Зеркальцев видел, как все, кто сидел под березой, стали оглядываться, подбирать опавшие от жары листочки и прятать кто куда мог. Зеркальцев подобрал два сморщенных ржавых листика и сунул в карман.
Черноволосая, с горящими глазами женщина трепетала от какого-то сжигавшего ее страдания. Боялась растворить рот, чтобы не полыхнуло пламя. Сжимала дрожащие, в запекшейся крови губы.
Между тем светлейший князь Лагунец совершал погружение в купель. На глазах всего люда, не испытывая смущения, он совлек с себя шелковую ленту, сюртук, рубашку, лосины, обнажив во всей наготе свое рельефное атлетическое тело. Кинулся в ледяную купель, трижды погружаясь, страстно выдыхая: «Во имя Отца!.. И Сына!.. И Святого Духа!..» Стеклянный, блестящий, отекая водой, вышел из купели и сразу попал в объятия охранника, который погрузил его в белое махровое покрывало и стал яростно растирать, после чего Лагунец предстал медно-красным, как статуя, поигрывая мускулами.
Все остальные потянулись к купели. Голосевич погружался царственно, стараясь не замочить своего серебряного лица. Макарцев мелко, зябко крестился, а Степов долго топтался на мокрых ступенях, стыдливо прикрывая пах ладошками. Кто ухал в купель с криком ужаса и радости. Кто, постанывая, постепенно погружался в студеный источник. Некоторые лишь ополаскивали лицо, плескали за ворот рубахи. «Конкретные товарищи» разделись донага, одинаковые, как братья, волосатые, кривоногие, с толстыми золотыми цепями и невероятными наколками, изображавшими драконов, рогатых зверей и похожих на Вельзевула чудовищ. Отец Антон неодобрительно рассматривал эти богопротивные фрески.
Волосатые братья плавали в купели, брызгались, фыркали, хохотали. Когда к краю купальни подошел рассеянный, нерешительный губернатор, братья ухватили его за брюки, стащили в воду и стали топить, отчего губернатор визжал, охал, захлебывался, пока его, полуживого, липкого, не вытащили на сушу. Он быстро очухался и, забавляя людей, стал изображать мокрую собаку, смешно тряся загривком и дергая ногой.
Когда омовение завершилось, отец Антон поднялся на ступени часовни, обратился лицом к народу, усеявшему склон горы. Стал сзывать его своим густым, колокольным басом, на который отзывались люди и начинали стекаться к пастырю. Зеркальцев испытал знакомое раздвоение, словно пространство вокруг расслоилось и он одной своей частью оставался на горе, у сверкающего ручья, рокочущего басом проповедника, толпы богомольцев, а другой своей частью перенесся в соседнее пространство, отделенное от первого прозрачной голубой плоскостью.
– Братья и сестры, дай вам Бог исцеления от ваших недугов и хворей, пусть пошлет утешения в ваших печалях и духовных скорбях. Но вот что скажу вам, дети мои. Многие печали, случившиеся в нашем народе и в других народах многострадальной земли, проистекли от того, что Диавол своими хитросплетениями отнял у нас главное наше сокровище – единство во Христе. Он затмил наш разум и показал в кривом зеркале каждому народу своего Христа как Христа истинного, а Христа, которому поклоняется другой народ, объявил Христом ложным, а народ тот – богоотступным народом…
Зеркальцеву казалось, что в воздухе звучат иные стихи и напевы: «Мне матушка своей печальной сказкой, где кот Баюн и стайка сыроежек, когда сосулька синяя в стекле, и так чудесен звук ночной капели, и в старой бочке черная вода с листом клиновым, я теперь один, ни матушки, ни мхов в еловой роще, ни красной шляпки милой сыроежки, а только дым необозримых снов, и только снег на розовом надгробье, где имя чудное мне птица просвистала, когда же мы опять соединимся, когда в листве возникнет промежуток, и я скользну на солнечном луче».
