Или кожи.
– С некоторых солдат заживо сдирали кожу, – продолжала Лиля. – Им отрезали веки и закрепляли головы в специальной рамке, чтобы у них не оставалось выбора, и они смотрели на то, как с их тел срезают кожу, сначала с лиц, потом с тела. Холод притуплял их страдания и не давал слишком быстро умереть от болевого шока. Иногда пытка продолжалась очень долго. Или их зажаривали живьем на кострах, и около наших лагерей появлялись пакеты с мясом. Сначала солдаты думали, что это еда, которую приносили в подарок сочувствующие местные жители, но быстро поняли, что это такое.
Светлана Хос смотрела в пространство невидящим взглядом и казалась еще более бесцветной, чем раньше. Может быть, тон повествования разбудил ее воспоминания. Должен признать, что голос Лили Хос звучал завораживающе. Она не пережила и не видела событий, о которых говорила, но ощущение складывалось такое, будто она в них участвовала. Причем только вчера. Она отбросила в сторону историческую отстраненность, и мне вдруг пришло в голову, что из нее получился прекрасный рассказчик и что она обладает даром повествователя.
– Больше всего моджахеды любили ловить наших снайперов, потому что ненавидели их, – сказала Лиля. – Думаю, снайперов всегда ненавидят – наверное, из-за способа, которым они убивают людей. Естественно, моя мать очень беспокоилась за мужа и младшего брата. Они уходили почти каждую ночь, брали электронный прибор ночного видения и прятались среди невысоких холмов неподалеку. Может, в тысяче ярдов, где находили место, откуда вели стрельбу. Достаточно далеко, чтобы действовать эффективно, но близко от лагеря, чтобы чувствовать себя в безопасности. Впрочем, по-настоящему безопасных мест не существовало. Они были уязвимы, однако не могли ослушаться приказа, требовавшего стрелять во врага. Но они старались убивать пленных. Потому что считали это милосердием. В общем, время было ужасное.
Моя мать уже была беременна мной. Мои родители зачали меня в траншее, вырубленной в каменистой почве долины Коренгал, под потрепанной шинелью конца Второй мировой войны и на двух других, еще более старых. Мама говорила, что в них имелись отверстия от пуль, наверное оставшиеся после Сталинграда[35].
Я молчал, Светлана продолжала смотреть прямо перед собой. Лиля положила руки на стол и сплела пальцы.
– В течение первого месяца или около того мой отец и дядя возвращались в лагерь целые и невредимые, – продолжала она. – Они были хорошей командой, возможно, лучшей.
Светлана все так же буравила взглядом пространство. Лиля убрала руки со стола и на мгновение задумалась. Потом она выпрямилась и расправила плечи.
– В то время в Афганистане находились американцы, – сказала она.
– Правда? – проговорил я.
Она кивнула.
– Какие американцы? – спросил я.
– Солдаты, немного, но были. Не постоянно, они появлялись время от времени.
– Вы так думаете?
Она снова кивнула.
– Американская армия определенно там находилась. Советский Союз являлся их врагом, моджахеды – союзниками. Шла холодная война. Президента Рейгана устраивало, что наша армия теряла силы, это входило в его антикоммунистическую стратегию. Кроме того, он радовался возможности захватить кое-что из нашего нового оружия с целью его изучения. Поэтому в Афганистан посылали отряды особого назначения, которые регулярно туда прилетали, а потом возвращались в Америку. Однажды ночью в марте 1983 года один из таких отрядов обнаружил моего отца и дядю, и американцы отобрали у них винтовку «Вал».
Я продолжал молчать.
– Потеря оружия считалась поражением, – сказала Лиля. – Но что еще хуже, американцы отдали моего отца и дядю женщинам из афганского племени. В этом не было никакой необходимости. Естественно, их следовало убить, потому что американское присутствие являлось секретом, и его скрывали. Но они могли сами расправиться с моим отцом и дядей, быстро, тихо и без мучений. Однако они решили поступить иначе. Моя мать слышала крики своих родных весь следующий день и до глубокой ночи. Жуткие крики мужа и брата. Это продолжалось шестнадцать или даже восемнадцать часов. Она говорила мне, что различала их по голосам.
Глава 37
Я окинул взглядом окутанную полумраком чайную комнату в «Четырех временах года», поерзал на стуле и сказал:
– Прошу меня простить, но я вам не верю.
– Это правда, – ответила Лиля Хос.
– Я служил в американской армии и был военным копом, – сказал я, покачав головой. – И знал, где наши солдаты находились, а где – нет. Американцы не ступали на землю Афганистана. По крайней мере, во время того конфликта. Он был исключительно внутренним делом.
