7. А ТУТ И ТЕРЕШКОВА ПРОСНУЛАСЬ
"Эх, карася бы жареного", — пробормотала Вэ Вэ в полусне и привычно потянула руку включить свет. Рука тянуться отказывалась, перевернуться не выходило, а это значило, что странный плен был реальностью, а не последствием необратимых после падения в озеро изменений в голове. "Ну и хуй с ним, зато жива", — Терешкова явно становилась оптимисткой, и впрямь, думала она, к чему заморачиваться всякой херней, когда от тебя так мало зависит в этой жизни? Сказали вступать в ряды — вступила, сказали "будешь летать" — полетела, сказали "прыгай" — прыгнула. Вот и допрыгалась, дура, — мысленно резюмировала Терешкова, но как-то сама себе не поверила, тут же выбрав между карасем и рефлексиями — карася:
— Товарищ! (Из темноты высунулись блестящие белки глаз.) Мой угнетенный черножо... чернокожий брат! Сестра пришла с работы и хочет есть! Повторяю по буквам: Евдокия, Степан, Тимофей... — Терешкова на мгновение запнулась. — Короче, всех этих людей требуется немедленно покормить карасем. Так нужно для общего дела. Понимаешь меня, товарищ?
Белки потухли, зато зажегся слабый мерцающий свет. Приземистое, похожее на узкий коридор глухое помещение, сложенное из необработанных бревен, напоминало одновременно русскую избу и домовину. Окон не было. Вдоль грубых стен протянулись грубые же полки в одну доску. На полках, во всю их длинную длину теснились какие-то вычурные, нерусской формы, желтые, издырявленные, то ли горшки... то ли не горшки... а человеческие черепа! "Ес-с-сть! Сестр-р-ра хочет ес-с-сть!" — огромная пестрая птица, шумно захлопав крыльями, пронеслась в сантиметре от вздыбленных волос Валентины Владимировны... Карась круто отодвигался на второй план.
— N'est ce pas immoral15? — проворчал кто-то из темного угла. — Возишься тут с ней, в благородство играешь. Ну, черепа. Ну — птичка. А что, хорошие люди кушать не хотят? Хотят. А кушают? Нет. Слышь, Губастый, может, мы ее вообще отпустим? Au fond c'est la femme la plus depravee qui existe16. Бетси Тверская. Отпустим на все четыре стороны, пусть фраера дешевые жрут.
— Ах, развяжите меня, — еле слышно пролепетала Валентина Владимировна.
— Ерунда, les petites miseres de la vie humaine17, — возразил голос из угла. — Вот мы тебя, к примеру, сюда полсуток на горбу волокли. А зачем? Думаешь, мы каннибалы какие? Вот он (из темноты в сторону засмущавшегося Губастого вырос кривой указательный палец), он — да, его таким папа-колдун воспитал. Он ежели кровавой пищи клюнет, так в нем силы и ума только прибавляется. Веришь ли, куснет, бывало, бухгалтера, а после ходит и все чего-то в уме вычисляет, ходит и вычисляет. Покуда химический обмен веществ не произойдет. C'est curieux18 даже, с научной точки зрения. Меня вот однажды хотел сожрать...
Он засмеялся злым и холодным смехом.
— Я не могу быть вашею женой, когда я... — начала было Терешкова страстно, ни слова не поняв из поганкиного монолога, в сущности, не понимая по-французски вообще.
Поганка вздохнул и опустил голову. Потом на чистом русском, внятно и раздельно произнес:
— Должно быть, тот род жизни, который вы для себя избрали, крайне неблагополучно отразился на ваших понятиях. Признаюсь, я был весьма далек от той интерпретации, которую вы дали моим словам. Однако смею заверить — как бывший мусульманский суфий, кое-что понимающий в причинах и следствиях, — вы еще немало настрадаетесь в самом скором времени, сформированном du train que cela va19, — все-таки не удержался Поганка от галлицизма.
— На что это вы намекаете? — строго вопросила Валентина Владимировна, ни хрена не поняв даже и по-русски.
