Они входят в первую пещеру. Ощущение такое, как будто оказался в центре земли. Гробовая тишина, и все вокруг кажется одновременно пустым и наполненным.
Со скалистого потолка с мелодичным звоном стекают капли воды, а снизу поднимается слабый красный свет, и сталагмиты отбрасывают причудливые тени.
– Присядем тут, – говорит Алессандро.
Линда кивает и садится рядом с ним на плоский камень, похожий на постель между двух колонн из песчаника.
Именно здесь они впервые встретились. Все началось в этом месте. Они оба выбрали своим секретным убежищем пещеры. Линда сбегала от родителей, которые вечно лезли в ее жизнь, а Алессандро делал в пещерах свои первые снимки, которые потом помогли стать ему перфекционистом.
При мысли о том дне, их первом «столкновении», на ее лице появляется улыбка. Именно столкновением это и было – иначе не назовешь. Она лежала на полотенце, листая журнал по дизайну, который дал ей дядя Джорджо, как на нее в буквальном смысле свалился Алессандро. Он делал снимки в пещере, пятился, глядя в объектив камеры «Reflex», и наткнулся на Линду. Она вскрикнула, подняла глаза, их взгляды встретились. Они улыбнулись друг другу и стали болтать.
Она уже видела этого мальчика с красивым лицом и растрепанными кудрявыми волосами: в школе они были в разных компаниях, у него была слава бунтаря (родители его были в разводе и позволяли ему неслыханные вольности); поговаривали даже, что его поймали на воровстве. Потом Линда узнала, что он хотел украсть – конечно, фотоаппарат. Алессандро доверил ей свою тайну, и Линда тогда поняла, что они подружатся.
Ей было пятнадцать, ему – восемнадцать. Между ними возникла необыкновенно сильная привязанность, которая через год сблизила их еще больше.
Линда встречалась с двадцатилетним парнем по имени Роберто. Они страстно целовались и обменивались ласками, которые, как ей казалось, выходили за пределы дозволенного. Она понимала, что скоро дело зайдет дальше, и боялась этого. Линда решила – пусть ее первым мужчиной будет Алессандро и подготовит ее к взрослым отношениям.
Линда решила – пусть ее первым мужчиной будет Алессандро и подготовит ее к взрослым отношениям.
Он решил привести ее в их убежище, в это загадочное место, чтобы показать, что бывает «дальше» после страстных ласк и чего она так боялась. Алессандро все предусмотрел – даже музыку, взяв у друга магнитофон, который они слушали на пляже. Поставил «Guns N’ Roses», включил песню «Don’t Cry» – пещера стала естественным усилителем. Принес в рюкзаке кучу свечей, зажег их, расставив огненным кругом вокруг каменной постели. Звуки, запахи, цвета – все, как сейчас. Было лето, такой необычный вечерок, когда кажется, что все возможно. Линда чувствовала напряжение и дрожала от возбуждения и страха.
Это была любовь. Однако они, увлеченные своими маленькими сражениями, еще не могли признаться себе в этом.
Но она этого хотела. Ее желание было сильным, и она готова раскрыться своим телом, которое только-только расцвело.
– Если я сделаю что-то, чего ты не хочешь, скажи, – шепнул ей Алессандро, усаживая ее к себе на колени. Она кивнула, тихо расслабляясь и забывая обо всем на свете. Алессандро расстегнул джинсы, одновременно покрывая поцелуями ее спину, и решительным движением стянул с нее синюю маечку. Линда свернулась на его мускулистых ногах, как листок. Он не снял с нее трусики, медленно возбуждая ее, лаская пальцем с бесконечной нежностью, будто боясь сломать хрупкий цветок.
Она и не представляла, как далеко он зайдет; внезапно она почувствовала легкое покалывание, будто в нее что-то проникло. Это был всего лишь палец, она не думала, что этого будет достаточно, чтобы разорвать хрупкий барьер между женским началом и тем, что осталось навсегда в прошлом.
Потом Алессандро снял с нее трусики, уложил на покрывало и медленно вошел в нее, уже влажную и возбужденную. Капли, стекающие с потолка, сливались с голосом Эксла Роуза и шумом воды. Все вокруг было пронизано поэзией. Можно думать про них все, что угодно, но это была любовь. Однако они, увлеченные своими маленькими сражениями, еще не могли признаться себе в этом. Для них не было запретов и правил, им было хорошо, их не тревожило, где они окажутся завтра. Та ночь связала их сердца, и с тех пор они всегда стремились друг к другу.