– Но у вас имелся свой интерес.
– Разумеется, как и у вас, когда мы воевали во Вьетнаме. Ваша армия тоже там тогда находилась?
Вопрос был риторическим, и я задал его с целью доказать Лиле Хос свою правоту, но она отнеслась к нему серьезно. Она нагнулась через стол и заговорила с матерью, тихо и быстро, на иностранном языке, видимо на украинском, решил я. Светлана приоткрыла глаза и склонила голову набок, как будто вспоминала какую-то незначительную, но мрачную историческую подробность. Потом ответила дочери, тихо, быстро и длинно. Лиля помолчала немного, чтобы мысленно перевести ее слова, и сказала:
– Нет, мы не посылали войска во Вьетнам, потому что не сомневались, что братья из народной республики сумеют без нашей помощи разобраться с этой проблемой. Что, по словам моей матери, они и сделали, причем великолепно. Маленькие мужчины в пижамах победили большую зеленую машину.
Светлана Хос улыбнулась и кивнула.
– Вроде как кучка пастухов надрала ей задницу.
– Вне всякого сомнения. Только с серьезной помощью.
– Ничего такого не было.
– Но вы признаете, что Америка оказывала материальную помощь моджахедам. Деньгами и оружием. Особенно ракетами «земля – воздух» и тому подобное.
– Как во Вьетнаме, только наоборот.
– Вьетнам – отличный пример, поскольку вы наверняка знаете, что, где бы на земном шаре Соединенные Штаты ни оказывали военную помощь, они непременно отправляют туда советников.
Я промолчал.
– Например, в каком количестве стран вы служили? – спросила она.
Я не стал ей отвечать.
– Когда вы вступили в ряды армии? – поинтересовалась она.
– В 1984 году, – сказал я.
– В таком случае события 1982-го и 1983-го происходили до того, как вы начали служить в вооруженных силах.
– Совсем чуть-чуть. Кроме того, существует такое понятие, как коллективная память.
– Неверно, – возразила она. – В случае секретных операций коллективную память стирают, для удобства. Истории известно множество противозаконных операций, которые Америка проводила по всему миру. Особенно во времена президентства Рейгана.
– Вы узнали об этом в средней школе?
– Именно. И не забывайте, что коммунисты исчезли с исторической арены задолго до того, как я училась в школе. Кстати, частично благодаря усилиям того же мистера Рейгана.
– Даже если вы правы, с чего вы взяли, что в ту конкретную ночь американцы оказались рядом с вашим лагерем и стали причиной гибели ваших близких? – проговорил я. – Не вызывает сомнений, что ваша мать не видела, как все произошло. Почему не предположить, что их захватили сами моджахеды?
– Потому что винтовку так и не удалось найти. И в ту ночь никто не обстрелял нашу позицию. В винтовке моего отца имелось двадцать патронов, и еще двадцать он взял про запас. Если бы моджахеды захватили его без посторонней помощи, они использовали бы винтовку против нас, убили бы сорок наших солдат, или попытались бы; потом у них кончились бы боеприпасы, и они бросили бы винтовку. Отряд моей матери рано или поздно наткнулся бы на нее. Мы и они постоянно прочесывали местность, мы нападали на них, они – на нас. Что-то вроде безумного бега по кругу.
Моджахеды были совсем не дураки. Они имели обыкновение возвращаться на позиции, которые, по нашим сведениям, незадолго до этого оставили. Однако в конце концов наши солдаты узнавали про все их лагеря. Они обнаружили бы винтовку, заржавевшую и пустую, возможно превращенную в опору для забора. Так было со всем пропавшим оружием. Но винтовка моего отца исчезла, и единственное логическое объяснение состоит в том, что американцы увезли ее с собой в Соединенные Штаты.
Я не стал комментировать ее слова.
– Я говорю вам правду, – сказала Лиля Хос.
– Мне доводилось однажды видеть «бесшумного снайпера», – сообщил я ей.
– Вы мне уже говорили.
– В 1994 году, – сказал я. – Нам объяснили, что ее захватили совсем недавно. Иными словами, через одиннадцать полных лет после того времени, о котором вы говорите. Тогда из-за возможностей этой винтовки возникла страшная паника. Армия не стала бы ждать одиннадцать лет, чтобы впасть в панику.