— Неси уксус, Губастый, шашлык будем кушать, — безнадежным жестом ладони Поганка прекратил диспут.
ЧАСТЬ II. ОБРАТНАЯ СТОРОНА ЛУНЫ
1. МЁРТВЫЕ ДУШИ
Тихо осенними ночами на городском кладбище...20
2. ЧТО УСЛЫШАЛ ПОПУГАЙ
Ритуал поедания космической девы было решено украсить веточками акации, пассированой тыквою, обжаренной в пальмовом масле, религиозным лопухом м'туме и фасолью ниебе ебиома.
Охреневший от любопытства, размером с доброго индюка попугай прикрепился вниз головою к соломенной крыше и принялся внимательно наблюдать.
С его точки зрения картинка вскоре вылепилась почти идиллическая: Губастый, утвердившись пятками на забрызганном грязью пороге, споро нарезал свежевырытые овощи, поигрывая работящими бицепсами над дырявым медным тазом и ежеминутно состраивая глазки в дальний, высвеченный сальною коптилкой угол, где, уютно проецируя вертикаль позвоночника на плоскость бревенчатой стены, устроилась майор Терешкова дезабилье и (ее по случаю праздника освободили от пут) непостижимым образом переделывала скафандр в легкомысленное летнее платьице. Посредине хибары, на глиняном полу, мягко расположилась куча тряпья и вполголоса цитировала откуда-то из воздуха:
I'm not weeping, sorrowing or calling,
All will pass like apple trees' white haze.
With the gold of fading on me falling,
I shall see no more my youthful days21.
— Vous comprenez l'anglais?22 — грустно осведомился Поганка, почистил пальцем нос и торопливо, лишь бы не слышать ответа, продолжал. — Известно ли вам, mademoiselle, что этими строками мой покойный багдадский дедушка (он ведь тоже когда-то был un jeune homme23) имел неосторожность предостеречь родню от пагубного влияния накопительства... и чем же все закончилось? Как обычно заканчивается — его, точно паршивую овцу, изгнали из стада в люди. И он разбогател где-то в другой стране, вернулся, заимел position sociale... Disons le mot24, несколько странно состоялся конфликт поколений. Ca se fait25, впрочем... Знаете, я однажды тоже был сказочно богат... хм... tout ca est une blague, il ne faut jamais rien outrer26, лучше я расскажу вам другую историю. Желаете?
— М-м-м...
— Тогда извольте обратить внимание на этого темнокожего фигуранта dans la force de l'age. Il est un petit peu toque27.
Терешкова, не отнимая глаз от рукоделия, молча кивнула головой.
— Вам, вероятно, будет интересно узнать, что его прапрадед являлся вашим соотечественником, figurez pas28, его фамилия была Ковалевский... Горный инженер Ковалевский.
Случай этот произошел сто лет назад, чуть больше29, и тоже связан с золотом. Тогдашнему правителю Египта Мухаммеду Али немного не хватало на пирамиду — весь бюджет уходил на поворот Нила через Нубийскую пустыню в Красное море. Я денег не давал — самому надо, — и тогда предприимчивый Али по моему совету телеграфировал в С.-Петербург, предложив тамошней Академии наук выгодную сделку: а) известному русскому путешественнику, полковнику и инженеру Е.П.Ковалевскому, в дальнейшем именуемому "исполнитель", предоставляется бесплатное право и лодка для прогулки к истокам Голубого Нила с последующим написанием книги "Русские в Нижнем Египте"; б) за это правительство страны Египет, именуемое в дальнейшем "заказчик", получает пять шестых от накопанного золота, которое исполнитель обязуется обнаружить в отрогах Абиссинских гор, у крепости Дуль, продираясь сквозь заросли терна.