– Но вот воцаряется русский царь, и Диавол будет посрамлен, – грозно и настойчиво проповедовал отец Антон. – И его кривое зеркало будет разбито, и в лучах славы над всеми народами воссияет единый Бог, сладчайший Иисус. О чем было предсказано нашим преподобным старцем Тимофеем, который изрек: «Ищи встречу за облаком, и два вина будут, как одно, и два хлеба будут, как один, и прославлен патриарх, на огне прилетевший». Что значит сие предсказание? Какой ответ дают нам глубокие толкования?
При этих словах две Алевтины, совершившие омовение, не совлекая с себя облачений, с проступавшими сквозь мокрые платья пупками и сосками, надменно посмотрели на именитых сограждан, чье могущество содержалось в кошельках, а не в сияющей ноосфере.
Зеркальцев же ничего этого не видел, пребывая за синей прозрачной стеной, в потусторонней реальности, где певуче звучало: «Когда на елке свечка затрещала и замерцал стеклянный дирижабль, тогда в долинах раздались тамтамы, и мне навстречу вышла африканка, она мне подарила плод румяный, тот самый, что висел на детской елке, и я узнал его по аромату, по капельке запекшегося воска, и я отнес его обратно к елке, и мама мне сказала, где ты был, но потянулись белые дороги, и им конца и края не видать, и этот путник, что в снегах растаял, чей след пропал за белым горизонтом, чье имя навсегда тобой забыто, тот путник – это я, вкусивший плод».
То было там, по другую сторону прозрачного голубого стекла. Здесь же, на горе, бежал священный ручей. На одном его берегу толпился народ – богомольцы, калеки, утомленные странники. На другой стороне стояли вельможи – камергеры, тайные советники, церемониймейстеры, лейб-медики, чиновники Тайной канцелярии. Отец Антон продолжал свою проповедь:
– Так что это значит: «Ищи встречи за облаком» и «патриарх, на огне прилетевший»? Что значит «два вина будут, как одно, и два хлеба будут, как один»? А это значит, дети мои, что надлежит совершиться чуду, и будет положен конец расколу, который разрывал нашу Христову веру на католическую и православную. Встретятся наконец наш Святейший Патриарх и папа римский, и они отслужат общую литургию, и вино, привезенное из Ватикана, сольется в чаше с вином, привезенным из Тимофеевой пустыни. А хлебные просфоры, испеченные в соборе Святого Петра, соединятся с просфорами, испеченными в Тимофеевой пустыни.
Народ на другом берегу ручья слушал напряженно и молча. Люди пытались уразуметь необычные слова, от которых им становилось страшно. Зеркальцев видел, как черноволосая женщина с чернильной тьмой в глазах кусает губы, ее худые плечи дергаются, и по всему ее изможденному телу пробегают волны страдания.
– И где бы вы думали, дети мои, совершится встреча двух церковных предстоятелей, Святейшего Патриарха и папы римского? А совершится она на космической орбите, на космической станции, куда уже доставлены аналои, подсвечники, лампады и где уже все готово к совместному богослужению. Святейший Патриарх и папа римский еще год назад были записаны, один – в отряд космонавтов, другой – в отряд астронавтов. Они прошли тренировку на центрифугах и отлично выдержали перегрузки. Они одновременно полетят с Байконура и мыса Кеннеди, встретятся на орбите и отслужат совместную литургию, которая будет транслироваться по всей Земле. Вот что такое «ищи встречи за облаком» и «патриарх, на огне прилетевший». И должен я перед вами открыться, дети мои, что и я, грешный, по благословению Патриарха, был зачислен в отряд космонавтов и буду сопутствовать Святейшему в его космическом полете.
С этими словами отец Антон ловким движением сбросил с себя шелковую черную рясу, и все увидели, что под облачением таился скафандр космонавта, серебристо-белый, эластичный, не подверженный космическому излучению, с трубками поддува, с карманами, из которых торчали инструменты, необходимые для работы в открытом космосе. И на груди скафандра, на серебристой ткани был изображен собор Святого Петра с латинской надписью «Ватикан» и русский храм с церковно-славянской надписью «Тимофеева пустынь».