– Очень даже стала бы, – возразила мне она. – Если бы они показали винтовку сразу после того, как ее захватили, началась бы Третья мировая война, потому что это означало бы открытое признание того, что ваши солдаты входили в прямой контакт с нашими без объявления войны. В лучшем случае такие действия являются противозаконными, в худшем они привели бы к геополитической катастрофе. Америка лишилась бы своего авторитета. Поддержка внутри Советского Союза стала бы сильнее, и падение коммунизма отсрочилось бы на годы.
– Очень даже стала бы, – возразила мне она. – Если бы они показали винтовку сразу после того, как ее захватили, началась бы Третья мировая война, потому что это означало бы открытое признание того, что ваши солдаты входили в прямой контакт с нашими без объявления войны. В лучшем случае такие действия являются противозаконными, в худшем они привели бы к геополитической катастрофе. Америка лишилась бы своего авторитета. Поддержка внутри Советского Союза стала бы сильнее, и падение коммунизма отсрочилось бы на годы.
Я продолжал молчать.
– Скажите-ка мне, что произошло в вашей армии в 1994 году после той страшной паники?
У меня сделался задумчивый вид, совсем как у Светланы Хос. Я вспомнил исторические детали, и они меня поразили. Я мысленно несколько раз все проверил и ответил:
– На самом деле ничего особенного не происходило.
– Не появилось новых бронежилетов или камуфляжных костюмов? Не было никакой реакции с точки зрения тактических решений? Вообще никакой?
– Да.
– Такое поведение логично, даже если речь идет об армии?
– Не особенно.
– Когда перед этим в последний раз усовершенствовалось ваше снаряжение?
Я снова задумался, принялся копаться в памяти и вспомнил, что СИБСВ[36] появилась под восторженные вопли и фанфары, когда я только начинал служить в армии. Система персональной защиты – новенький кевларовый шлем, которому было не страшно никакое ручное огнестрельное оружие. Толстый жилет, его следовало надевать на или под форменную рубашку, мог выстоять против винтовок всех видов и особенно, насколько я помнил, очередей девятимиллиметровых пуль. Плюс новые камуфляжные рисунки, старательно разработанные для того, чтобы добиваться лучшего результата, доступные в двух вариантах: для лесной местности и пустыни. Морские пехотинцы получили третий – серо-голубую форму для города.
Я не стал отвечать на ее вопрос.
– Когда усовершенствовалось ваше снаряжение? – повторила Лиля Хос.
– В конце восьмидесятых, – ответил я.
– Даже когда начинается ужасная паника, сколько нужно времени, чтобы разработать и произвести новое снаряжение?
– Несколько лет.
– В таком случае давайте подведем итог того, что мы знаем. В конце восьмидесятых вы получили новое снаряжение, очевидным образом предназначенное для лучшей защиты солдат. Как вы думаете, это могло быть результатом прямого стимула, поступившего из закрытого источника в 1983 году?
Я промолчал.
Мы сидели в тишине несколько минут. К нам неслышно подошел сдержанный официант и предложил чай, продекламировав длинный список экзотических сортов. Лиля попросила нечто такое, о чем я никогда не слышал, потом поговорила с матерью, и та заказала то же самое. Я же хотел получить самый обычный черный кофе. Официант наклонил голову примерно на четверть дюйма, как будто показывал, что в «Четырех временах года» готовы с радостью удовлетворить любое желание клиента, пусть и самое возмутительно пролетарское. Я дождался, когда он отойдет, и спросил:
– А как вы узнали имя того, кто вам нужен?
– Поколение моей матери предполагало, что им придется сражаться с вами за земли в Европе, и они рассчитывали на победу. Их идеология была, в отличие от вашей, безупречна. Они надеялись, что после быстрой и легкой победы они захватят многих из вас в плен. Возможно, миллионы человек. На этом этапе замполиты, среди прочего, должны были бы классифицировать врагов и убрать из стада тех, кто неисправим с точки зрения коммунистической доктрины. Чтобы облегчить им задачу, их познакомили со структурой вашей армии.
– Кто познакомил?
– КГБ. Они разработали долгосрочную программу, и информации у них имелось огромное количество. Они знали, кто чем занимается. Когда дело касалось элитных подразделений, им были известны даже имена, и не только офицеров, но и рядовых солдат. Так настоящий любитель футбола выучивает наизусть фамилии игроков и тренеров, а также старательно анализирует все сильные места и слабости других команд лиги, включая запасных.