Дальнейшее вы, mademoiselle, можете прочитать в любой географической хрестоматии: на свою долю золота простой русский инженер приобрел белое пятно в верховьях Тумата, назвал его "страной Николаевкой" (в честь своего кузена, архангельского помещика Андрияна), помазал себя в императоры, завел 16 кур, двух жен, реку Невку, засеял окрестности всякой съедобной ботаникой и... скоропостижно отбыл в СПб, якобы с целью составления официального отчета о командировке.
Больше в Николаевке его никогда не видели.
3. СЫН КОЛДУНА НИКОЛАЕВА
— Шта-а-а?!! — перебивая рассказчика, заорал дурным голосом попугай, не поверив ни единому слову, попытался покрутить лапкой у виска, но, не удержав равновесия, вместе с внушительным пучком соломы смачно плюхнулся на пол, пискнул басом и, оставив после себя пахучую лужицу30, демонстративно зашагал к выходу, не преминув на прощанье обернуться и презрительно смерить величину зарвавшегося ничтожества наглым круглым глазом. Затем, ни слова не говоря, отодвинул клювом Губастого, перешагнул земляной порог и скрылся, подрагивая перышками от возмущения.
Терешкова с интересом досмотрела сценку и требовательно обернулась к Поганке. Тот сидел потупившись, ковырял ямку в глине и выглядел вполне несчастным стариком.
Потом встрепенулся и заговорил:
— Во всей этой истории, mademoiselle, так и остались непроясненными два чрезвычайно важных обстоятельства. Одно из них — причина бегства Ковалевского в Россию, другое же, главное, состояло в моей личной заинтересованности такого рода развязкой.
Давайте взглянем на события шире. Идет война. Джихад подымает суданских мусульман, огонь ислама бушует в сердцах, зеленеют знамена, впереди, на белом скакуне, в бурнусе тонкого руна гордо несется статный пышноусый красавец, сверкая дамасским клинком. Это — я.
Мой отряд с размаху форсирует Бахр-эль-Араб; опережая собственные победные вопли, проносится до Мокеле, теснит угандийских дикарей на тот берег... и только мы доплываем до середины озера, как метеоусловия резко портятся: небо выдает осадки в виде палок, камней и отравленных стрел. Тпр-ру. Товарищи разочарованно тонут; я сам был ранен в руку и голову, однако до своего берега дотянул.
— Во всей этой истории, mademoiselle, так и остались непроясненными два чрезвычайно важных обстоятельства. Одно из них — причина бегства Ковалевского в Россию, другое же, главное, состояло в моей личной заинтересованности такого рода развязкой.
Давайте взглянем на события шире. Идет война. Джихад подымает суданских мусульман, огонь ислама бушует в сердцах, зеленеют знамена, впереди, на белом скакуне, в бурнусе тонкого руна гордо несется статный пышноусый красавец, сверкая дамасским клинком. Это — я.
Мой отряд с размаху форсирует Бахр-эль-Араб; опережая собственные победные вопли, проносится до Мокеле, теснит угандийских дикарей на тот берег... и только мы доплываем до середины озера, как метеоусловия резко портятся: небо выдает осадки в виде палок, камней и отравленных стрел. Тпр-ру. Товарищи разочарованно тонут; я сам был ранен в руку и голову, однако до своего берега дотянул.
Лежу, значит, в штабной палатке, болею, читаю в "Отечественных записках" занимательную статью о том, как русский физик Б.С.Якоби принес Николаю I чертежи первой в мире подводной лодки с электродвигателем, а царь, весь в пылу интервенции сухопутных войск в Венгрию, хорошего русского физика на хуй послал. "Вот блядство, — огорчаюсь, — ихнему самодержавию, похоже, насрать хотелось в колодезь передовой научной мысли. А мне бы сейчас такую лодку".
И тут от Али приходит эта депеша с гениальным планом, как он собирается мое золото в своем Ниле утопить. Ну, поцелуй меня в задницу, говорю я вслух, а в уме сам собой составляется мат в три хода, все козыри у меня: первые два, "а" и "бэ", я отправляю с нарочным в Каир, а третий, "вэ", — дипломатическим курьером, молнией, в Петербург, к моему однокурснику по Сорбонне Ковалевскому. Во всех отношениях un homme d'un commerce31.