Толпа ахнула, обомлела. Отец Антон воздел руки, как это делает ныряльщик, словно хотел нырнуть в лазурь бесконечного космоса.
Тишина продолжалась мгновение, и вдруг раздался истошный, нечеловеческий вопль. Это кричала женщина с чернильными глазами. Ее рот изрыгал длинный тоскующий вой, какой издает волчица, потерявшая своих волчат:
– Дьявол, дьявол! Католик засланный! Патриарха нам подменили! В русских церквях на латинском языке служите! Русское Рождество на католическое поменяли! Еврейскую Пасху вместо православной празднуете! Монахов ожените! Мужик с мужиком под венец пойдут! Из Тимофеевой пустыни матушек выслали! В скиту их в огне спалите! Мученицу, заступницу за веру православную, к Тимофею привезли! На цепи держите! Ядом поите! В Кремле зверь сидит, русский народ гложет! Из русских костей башню строит! Ты, ты! – Она ткнула пальцем в Зеркальцева. – Поезжай в Спас-Камень монашек спасать! Ты к Тимофею ступай и мученицу, заступницу за русскую веру и русский народ, из цепей спаси! На тебя Бог указал! Ничего не бойся! В Царствии Небесном принят будешь!
Она голосила, билась, и народ по ту сторону ручья надвинулся, встал стеной. Нищие, погорельцы, безногие солдаты, паломники, богомольцы из бедных приходов, все униженные и оскорбленные, пришедшие искать чуда к святому источнику, наступали на тех, кто принес беду, морил их и мучил, обманывал и наказывал. Казалось, минута – и народ с воем перейдет ручей, набросится на своих мучителей. Но из вельможной толпы выступил генерал Лагунец и властно приказал:
Она голосила, билась, и народ по ту сторону ручья надвинулся, встал стеной. Нищие, погорельцы, безногие солдаты, паломники, богомольцы из бедных приходов, все униженные и оскорбленные, пришедшие искать чуда к святому источнику, наступали на тех, кто принес беду, морил их и мучил, обманывал и наказывал. Казалось, минута – и народ с воем перейдет ручей, набросится на своих мучителей. Но из вельможной толпы выступил генерал Лагунец и властно приказал:
– Взять кликушу. Положить на лед. Пусть остынет.
Специальный агент Корней с десятком дюжих охранников перескочили ручей, вырвали из толпы кликушу, поволокли за волосы по земле к машине. А та все кричала Зеркальцеву:
– Ступай к Тимофею! Спаси заступницу, зарю, невесту Христову!
Отец Антон торопливо надевал облачение. Все рассаживались по машинам. Вереница тронулась, покидая священную гору, на которой взрастало Древо познания Добра и Зла, роняло сухие листики в ладошки богомольцев.
Глава 14
Зеркальцев был поражен. Народ, с которым он вдруг ощутил свою кровную связь, этот народ уже знал о нем, уповал на него, видел в нем заступника и спасителя. Возлагал на него миссию, о которой Зеркальцев не догадывался. Быть может, его изначальные побуждения, его легкомысленное путешествие были бессознательным откликом на этот народный зов. Вся сказочная путаница, все нелепые хитросплетения, все, похожие на сны происшествия, предвещали этот народный зов, эту миссию, которую на него возложил народ. Спираль, что закрутила его в эти нелепые, неправдоподобные отношения, была его линия жизни, от которой ему невозможно уклониться. Надлежит исполнить предназначение, о котором прокричала кликуша. Черноволосая женщина, едва он присел под дерево, угадала в нем избранника. Кусала губы, чтобы не закричать прежде времени. Содрогалась всем своим изможденным телом, чтобы не выдать своего прозрения. И что должен он теперь совершить? Какую затворницу выручать из каменных палат Тимофеевой пустыни, что находится под бдительным присмотром охраны, недремлющим оком матери Феклы?
