженые пряди достигали лопаток, и лишь несколько из них были собраны в косички, закрепленные на затылке, чтобы не падали на лицо.
— Давай! — решилась Бруни, протягивая ему деревянную лопаточку, а сама подошла к своему плащу, висящему в углу, вытащила из кармана свиток со сметой и передала Пипу.
Тот проглядел его, свирепо хмуря брови и бормоча что-то себе под нос. Особо задержался на итоговой сумме, той самой, что исчеркал мастер Пелеван.
— И как вы решили делить доходы? — поинтересовался он, тыкая толстым пальцем в итог. — Коли расходы пополам?
— Две трети мне, одна — Томазо.
— Молодец! — неожиданно улыбнулся Пип. — Узнаю сестренкину хватку! А меня возьмешь в долю?
— Тебя? — изумилась Матушка.
Такого поворота она не ожидала.
— Дочерей замуж выдал, — пояснил повар, — расходы на них с рук долой! Пусть мужья заботятся. Я как раз думал, во что бы вложиться, чтобы детям после себя что-то оставить. Кроме дома, конечно. А тут и для души намечается, и для кошелька!
— Это здорово! — расцветая улыбкой, воскликнула Бруни. Необходимость брать деньги у ростовщика испуганно съежилась. — Пиппо, это просто здорово!
— Вечером увидим Томазо и переговорим с ним, — засмеялся повар в ответ, уворачиваясь от ее поцелуев. — А завтра сходим к стряпчему!
— Хозяйка, — раздался голос Ровенны. Старшая Гретель удивленно оглядела обнимающихся и добавила: — Там вас господин полковник на улице ожидают. А с ним те, не приведи Пресветлая, головорезы, что давеча у нас обедали!
Улыбку с Матушкиного лица будто ветром сдуло. Позабыв обо всем, она бросилась на улицу. Едва догнавшая ее у порога, Ровенна успела накинуть ей на плечи теплый плащ.
Они стояли поодаль — трое спешившихся всадников, одним из которых был Лихай Торхаш. Подойдя ближе, Бруни узнала его спутников: черноволосого видного мужчину, с которым, казалось, опасно не только встретиться на дороге, но и просто наступить на его тень; и беловолосого широкоплечего оборотня, что добродушно поводил носом на запах вафель, как совсем недавно делали мальчишки — его сородичи.
— Лихай! — взволнованно сказала она. — Что с Каем?
— Почему ты решила, что с ним что-то случилось, маленькая хозяйка? — холодно усмехнулся полковник, и Матушка сразу почувствовала себя уличной дурочкой, просящей милостыню. — С ним все в порядке, хотя инспекция пограничных гарнизонов затянулась, и он не вернулся в Вишенрог в запланированные сроки. А разве он тебе не пишет?
Бруни молча покачала головой. После того последнего сообщения ее Шепот сердец замолчал, не передав ни одного письма. Ни вопросов, ни ласковых слов, ни разочарования… Ни-че-го!
Торхаш если и выглядел обеспокоенным, то лишь мгновение.
— Не нужно волноваться, — гораздо мягче, чем вначале, произнес он. — С ним все в порядке! А я заехал попрощаться — уезжаю по срочному делу.
— Надолго? — Матушкин голос предательски дрогнул. Жизнь словно специально рвала ниточки, связывающие с любимым: сначала замолчал Шепот, теперь — уезжал лучший друг.
Беловолосый оборотень проворчал под нос так, что все услышали:
— Какие нежности!
— Дикрай! — укоризненно покачал головой брюнет.
— Молчу, Яго, молчу! — хмыкнул тот.
— Не знаю, — полковник пожал плечами. — Может, на месяц, может — на два. Как получится. За Веся не беспокойся, в университете за ним приглядит мой товарищ.
Матушка обвела растерянным взглядом всех троих. Черноволосый посмотрел на нее, как ей показалось, с сочувствием и вскочил в седло. Дикрай, подмигнув ободряюще, последовал его примеру. А Красное Лихо вдруг наклонился и легко коснулся губами ее лба. Она ощутила жар его дыхания на своей коже — температура тела оборотней была на несколько градусов выше человеческой.