"Здравствуй, — пишу, — приятель Ковалевский. Ужель все так же туманны перспективы петербуржских улиц, освещенных потрескивающими в сырой мгле фонарями?32 Так же грязны дома и сверкают от сырости плиты тротуаров, гулко отражающие угрюмые и сердитые шаги одиноких промокших прохожих? По прежнему ли мрачен колорит столичного неба с неясно отделенною от него темной громадою Исакия?
А у нас в Уганде решительно курорт. Веришь ли, дружище Ковалевский, здешние слоны, доверчивые, как дети, срывают сладкие финики с пальм и торжественно дарят белозубым угандийским кокеткам; озера полны блистающих рыб, а из-под каменьев эфиопских гор так и хлещет ключом освежающий нарзан. Ах, сознайся, коли бы только вышла оказия, неужели бы ты..."
В кабинет Ковалевскому громко постучали. Выражение лица его из сентиментального вмиг сделалось досадливым, он швырнул письмо в бумаги, уронил при этом карманный глобус и, нервически потряхивая кистями рук, устремился на звуки, отчетливо артикулируя на ходу:
— Перестаньте, перестаньте же преследовать меня! Я ведь говорил, говорил вам, что подал, еще на прошлой неделе подал прошение... — он рывком распахнул дверь и тут же отпрянул, краснея и дошептывая скорее уже по инерции, — ...о выплате годового жалованья вперед...
Рассыльный в почтительном полупоклоне протянул уведомление со штемпелем Академии наук.
Ковалевский дрожащими пальцами рванул край конверта, запустил глаза в заголовки параграфов, пританцовывая, подлетел к людской, прокричал дать чаевых и более никого уж не впускать, впорхнул в комнаты, перечитал бумагу еще и еще, наконец, с возгласом: "Спасен! Спасен!" откинулся в креслах и, блаженный, не подымался до самой темноты.
Ведь что делают с порядочным человеком карточные долги.
4. СЫН КОЛДУНА НИКОЛАЕВА
(продолжение)
"...неужели бы ты отказался быть теперь рядом со мной, географическая штафирка Ковалевский? Помнишь ли, шалун, как студентами переменивали по ночам вывески версалей и борделей и табуны провинциальных конногвардейцев, треща паркетами, пьяно скакали по залам, задирая придворные шлейфы виконтесс? То-то смеху было.
А теперь, говорят, в Париже — революция.
Что Петрашевский?
P.S. Будешь в Академии, mon cher, не сочти за труд снестись с Якоби и одолжить на время расчеты его последнего изобретения. Любопытно было бы взглянуть.
P.P.S. А где золото зарыто, я сам тебе покажу".
Поганка умолк и со значением посмотрел в угол с Терешковой. Валентина Владимировна спала, судя по всему, уже давно и равномерно — расслабив черты лица, смирно посапывала, уткнувши нос в колена; Поганка поворотился, скрипнув шеей: поперек порога скульптурно распластался татуированный тарзан — победитель олимпиад, закрывшись от света антрацитовым локтем (из другой руки его вывалился нож, указующий острием на полный очищенных плодов таз); с той стороны двери, в свете сумеречного дня, беззастенчиво дрых попугай, как только и могут дрыхнуть попугаи: на спине, бесстыдно раскинув члены, всхрапывая приоткрытым во сне клювом, подобно упившемуся вдрызг гармонисту, сил которого едва достало доползти до родимой калитки.
В общем, картина Репина "Пушкин в Горках". Шехерезада парит мозги турецкому султану.
Поганка почесался, поймал что-то в голове, буркнул "c'est tres gentil de sa parte"33, молодецки подхватил тяжеленный таз, споткнулся об Губастого и, как бы упражняясь в эквилибристике, вылетел наружу, непроизвольно выпалив неслабую обойму из матерного арсенала (попугай, даром что птица, не просыпаясь, щедро довесил еще пару знатных словец ему вдогонку — а не рычи).