Он мучился, не находил ответа, двигаясь на своем ХС90 в растянутой колонне автомобилей.
Они давно уже оставили шоссе, миновали проселок и выехали в открытое, поросшее бурьяном поле, забытое богом, в стороне от редких деревень. В этом чистом поле был разбит лагерь. Стояли два шатра, один ржаво-красный, другой зеленый. Над шатрами развевались флаги. Тут же были сколочены трибуны, и легкой прозрачной сеткой было огорожено пространство. Все это чем-то напоминало место, где проводились рыцарские турниры. Стража в костюмах швейцарских гвардейцев. Слуги в кафтанах, разносящие прохладительные напитки. Машины остановились поодаль, и все общество проследовало к шатрам, где их повели на трибуны, усаживая на заранее отведенное место.
Зеркальцев спохватился, что наступило время, когда он должен послать репортаж. Отошел в сторону, чтобы не мешал шум толпы, достал телефон и вышел в эфир:
– Друзья, вы, следящие за моей одиссеей, поверьте, что мой драгоценный ХС90 за эти короткие дни столько раз превращался в ковер-самолет, Ноев ковчег, в верблюда пустыни, в серого волка, на котором я, Иван-царевич, мчался по заколдованному царству. Быть может, сейчас он превратится в боевую колесницу, подобную тем, на которых Ахилл сражался с Гектором. Я только что присутствовал при посвящении в князья местного генерала ФСБ, а под Древом познания Добра и Зла собирал листья, способные навеять нашему несчастному народу «сон золотой». Не знаю, по чьему велению и чьему предсказанию мне надлежит совершить сказочный подвиг и спасти спящую царевну, околдованную злым чародеем, а для этого придется поцеловать ее в уста, хотя я не знаю, где царевна и где ее хрустальный гроб. Когда ложатся куколки в гробы, в свои осенние, из нитей саркофаги, и их заносят зимние сугробы, и в черном небе жуткая звезда горит во льдах кромешной русской ночи, что снится куколкам, лежащим во гробах, им снятся шелковые платья и уборы, в лугах подруг счастливый хоровод, и слипшийся от влаги колокольчик, и капля меда в крохотном бокале, тот чудный мед, что в юности я пил, покуда не зажглась заря глухая и на закат не двинулись полки, тогда лежал я на лафете черном, и рана не давала мне уснуть, и бомбардир усталый после схватки пел горестную песню о траве, которую в бою помяли кони.
Зеркальцев спрятал телефон и рассеянно побрел к шатрам. Его перехватил и увлек к трибуне Иван Лукич Степов:
– Ну, куда же вы пропали, дорогой Петр Степанович? Князь спрашивал о вас, велел опекать вас, как самого желанного гостя. – Они уселись на дощатые, покрытые коврами лавки, и все вельможи были на местах, у некоторых виднелись бинокли и театральные лорнеты. – Помнится, я говорил вам, Петр Степанович, что являюсь председателем театрального общества и поощряю всяческого рода спектакли, представления и прочие городские увеселения? Сейчас мы присутствуем на одном подобном увеселении, быть может, слегка жестоком, но уж сделайте скидку на наше жестокосердное время. Одним словом, нам предстоит увидеть собачий бой, устроителем которого в некотором роде являюсь я.
– Вот как? – рассеянно спросил Зеркальцев, стараясь вспомнить, какой была последняя фраза, посланная им в эфир. – Я полагал, что в Красавине в чести иные забавы.
