Что произошло? И почему холодный воздух веет в лицо вместо избяного тепла?
Сон слетел сразу и окончательно, Коренга осознал себя в тележке, куда-то катившейся помимо его участия и воли. Он испуганно дёрнулся, распахнул глаза и увидел над собой звёзды.
Женские голоса продолжали звучать. Коренга рывком приподнялся на локтях и увидел Эорию и девку-козу. Впрягшись вместе с Тороном, они везли тележку сквозь почти непроглядную безлунную темноту. Благо ровная, выглаженная морскими ветрами пустошь не метала им под ноги поваленных деревьев, не отверзала на пути внезапные буераки. Стало ясно и то, почему колёса так тяжело проседали в плотном песке, временами сажая тележку на днище. На переднем щите поместился старик, привалившийся спиной к кожаному пестерю. На заднем, прихваченный петлёй бечевы, колыхался заплечный мешок сегванской воительницы.
А непосредственно перед Коренгой, точно зримая укоризна, ходили взад-вперёд соединённые с колёсами рычаги.
Только он успел стыдливо заёрзать и сесть, чтобы начать помогать трудившим себя женщинам, как тележка остановилась.
– Надо надеть попонку на его пса, – сказала Эория. – Я так поняла, венн не хочет показывать сторонним людям, что у него щенок симурана!
– Щеночек, – хихикнула Коза и погладила усевшегося Торона. – Совсем ма-а-аленький…
Теперь она говорила по-сегвански, так что Коренга её понимал. Он сердито проверил под собой черпачок, устраиваясь за рычагами.
– Прости, госпожа, что тебе пришлось везти меня, как поклажу, – проговорил он смиренно. – Я бы отдохнул немного и сам дальше поехал.
– Зол ты грести, венн, – буркнула в ответ сегванка. В голосе воительницы ему померещилось нечто похожее на уважение. Он потом только сообразил, что дочь морского народа поистине не могла воздать ему высшей хвалы. А Эория продолжала: – Там костёр впереди. Я сумею на твоего пса попонку надеть или ты его сюда подзовёшь?
Книга-всезнайка не солгала, утверждая, что из двух выросших рядом деревьев хобот Змея одно мог превратить в щепы и труху, а на другом не помять ни листочка. Вот и ныне чудовище пронеслось узкой, зримо очерченной полосой, оставив по себе мокрую и растерзанную землю, а совсем рядом – нетронутую и сухую.
На таком-то тихом пригорке, с которого можно было весь день безопасно любоваться происходившим в небесах поединком, и горел замеченный Эорией костерок. И внутреннее чувство уже подсказывало Коренге, что сидевшие там люди отнюдь не были, в отличие от его маленькой дружины, измотаны и грязны.
Так оно и оказалось.
Человек у огня явно был отважным и опытным путешественником, привыкшим измерять ногами дорожные вёрсты. Он был тепло и удобно одет, а висевший на дереве (здесь, на краю пустошей, где ослабевало дыхание моря, росли уже настоящие деревья) заплечный мешок отличался от вьюка Эории, как лодочка Коренги от сплавляемого по Светыни плота. Под таким мешком не устаёт и не потеет спина и любой груз оказывается не в тягость…
Его владелец был не молодой уже, но определённо и не старый нарлак с одинаково кудрявыми и седоватыми волосами и бородой. Мужчина держал в руках толстую, румяную птичью тушку, как видно только что зажаренную на углях. Он отламывал от неё куски и неторопливо, с удовольствием ел. В тихом холодном воздухе был виден пар, поднимавшийся от сочного мяса. В другое время голодный Коренга сразу изошёл бы слюной, но теперь к горлу заново подступила желчь, от которой он только-только успел как следует отплеваться. Вот человек у костра обглодал косточку и бросил её почему-то не в пламя, а в кусты неподалёку. В кустах произошло короткое движение, как если бы там затаилось животное, какая-нибудь испуганная шавка, слишком робкая, чтобы выйти к огню.
Мужчина со спокойным любопытством поглядывал в ту сторону, откуда до его слуха доносились голоса и поскрипывание колёс, но с места не двигался.
– Мир по дороге, добрый человек, – сказала Эория, первой вступая в круг света, отбрасываемого пламенем.
– И ты здравствуй, красавица, – с некоторым запозданием отозвался нарлак. – И вы, добрые люди. Да обогреет вас Священный Огонь!
Ещё бы ему было не поперхнуться. Путешественникам, увернувшимся от хищного Змея и вышедшим к его костерку, не грех было оказаться мокрыми, полубезумными, самим на себя непохожими. В общем, он ждал сколь угодно странной ватаги, но… наверное, всё же не такой! Могучая, невозмутимо спокойная сегванка с повадками воительницы, выглядевшая достойной противницей любому мужчине. Девка-коза, у которой, между прочим, висел на пояске длинный нож в ножнах. И калека в колёсной то ли лодке, то ли тележке, на которой ещё и распластался едва живой беспомощный старец. Уже не говоря про огромного волкодава в замшевой попонке с кармашками… Есть от чего прийти в краткое замешательство!