...А не играли бы вы в карты, полковник Ковалевский! Не резались бы в "железку" с фальшивым сербом, коего одни нечищенные манжеты вопиюще протестовали фатальным семистам тысячам в банке; что бы вам, полковник, не вешать на плечи безголосую лихорадочную этуаль с куриными пальцами, отчего-то разогревающими ваше воображение, тут же оформляющееся в желание играть и играть снова; и что за судьба кафешантанным певичкам влиять на ход истории народов, на, как теперь говорят, геополитический баланс, — полно, умерьте вашу пассионарность, оставьте с богом еще не старого, вверженного в сумрак азартного помешательства мужа, покуда всех не искупит грехов он, снедаемый пламенем мрачным.
Итак, бежав петербуржских кредиторов в надежде достать легких денег, кутила и мот Ковалевский по египетскому билету забирается вглубь сердца Черного континента, как до него не углублялся еще ни один европеец. Пачка чертежей оттопыривает пазуху френча залогом будущей обеспеченности34, вследствие чего, достигнув Хартума, Егор Петрович выворачивает руль дахабии не в Голубой Нил, а вправо, в Белый, и уже спустя две недели хитрая славянская нога переступает южную границу Судана.
Вокруг почему-то ни души.
Ковалевский (он же не хреном груши околачивать приехал) хочет решительных действий, он вынимает из нагрудного кармашка очечки пенсне, вперивает оптику в ландшафт — никого, бля, — от нечего делать выкладывает из цветных ракушек убедительный порнографический сюжет на эллинскую тему, вслух имеет троянским конем такие приключения и обиженно идет сидеть в лопухи35.
В это время малоопытный английский миссионер Д.Ливингстон, на свою беду пересекавший Африку с другого конца, натыкается на рисунок Ковалевского, приходит в сокрушительный восторг от глубин эстетического миропонимания прежде казавшихся ему примитивными негрских племен, спешно зарисовывает эскиз в тетрадку и сворачивает экспедицию: он, дескать, больше не желает, чтобы его исследования использовались гадкими работорговцами в качестве удобного путеводителя. Официальный Лондон, встречая Ливингстона, холодно приподнимает бровь над каменным лицом.
5. ОБОРОНА СЕВАСТОПОЛЯ
Что ж Егор Петрович? Надобно совсем не знать Егор Петровича, чтобы полагать, будто он так и сидел, закинувши славянскую ногу в лопухи, бездельем увеличивая во времени свое ожидание.
Рассудив, что поступлено с ним было дурно и неделикатно, полковник Ковалевский утешил себя мыслию, что он все-таки не просто полковник, а вдобавок еще известный путешественник, тем более protege самого Мухаммеда Али, хотя и оставшийся без особенных средств к прокормлению, однако ж и не вовсе без продовольствия, а потому логично было бы теперь дернуть чего-нибудь этакого (Ковалевский звонко щелкнул пальцами), дык, omnia mea, съехидничал в точно таком же случае старичок-академик Лурье, вытягивая, значитца, из-под полы склянку с неразведенным спиртом, так сказать, vita sine aquae ad usum internum36.
Аптечка Ковалевского, в свою очередь, происходила из пыльных погребов Chateau de Cognac и вся состояла из пузатой дубовой фляги, уже, к несчастью, ощутимо порожней; поместив в себя новый внушительный глоток и взболтав сосуд возле уха — жидкое плескалось, — Ковалевский с неудовольствием спрятал cognac в дорожную сумку, придал себе бравую выправку и печатным шагом направился искать любой мало-мальски населенный пункт.
Много позже, участвуя в обороне Севастополя, его высокоблагородие любили вспомнить, отскочив от фортепьян в доме на Екатерининской, что напротив Адмиралтейства, о том, как если бы оне в дни африканской кампании угадали пропутешествовать на день больше, то вышли бы в точности к Мокеле, в поганкины объятия, а так, не правда ли, messieurs, получился прескверный анекдот?