– Вы правы, Петр Степанович, мы все ценим истинное искусство, настоящее актерское мастерство. – Степов изобразил рукой всплеск возле сердца, означающий актерское вдохновение. – Завтра в моем домашнем театре мы даем пьесу моего собственного сочинения, которую будут играть лучшие дарования города. Приглашаю вас, вы не будете разочарованы. Однако то, что вы сейчас увидите, не является простым собачьим боем, отвратительной и свирепой грызней, невыносимой для изысканного чувства. Этот бой, если угодно, имеет магический смысл. Вы помните, старец Тимофей предсказал, что два зверя сойдутся в беспощадной схватке, изгрызут друг друга и вместо них взойдет на престол царь с серебряным лицом? В некотором роде мы воспроизводим смертельную схватку двух зверей, премьера Евгения Ростиславовича Хлебопекова и Льва Даниловича Арнольдова, нашего президента. Мы как бы торопим события, ускоряем ход истории, приближаем их взаимоуничтожение и воцарение среброликого царя.
– Странно, что премьер и президент стали непримиримыми врагами. Казалось, их связывает нежная дружба. – Зеркальцев все не мог вспомнить последней фразы, которую послал в эфир, и она шелестела в нем, как попавшая в паутину стрекоза.
– Быть может, и была нежная дружба. Говорят, когда Евгений Ростиславович Хлебопеков был президентом, Лев Данилович Арнольдов ногти у него на ногах подстригал. Поэтому и стал преемником. Именно эти самые ногти Льву Даниловичу покоя теперь не дают.
Боится, если Евгений Ростиславович станет опять президентом, то придется ему опять ногти стричь. А он уж отвык. Вот они и бьются насмерть. Как пророчил старец Тимофей: «И будет коготь его на нем, и не усомнится».
– А правда, – спросил Зеркальцев, отчаявшись вспомнить ускользнувшую из памяти фразу, которая растаяла в дыму забвения, оставив по себе легкую боль, – правда, что в вашей усадьбе находится «бронированная комната», где содержатся записи вашего родственника, служившего у старца Тимофея?
– Правда. Комната тщательно охраняется, чтобы пророчества старца, которые еще предстоит разгадать, не попали в руки врагов России. Иначе враг может дать такие толкования, что России будет нанесен немалый вред.
Они умолкли. Пространство между шатрами, окруженное прозрачной металлической сеткой, было пустым. Бурьян был тщательно выкошен. На скамьях расселись зрители, принимая от слуг бокалы с охлажденными фруктовыми соками. Зеркальцев видел Лагунца, который вновь надел свою княжескую ленту. Голосевич серебрился своим царственным лицом. Отец Антон солидно разглаживал рыжую бороду. Макарцев что-то втолковывал графу из МВД, который слушал его с упрямым несогласием.
Внезапно в небе послышался стрекот. Над полем появился тихоходный биплан, который стал совершать круги. От самолета отделился темный комочек, полетел к земле, над ним раскрылся полосатый парашют, и все наставили бинокли и лорнеты на парашютиста.
– Это опять наш губернатор дурит, – неодобрительно заметил Степов. – Видать, «конкретные товарищи» велели ему народ позабавить. А ведь он каждый раз головой вниз приземляется. Сколько можно?
Опасения Степова оправдались. Парашютист приземлился на голову. Его поволокло по бурьянам, и он лежал без движения под пузырящимся куполом. К нему поспешили на помощь, распутали стропы, стали приводить в чувство, пока наконец он не поднялся и, хромая, не пошел к трибунам.
На площадку вышел герольд в клетчатых чулках, коротком плаще и малиновом берете. Поднес к губам золотистый горн, и поле огласилось боевыми медными звуками, от которых затрепетали сердца. Из красного шатра вышел жокей, похожий на хоккеиста, в кожаных гетрах, наколенниках, решетчатой маске. На длинном поводке за ним следовала собака – белый бультерьер цвета морской свинки, криволапый, с набрякшими мускулами, обрезанными ушами, в которых розовело нутро. В его костяной голове смотрели исподлобья свирепые, налитые кровью глаза. Губы свисали черной бородавчатой бахромой, среди которой иногда появлялись мокрый красный язык и острые, как сабли, клыки. Бультерьер хмуро и зло оглядел толпу, которая приветствовала его свистом и аплодисментами.