Но уже в следующее мгновение человек вскочил на ноги, бросил недоеденное жаркое в кожаную плошку, удобную в дальнем пешем походе, и распорядился, указывая на постеленный возле огня меховой плащ:
– Деда сюда.
Повторять не понадобилось. Старца быстренько уложили, освободили от промокшей одежды и отдали во власть живительного тепла. Нарлак же, как будто поколебавшись, запустил руку в свой дорожный мешок и выудил оттуда бутыль тёмного дерева, покрытую замысловатой резьбой.
– Эх, – сказал он, словно собираясь бесшабашно промотать родовое наследство, и черенком ножа сбил с горлышка воск. Крепкими зубами вытащил пробку и поднёс бутылочку ко рту старика: – Глотни, дед.
Что такого чудодейственного содержалось в бутылке, Коренга не особенно понял, но старик, вяло глотнув, сразу открыл глаза, с каким-то умилением посмотрел на незнакомца и невнятно произнёс два слова, одно из которых Коренга не разобрал, а второе было «бальзам». В самом деле, обычное вино такого живительного действия оказать не могло. Коренга подумал даже о том, что и сам не погнушался бы отведать замечательного напитка, только никто что-то не потчевал… – когда его отвлёк внезапно раздавшийся рык.
Он оглянулся. В первое мгновение ему показалось, будто над плошкой с жареной птицей стояли два пса: благородный Торой и припавшая к земле дворняга с поджатым хвостом. Сморгнув, молодой венн понял, кого счёл было за подзаборную шавку.
Позади костра на четвереньках стоял беглый галирадский крадун.
ГЛАВА 29 Женщина в розовом платье
– Не нравишься ты мне, венн, – сказала Эория утром следующего дня, когда они снова двинулись в путь. Только теперь во главе маленькой ватаги шёл нарлак, велевший называть себя Шатуном, а сзади плёлся воришка, навьюченный его дорожным мешком. «Будешь тащить, пока не отработаешь гуся, которого намеревался украсть, – предупредил Шатун улыбаясь, только глаза в улыбке не участвовали. – Да смотри не вздумай удрать. Пёс отыщет тебя, а уж я позабочусь, чтобы хозяин не отозвал его сразу, как вчера…»
Коренга поднял русую голову.
– Прости, госпожа, – сказал он смиренно. – Ты права: я, наверно, в дороге скверный товарищ.
Эория досадливо отмахнулась.
– Да я не о том, венн! Ты вчера до того вымотался, что даже не захотел ничего есть. Это скверно, когда после трудов брюхо не принимает куска, ибо означает, что труды оказались не по плечу. А сегодня, вместо того чтобы предоставить себя везти нам и собаке, ты снова сам катишь свою тележку. Ты, верно, не знаешь, чем это может закончиться!
Отчего же, Коренга знал. Два его троюродных брата как-то отправились на дальнее болото за клюквой. Тот год удался ягодным, братья скоро до отказа наполнили объёмистые берестяные кузова… и тут-то два молодых дурака, оставшиеся без разумного присмотра, затеяли мальчишеское соперничество. Один похвалился, что-де пройдёт весь путь обратно без отдыха и ночёвки, второй не поверил и не уступил… Дойти-то они дошли, оба, и тяжеленные кузова донесли, но у одного и другого уже текла носом кровь. Парни отлежались, конечно, но тот, что на полшага обогнал брата, недолго хвастался молодечеством. Скоро люди заметили, что он ведёрка от колодца не может донести, не задохнувшись доругой. А новой весны и вовсе не встретил. Взялся однажды колоть дрова, вдруг прижал руку к груди – да тут замертво и осел.
Коренга вновь склонился над рычагами.
– Я ещё далёк от предела усталости, госпожа.
– Зато близок к пределу глупости, – хмыкнула воительница. – Тебя чего ради всем родом в путь собирали?
Коренга ответил:
– Чтобы я здесь, в Нарлаке, отыскал великого лекаря, Зелхата Мельсинского.
Тележка ощутимо вздрогнула. Наверное, наехала колесом на камешек.
– Ну вот, – сказала Эория. – А ты вместо этого из гордости в могилу хочешь зарыться. Чтобы твой пёс сдох на ней от тоски, а я дура дурой к отцу вернулась, дела не совершив?