– О чем ты думала? – спрашивает Линду Алессандро, заметив ее отстраненное выражение лица.
Линда пытается подобрать слова, но у нее не выходит: слишком много ощущений, которые она не может передать.
– Так, ни о чем, – наконец отвечает она.
Линда смотрит на него и думает, как хорошо им вместе, в эту бархатную ночь, которая сулит столько всего. С ним хорошо просто молчать, потому что с ним она чувствует себя как дома.
Глава 9
Сбоку от главного входа Томмазо меряет галерею виллы, делая большие шаги. Утро выдалось прекрасное: на небе ни облачка, воздух сухой, теплый и прозрачный, легкий ветерок шелестит по кронам берез и красных буков. Его одежда удивительно вписывается в этот пейзаж: белая рубашка с двумя незастегнутыми верхними пуговицами и закатанными до середины предплечья рукавами; льняные брюки цвета экрю[6], замшевые мокасины. Он элегантно и уверенно шагает, доходя до противоположной стены, поворачивается на каблуках и возвращается обратно.
Движения отражают его суть человека из высшего общества, хозяина мира, с магнетической способностью внушить кому угодно доверие и спокойствие. Однако с тех пор, как он вернулся в Италию и его место в консульстве Абу-Даби занял Фабрицио Стукки, который, по его мнению, совершенно не разбирается в международном праве, Томмазо Белли потерял покой. Его чувство ответственности не может с этим смириться.
Передача мандата – целая проблема. Томмазо уже был в Венето, когда Стукки приступил к исполнению обязанностей, поэтому теоретически он не отвечает за дела нового дипломатического агента. Но его сердце неспокойно, на этот раз Стукки зашел слишком далеко: в результате его действий произошло чудовищное недоразумение с генеральным директором Национального банка Абу-Даби. Томмазо уверен, что через несколько дней все уладится. Но СМИ выставили министерство в таком невыгодном свете, что этот неприятный эпизод может отразиться на его безупречной карьере.
Обуреваемый неприятными мыслями, Томмазо жаждет почувствовать какой-то близкий запах. Инстинктивно он подносит к носу запястье и вдыхает аромат туалетной воды Jubilation XXV от Amouage, которой пользовался сегодня утром: корица и индийская давана, сильный и неповторимый аромат. Его любимый.
Потом он смотрит на сад. Он доволен работой. Это гениально – добавить в центральную клумбу розы Фейри Куин и другие из семейства полиантовых.
Порыв ветра, доносящий ароматы роз, пробудил в нем воспоминание о матери. Она любила ухаживать за цветами в оранжерее, творя чудеса своими маленькими ручками. И только тогда Томмазо видел ее счастливой. При виде роз его сердце сжимается, и он думает о ней, Эрминии, маленькой женщине с сильным характером, но такой нежной и хрупкой – совсем как эти цветы.
Если бы не Эрминия, Томмазо никогда бы не стал таким успешным. Мать всегда была для него примером стойкости и самопожертвования. Его отец мало уделял внимания семье. Он был зациклен на работе и с трудом справлялся с многочисленными любовницами, которые нарушали их семейное спокойствие. Невозможно забыть ее страдания от бесконечных измен мужа.
Дочь обедневших знатных венецианцев, она вышла замуж совсем молодой. У нее была довольно однообразная жизнь жены богатого человека, которой не нужно каждый день ходить на работу. После рождения сына она взяла на себя роль чрезмерно заботливой матери.
Мысли Томмазо возвращаются в тот день, когда мать покинула его навсегда. Ему было восемнадцать, когда она умерла. Тогда он дал себе слово никогда не страдать и не зависеть от кого-либо эмоционально. Для этого у него есть единственное оружие: контроль над своими чувствами. Томмазо всегда избегал конфликтов, которые видел в детстве, и легко превратил свои врожденные дипломатические качества в профессию.
Сигнал iPhone возвращает Томмазо в настоящее: он достает телефон из кармана брюк и проверяет электронную почту. Быстро читает письмо из посольства: похоже, ситуация наладилась. Пока неизвестно, когда будет следующая миссия, но он надеется, что останется в Европе, по которой скучает в дальних странах.
Положив телефон на круглый столик из кованого железа, он сплетает кисти в замок на затылке и делает наклоны в стороны. Выдох – наклон влево, вдох – в центр, выдох – наклон вправо. Симметрия очень важна, так же, как регулярность наклонов и ритм дыхания.
Тогда он дал себе слово никогда не страдать и не зависеть от кого-либо эмоционально. Для этого у него есть единственное оружие: контроль над своими чувствами.