Опираясь на свои сведения, моя мать предположила, что в долине Коренгал находились либо «морские котики»[37] из военно-морского флота, либо Корпус морской пехоты, или «Дельта». Разведка того времени считала, что «морские котики» и морская пехота тут ни при чем, потому что никаких косвенных улик и определенной информации их участия не было. КГБ сумел внедрить своих людей во все ваши организации, но в их отчетах не содержалось ничего, что указывало бы на эти два подразделения. Зато базы «Дельты» в Турции и опорные пункты в Омане вели активные радиопереговоры. Кроме того, наши радары засекли ряд необъяснимых полетов. Так что напрашивался логичный вывод, что «Дельта» организовала какую-то операцию.
Вернулся официант с подносом в руках, высокий смуглый мужчина, довольно немолодой, вероятно иностранец – что-то в его внешности было такое, что выделяло его среди остальных. Наверное, именно из-за этого администрация «Четырех времен года» поставила его на столь заметное место. Он держался так, что возникало ощущение, будто он работал экспертом по чаю в Вене или Зальцбурге, в каком-нибудь заведении, где стены обшиты темными панелями. На самом деле он, скорее всего, был безработным эстонцем. Может быть, его тоже, как и всех в поколении Светланы, призвали в свое время в армию. Может быть, он, как и она, пережил жуткие зимы в Коренгале, где-нибудь в конце списка среди представителей собственной этнической группы.
Он устроил целое представление, когда разливал чай и раскладывал лимон на тарелочке. Кофе мне подали в красивой чашке, которую официант поставил передо мной с умело замаскированным неодобрением. Когда он снова ушел, Лиля сказала:
– Моя мать предположила, что рейд возглавлял капитан. Лейтенант – слишком низкий чин для такой операции, майор – слишком высокий. В КГБ имелись списки всех, кто служил в «Дельте». В тот момент там было довольно много капитанов. Но во время анализа радиопереговоров кто-то уловил имя Джон, что заметно сузило поле поиска.
Я кивнул, потому что представил себе громадную спутниковую тарелку где-нибудь в Армении или Азербайджане: в маленьком домике сидит парень в плотно прилегающих к ушам резиновых наушниках, переключается с частоты на частоту, слышит вой и скрежет накладывающихся друг на друга каналов, потом возникает какой-то разговор, и он записывает имя Джон в блокноте с грубой коричневой бумагой. В эфире можно на многое наткнуться, но все это, по большей части, совершенно бесполезно. Слово, которое удается разобрать, похоже на крупинку золота в лотке золотоискателя или алмаз в куске камня. И то слово, что они вылавливают, равносильно пуле в спину.
– Моя мать знала все про ваши медали. Им придавали огромное значение в качестве критерия классификации пленных. Они являлись знаками чести, которые должны были стать знаками бесчестья сразу после пленения. Она понимала, что захват винтовки «Вал» стоил одной из высших наград, но вот какой? Не забывайте, мы с вами не находились в состоянии войны. А большинство ваших высших наград предполагает проявление отваги или героизма во время столкновений с вооруженным противником Соединенных Штатов. Так что формально тот, кто украл винтовку у моего отца, не имел права на такую медаль, потому что официально Советский Союз не являлся врагом Соединенных Штатов. По крайней мере, в военном смысле. И с точки зрения политики. Никто ведь не объявлял войну между нашими странами.
Я снова кивнул. Мы никогда не воевали с Советским Союзом. Как раз наоборот, целых четыре года являлись союзниками в отчаянной борьбе с общим врагом и плотно сотрудничали друг с другом. Шинель времен Второй мировой войны, под которой, по словам Лили Хос, она была зачата, почти наверняка попала в Советский Союз из Америки в рамках программы ленд-лиза. Мы отправили русским сотни миллионов тонн шерстяных и хлопчатобумажных вещей. И еще пятнадцать миллионов пар кожаных сапог, четыре миллиона резиновых шин, две тысячи железнодорожных локомотивов и одиннадцать тысяч товарных вагонов, не говоря уже об очевидных предметах из металла, как, например, пятнадцать тысяч самолетов, семь тысяч танков и триста семьдесят пять армейских грузовиков. Все бесплатно, даром, за казенный счет. Уинстон Черчилль назвал эту программу самой бескорыстной в истории[38]. Она обросла легендами. Поговаривали, будто бы Советы попросили прислать им презервативы и в попытке произвести впечатление и напугать заявили, что те должны быть длиной в восемнадцать дюймов. Соединенные Штаты послушно отправили их в Советский Союз в коробках со штампом: «Размер средний».
Так рассказывают.
– Вы меня слушаете? – спросила Лиля.
Я кивнул.
– «Знак отличия за службу» вполне подошел бы к данному случаю. Или орден «Легион Почета», а еще «Солдатская медаль», – сказал я.