Любопытство, снедавшее Коренгу всё вчерашнее утро, немедленно пробудилось. Он сказал:
– Ты, между прочим, ещё не поведала мне, по какому такому делу отец отправил тебя со мною на берег, в чужую страну, да ещё одну-одинёшеньку…
Любопытство, снедавшее Коренгу всё вчерашнее утро, немедленно пробудилось. Он сказал:
– Ты, между прочим, ещё не поведала мне, по какому такому делу отец отправил тебя со мною на берег, в чужую страну, да ещё одну-одинёшеньку…
Сегванка надменно выпрямилась.
– А с чего ты взял, венн, будто у нас нет неисцелимых больных? – Эория произнесла это так, словно хворые люди в роду составляли его достоинство. – Особенно теперь, когда наш народ переселяется обратно на Острова. Мой отец услышал от тебя о великом лекаре, объявившемся в Нарлаке, и решил пригласить его к нам. – Она подумала и добавила: – Между прочим, иные из этих больных – родичи могущественных кунсов. Труд великого Зелхата не остался бы плохо вознаграждённым!
– Но почему твой отец послал именно тебя, да ещё и одну?
Эория ответила с усмешкой:
– Нарлаки слишком часто познавали силу нашей вооружённой руки, поэтому здесь нас не особенно любят, особенно воинов. А мой отец привержен мысли, что женщине часто удаётся то, что не удаётся сильным мужчинам.
Коренга вспомнил кое о чём и заметил:
– Я слышал, галирадцы когда-то отбили немало ваших набегов. А теперь сегваны в стольном городе желанные гости. Они служат в городской страже, заводят мастерские, держат лабазы…
– Слово галирадского кнеса таково, что к нему можно причаливать корабли. – Эория посмотрела в спину Шатуну, который прокладывал в подлеске путь женщинам и тележке, и не стала далее сравнивать сольвеннов с нарлаками, хотя по этому поводу ей явно было что сказать. – Ты, венн, лучше объяснил бы мне, каким образом ты собираешься своего лекаря разыскать? Страна-то обширная, ты знаешь хоть, в каком городе он живёт? И почему ты ищешь его именно в Нарлаке, ведь твой Зелхат родом из Саккарема?
– Я не знаю, где он живёт, но надеюсь выведать это, – сказал Коренга.
Эория так и всплеснула руками. И даже некоторое время молчала, словно не веря собственным ушам и дивясь глупости венна. Потом покачала головой и усмехнулась.
– Нынешний саккаремский шад несколько раз слал повсюду гонцов, желая отыскать прославленного мудреца, – сказала она. – О его желании вернуть Зелхата прослышали даже мы, морские сегваны. Самонадеян ты, Кокорин сын, если думаешь найти ускользнувшего от поисков солнцеликого Мбрия!
Коренга пожал плечами, размеренно двигая рычаги.
– Я расскажу тебе то, что мы в разное время слышали от заезжих купцов, тогда и суди, насколько я самонадеян. Это сейчас имя Зелхата Мельсинского выкликают в Саккареме глашатаи и не чают доставить шаду ответ, а ведь ещё несколько лет назад его вовсе почитали умершим. Когда прежний правитель Саккарема за что-то рассердился на учёного, он отправил его в ссылку в далёкий маленький город. Тамошние жители невзлюбили Зелхата, наверное, просто потому, что всегда легко гнать того, кого не любят сильные люди. Говорят, теперь они за деньги показывают любопытным приезжим дом, где мудрец прожил несколько лет, и многие приезжают в городок нарочно затем, чтобы увидеть этот домик и поклониться Зелхату, но это теперь, а тогда они смеялись над ним, называя выжившим из ума. Когда однажды ночью он ушёл на болото, что начиналось прямо за домом, и не вернулся, его даже искать особо не стали. Но люди, чьё имя звучит во всех уголках населённого мира, так просто не исчезают! Где-то обрёл зрение слепой, где-то начал слышать глухой, где-то позабыл про костыли хромоногий… И это, если всё вместе сложить, получаются как бы затеси путешествующего на запад. Вот поэтому я и ехал на корабле не в Мельсину, а в Фойрег.
– На кораблях вообще-то не «ездят» и даже не «плавают», а «ходят»… Если, конечно, это правильные корабли… – пробормотала Эория. Но ничего больше не добавила и замолчала, обдумывая услышанное.
Коренге с его места было плохо видно дорогу, зато очень хорошо – старика, по-прежнему ехавшего на тележке, на переднем щите. Вчера выяснилось, что его шуструю внучку звали Тикира, что по-нарлакски вполне закономерно означало Коза. «А я, стало быть, получаюсь Тикарам – Старый Козёл…» – слабо улыбаясь, пошутил старец.
Теперь он старательно делал вид, будто дремлет и совсем не слушает разговор, но Коренгу, привыкшего наблюдать за людьми, было не провести.