У Томмазо был прирожденный талант улаживать конфликты. И истинной причиной выбора профессии были для него отнюдь не астрономические заработки, а огромное желание влиять на обстоятельства. Любая дисгармония его всегда напрягала. В детстве – сломанная игрушка или беспорядок в комнате, потом – ссоры с женщинами, а сейчас – межгосударственные конфликты.
На четвертом наклоне в сторону он не выдерживает и звонит Юлиусу Шварцу, своему ассистенту по первой миссии в Берлине. Наверняка он знает подробности досадного происшествия в Эмиратах.
Шварц отвечает после пятого гудка.
– Слушаю, синьор Белли, – говорит он так, будто это он ждет новостей, а не наоборот.
– Нет, это я тебя слушаю, Юлиус, – голос Томмазо становится холодным и властным.
У них строгая иерархия с четким распределением ролей.
– Ничего нового, все стабильно.
Несмотря на то что Юлиус живет в Италии с десяти лет, он так и не смог избавиться от баварского акцента, выдающего его происхождение.
– Напротив, – возражает Томмазо. – На мой взгляд, отсутствие развития только усугубляет нестабильность ситуации.
– Я постоянно на связи с Пизанò и Педрони, в соответствии с договоренностями, – поспешно уточняет Юлиус. – Ни в прессу, ни в засекреченные каналы ничего не просочилось.
– А что говорит Пизанò?
– Что надо ждать и отстаивать свои позиции.
– Так ведь они не отстаивают никаких позиций, – недовольно замечает Томмазо. – Они делают все с точностью до наоборот. Посадить Фабрицио Стукки в военный вертолет и отправить на родину было самой контрпродуктивной и гнусной мерой, почти нарушением закона.
Томмазо испытывает некоторую досаду при мысли, что зависит от такого посредственного человека, как Гильельмо Пизанò. Он представляет его во вращающемся кресле с батареей телефонов на столе, забаррикадированным в своем кабинете в Фарнезине, где он высказывает глупые идеи, лишенные дипломатической логики и здравого смысла.
– Это было единственным разумным вариантом, синьор Белли, – спешит успокоить его Юлиус. – Стукки не мог оставаться в Абу-Даби в ожидании бури – если бы она разразилась.
– А она разразится, если ничего не предпринимать.
– Юридическая служба делает все возможное. Как бы то ни было, если позволите высказать свое мнение, вам не стоит волноваться, поскольку вы в этом деле абсолютно не замешаны.
– Ну хорошо, Юлиус, – нервно отвечает Томмазо. – Я с тобой прощаюсь, но ты все равно держи меня в курсе.
– Разумеется. Будет сделано.
Томмазо кладет трубку и видит, как в ворота въезжает Линда. Она выходит из машины и направляется к нему быстрыми шагами. На ней – коротенькое асимметричное платье в крупный белый горох, черные лаковые туфли на низком каблуке; в правой руке – чемоданчик кислотно-зеленого цвета, из которого торчит несколько листов.
Пока она идет, из сумки выпадает несколько листочков. Линда резко нагибается, чтобы подобрать их, и делает это со спортивной ловкостью, не думая о том, что Томмазо не отводит глаз от ее ягодиц. Выпрямившись, уверенно идет с таким видом, будто ее единственное желание – заставить мир улыбаться.
Линда сутками работала над проектом Белли, преодолевая скептицизм Бози, который мешал ей своей критикой. Не говоря уж о коллегах: Аличе с каждым днем становилась все зловреднее, а Людовико вообще перестал с ней разговаривать. Они только и делали, что вставляли ей палки в колеса. Каждый проявил себя в меру своей испорченности.
Но Линда уверена в успехе; ее цель – сделать этот проект в лучшем виде. При подготовке чертежей она постаралась учесть пожелания Томмазо (и в меньшей степени – его подруги Надин). Линда поняла, какой стиль ему близок, и надеется, что чертежи скоро обретут конкретную форму.
Было бы слишком банально сделать виллу просто в классическом стиле. Поставить мебель и предметы интерьера эпохи венецианских патрициев, которые покидали летом свои дворцы на Канале Гранде и перебирались в роскошные особняки на материке. Линда предпочла пойти более сложным путем.
– Добро пожаловать, – Томмазо пожимает ей руку.
– Извини, что опоздала. Давно ждешь?
– Нет, что ты. Я и сам только что приехал.
Он лукавит – не хочет акцентировать на этом внимание.
– Слава богу, – вздыхает Линда. Она всюду опаздывает и знает, как это может взбесить людей.