— До встречи, маленькая хозяйка, — тихо сказал Торхаш и одним движением взлетел в седло своего гнедого жеребца, ловко развернул его и пустил рысью. Из-под копыт коней снег взвился белым дымком.
Бруни смотрела им вслед до тех пор, пока они не исчезли за поворотом. Постояла несколько минут, не в силах сдвинуться с места. Но потом встрепенулась: нельзя позволять отчаянию пригибать себя к земле, заковывать в цепи, замораживать! Пусть Кая больше нет в ее жизни, но он в ней был, и сама жизнь продолжается: из трактира пахнет вкусностями, оттуда выходят смеющиеся довольные посетители, площадь звенит детскими голосами, а Весь с друзьями в своей комнате уминает вафли и радуется тому, что наконец познакомил их с той, которая заменила ему семью. Матушка поспешила в трактир, как в родные объятия.
Только она вошла, как повар передал ей горячий привет от Ваниллы и записку, занесенную Дрюней, который уже отбыл во дворец. «Все у меня хорошо, отлежала бока! — писала подруга. — Наедаю щеки — жру постоянно; целитель говорит, это из-за какой-то нервической грядки, а вовсе не из-за ребеночка. Поскольку тебе вносить малыша в Храм, Брунька, помогай мне придумывать имя! И пришли мне мерзавчиков из сегодняшней партии! Они такие вкусные!»
Записка заставила Бруни улыбнуться. Она была подружкой на свадьбе Ваниллы, а теперь станет Храмовой матерью их с Дрюней отпрыска. По старинному обычаю, первый раз в Храм ребеночка заносила не родная мать, а женщина, которую она назначала себе подменой на случай беды.
Матушка поднялась на второй этаж и заглянула к Весю.
— Чего вы дома сидите? — поинтересовалась она. — На улице так хорошо — не холодно и снежок падает.
— Матушка Бруни верно говорит! — вскакивая на ноги, воскликнул Рахен, и Бруни подумала, что неожиданно обрела в его лице рыцаря без страха и упрека. — Айда на улицу!
Весь чуть задержался.
— Бруни, — сказал он, будто сомневался в чем-то, — наши-то, мастеровые, с ними не знакомы еще. А вдруг подерутся?
— Ты мне сказал, что в ответе за них, — ласково улыбнулась ему Матушка, — но, ты прав, надо этот момент подсластить! Пойдем со мной!
Она спустилась в кухню и указала на блюда с уже готовыми вафлями:
— Берите и раздавайте прохожим.
— Как — раздавать? — удивился оборотень. — Бесплатно?
— Бесплатно, — твердо кивнула Матушка. — День такой сегодня — для добрых дел! Не забудьте детей, которых встретите, нищих у храма и квартальных вдов — ты же знаешь, где они живут.
— Блюда верните, клыкастые! — закричал вслед мальчишкам Пип, когда они, зачирикав воробьиной стаей, подхватили тарелки и резво понеслись на улицу. Посмотрел на Бруни с любовью в глазах и неожиданно грозно рявкнул:
— А теперь хватит ерундой заниматься! У нас — мерзавчики! Пит? Пи-и-ит! Тесто подошло!
— Иду, мастер! — отозвался Конох, появляясь из-за занавески и потирая руки. — Эх, сейчас разойдусь — не остановите!
Бруни отломила кусочек вафли и задумалась о том, куда лежала дорога красноволосого оборотня. А еще о том, что, даже если любимый навсегда исчез из ее жизни — в ней останется его друг. Его… и ее. Навсегда.
— А чего он приходил? — вдруг спросил Пип. — Чего хотел?
— Ничего особенного, — пожала плечами Матушка. — Пиппо, налить тебе морсу?
* * *Спустя неделю зима вступила в свои права: по Вишенрогу с гиканьем и воем загулял ветер, с неба сыпалась белая крупа, а у стен домов наросли кучи снега, убранного с тротуаров. На площади Мастеровых построили снежную горку, залили ее водой, и улицы оглашались звонкими голосами детей, спешивших покататься.