Он уже хотел обратиться к почтенному, много видевшему человеку, чтобы выяснить, не слыхал ли тот что-нибудь о Зелхате, но в это время подлесок впереди расступился. Открылась широкая просека, проложенная посреди леса жадным хоботом Змея. Не полоса буревала, а именно просека. Деревья на ней были не просто повалены или вывернуты из земли, их здесь вообще больше не было, даже пней, куда они подевались, про то ведал один Змей. Полоса вздыбленной, словно перепаханной земли насчитывала саженей двадцать в ширину, а в длину – тянулась вверх по отлогому склону холма, чтобы спрятаться из виду за гребнем…
А по обе стороны её стоял совершенно нетронутый лес.
Но Коренге сразу стало не до того, чтобы дивиться причудам и прожорливой свирепости Змея. Ибо прямо посреди голой, взбитой и вымешанной, как хорошее тесто, земли сидела женщина в дорогой нарядной одежде. Издали Коренге показалось, что кругом неё на просеке даже не было следов, как если бы она прилетела по воздуху. Женщина сидела и растерянно оглядывалась по сторонам, поводя туда-сюда руками и словно не особенно замечая подходившего к ней Шатуна. Она медленно подняла голову, только когда он нагнулся и тронул её за плечо.
– Вставай, высокородная госпожа, – сказал Шатун. – Незачем тебе сидеть в одиночестве, пойдём лучше с нами.
– Мой муж велел мне ждать его здесь, – ответила женщина. – Он сказал, что всё разузнает и вернётся за мной…
Шатун хотел ещё что-то сказать, но вместо этого поглубже заглянул ей в глаза, покачал головой и, взяв под локти, поставил женщину на ноги. Она пошла с ним под деревья покорно, как плывущая по течению щепка. Подойдя, она обвела маленькую ватагу тусклым, ничего не выражающим взглядом.
– Мой муж велел мне ждать его здесь. Он сказал, что всё разузнает и вернётся за мной…
Коренга сперва вздрогнул, потом понял. Когда страх и отчаяние превозмогают силу души, душа старается спрятаться. Так человек, к которому среди ночи ворвался разбойник с топором, тянет на себя неспособное защитить одеяло. Вот и душа этой женщины спряталась за ничего не значившие слова, при том что упомянутый муж либо погиб, либо искал её в совершенно другом месте… либо – об этой возможности Коренге даже думать не хотелось – вообще бросил жену, предпочтя спасать свою жизнь налегке.
И то сказать. Женщине сравнялось, наверное, лет сорок, и ей была присуща даже не та прекрасная полнота тела, что свидетельствует о женской силе и услаждает взоры веннских мужчин, – её красота была похоронена под сплошным слоем дряблого сала, которым наказывает обыкновение скрашивать безделье сладостями. Она и ноги-то переставляла как человек, больше привыкший день-деньской наблюдать, как вокруг бегают и суетятся другие. Глядя на неё, Коренга в который уже раз задумался, до чего скверно обращаются с собой иные из тех, кого милосердная судьба отнюдь не наказала увечьем. Женщина была ещё и одета в розовое платье из атласного халисунского хлопка. Среди сплошного разорения, учинённого Змеем, платье это сохранило удивительную чистоту, промокнув и запачкавшись землёй лишь на седалище. По мнению Коренги, такой наряд был бы хорош на совсем юной девушке, чью свежую красоту он бы подчёркивал самым выгодным образом. Зрелой женщине приличествовало иное убранство. Зато поверх розового платья красовалась длинная коричневая безрукавка, сплошь вышитая осенними травами всех оттенков от бледно-золотого до рыжего и тёмно-бурого. Вот эту безрукавку Коренга поистине не устыдился бы привезти домой, в подарок матери или большухе. Молодой венн заметил, как пристально, оценивающе глядела на безрукавку Тикира. Он мысленно посочувствовал девке. Работа была очень тонкая и искусная, подобная вещь наверняка стоила денег. Кто подарит такую внучке несчастного деда но прозвищу Старый Козёл?..
Шатун вёл женщину за руку, потому что стоило её отпустить, как она останавливалась и принималась растерянно озираться. Когда же к ней обращались, снова рассказывала о муже, велевшем ждать его здесь.
– Я знаю, твоё племя чтит женщин, – сказала Эория Коренге. – Скажи, венн, ты и эту толстую готов превозносить?
«Я, по крайней мере, не стал бы пренебрежительно рассуждать о ней, как о вещи, неспособной услышать», – мысленно огрызнулся Коренга. Но на тех, кто помогает тебе продираться с тележкой через кусты, огрызаться как-то не принято, и вслух он выразился иначе:
– Я никогда бы не обидел её. А случись путешествовать вместе, дал бы ей покровительство и защиту по своему праву мужчины. Но мы превозносим только тех, кто оказывает себя в достойных поступках, а эта госпожа ещё пока ничего не совершила, ни доброго, ни дурного.