– Мы можем присесть хоть вон там, в галерее. Погода чудесная, – Томмазо придвигает стул и предлагает ей сесть.
– Конечно.
Линда усаживается, кладет чемоданчик на стол и достает оттуда папку, два каталога и несколько разрозненных листов. Жмурится, словно нежась на солнышке.
– Да, хорошо бы сейчас расслабиться в бассейне… – Томмазо бросает взгляд в сторону заднего двора. – Но нужно еще его доделать.
Она не обращает на него внимания, сосредоточившись на папке, которую он открыл на первой странице.
– Ну-ка, ну-ка, очень интересно, – Томмазо склоняется над столом и перебирает листы. Момент истины: Линда знает, что все решается именно в эти минуты или даже секунды.
Она работала над чертежами день и ночь, вложила в них всю душу, фантазию и смелость. Она довольна результатом, но теперь главное, чтобы был доволен и клиент. Потому что последнее слово всегда за ним.
– Итак, – она немного подкашливает, прочищая горло, – прежде всего хочу сказать, я всегда исхожу из того, что представляет собой помещение и кто в нем будет жить. Но я допускаю нетрадиционные решения и уход от шаблонов. – Она убирает со лба мягкую светлую прядь. – Скажу больше: на нестандартности я и специализируюсь. Казалось бы, несочетающиеся элементы я привожу к гармонии. В проект виллы я решила внести дух современности, не отвергая при этом сложившихся традиций.
– Любопытно, – сдержанно отвечает Томмазо.
Пока Линде довольно и того, что ей удалось привлечь его внимание. Она готова к схватке: в ее словах звучит профессионализм, вызывающий доверие; горящие кошачьи глаза бросают вызов миру.
– Палладианская вилла предполагает классический, но при этом сдержанный стиль, без вычурной позолоты – она тут излишняя. – Линда делает отрепетированную паузу. – В интерьере будут преобладать пастельные тона, с редкими вкраплениями красного и черного.
Она листает папку, открывает чертежи и показывает их Томмазо.
– Просторный и правильно выстроенный холл, здесь – опорная конструкция для венецианской люстры, свисающей до самого пола, – объясняет она, поочередно указывая на предметы пальчиком с накрашенным красным ноготком. – Дневная зона поделена на гостиную и библиотеку. Солидный диванный комплект из кожи, библиотека из редких пород дерева во всю стену, кресло для чтения контрастного цвета, мягкие ковры, гобелены на стенах.
Время от времени она делает паузу и переворачивает страницу.
– Круглый стол в эркере внешне перекликается с зоной бассейна на заднем дворе, а также является связующим элементом кухни. Через огромные кухонные витражи в помещение проникает свет, а глядя наружу, можно наслаждаться окружающим ландшафтом. Рабочая зона кухни с ультрасовременной техникой: холодильником, плитой, посудомоечной машиной; столешница из искусственного камня «Кориан» подобрана в тон интерьеру.
Она все говорит и говорит, будто журчит быстрая река.
– Ночная зона – сочетание минимализма и барокко. Я решила сделать в спальне альков из тонкой кожи, рядом ванная комната с утопленной в пол ванной и гардеробная. В служебных санузлах я предлагаю сочетание мраморной отделки и умывальников в стиле ар-деко и хай-тек. В коридоре – два стенных шкафа в нише и несколько предметов венецианской антикварной мебели восемнадцатого века. Линейные оконные рамы и тонкие, прозрачные шторы. Разумеется, сдержанного белого цвета.
Линда умолкает, глядя ему прямо в глаза.
– И наконец, – она переворачивает последний лист, уверенная в том, что это произведет эффект. – Зимний сад на верхнем этаже. Каркасы из дерева, потолки и панели из стекла. Отличное место, где ты сможешь дать волю своему увлечению ботаникой.
До сих пор Томмазо не проронил ни слова. С непроницаемым видом он слушал ее и листал чертежи. Теперь он берет в руки чертеж зимнего сада и рассматривает его. Линде кажется, будто в его холодных синих глазах блеснула искорка.
– Ну, что скажешь? – не выдерживает она. Молчание Томмазо ее беспокоит.
Он отвечает серьезно:
– Скажу, что именно этого я и хотел. От тебя я другого не ожидал. Проект утвержден. Полностью.
Последнее слово он произносит едва ли не по слогам. Линда на седьмом небе от счастья. Она готова подпрыгнуть и повиснуть у него на шее, но интуиция ей подсказывает, что Томмазо этого не поймет, поэтому она делает над собой нечеловеческое усилие и сдерживается.