– Почему был?
– Так сгинул же. Как в Каменку меня привез, так ни слуху от него ни духу с тех пор не стало.
– В общем, ешь говядину, – подытожила Алиция. – И гречневую кашу тоже, мама ее вот сюда, в банку, положила. Я только дня через три смогу к тебе забежать.
– Алиция… – Нора теребила угол одеяла. – Так мне стыдно, сил моих нет!
– Брось, Нора. – Глаза Алиции сделались серьезными. – Стеснение твое – просто глупости. Все это очень странно, конечно, как ты к нам пришла. Но, может быть, это судьба.
– Кому – судьба? – тихо спросила Нора.
– Неизвестно, – так же серьезно ответила Алиция. – Да не расстраивайся ты, – добавила она уже обычным своим тоном. – Папа с Андрюшкой вернутся, что-нибудь придумаем.
Алиция затолкала пуховый платок в сумку и убежала. Нора даже не успела спросить, когда приезжают ее отец и муж. Да и разве в этом дело? Дело-то в том, что надо успеть вернуться домой, пока не родился ребенок. А как это сделать, если врачи ей даже с кровати вставать не разрешают? Сейчас вот все соседки в больничный парк гулять пошли, погода-то солнечная, теплая, а она на койке лежит, и даже шевелиться ей не велено.
Так пролежала она две недели, и ни одной толковой мысли о будущем в голову ей не пришло. И когда ее все-таки выписали с напутствием дома тоже лежать не вставая, она чувствовала себя такой подавленной, что хоть в больнице оставайся.
Хорошо им говорить – «дома»! А что делать, если дома никакого и нету? Куда вот завтра идти, и то непонятно.
Но об этом, как вскоре выяснилось, ей заботиться было не нужно. В день выписки за Норой приехал Андрей.
Нора впервые видела мужа Алиции. Она боялась его не меньше, чем самого Александра Станиславовича Иваровского. Но оказалось, что с Андреем она чувствует себя даже легче, чем с его женой и тещей.
Он был простой человек, душою ясный – это одно. А второе – были у него мысли, которых Нора, конечно, не понимала, но которые, она чувствовала, были очень важные. И так эти два качества, простое и сложное, соединялись в нем, что он казался ей не человеком даже, а деревом. Большим живым деревом, которое растет, как природа велела, а людям только и остается, что любоваться им да прислоняться к крепкому его стволу.
Хотя ростом этот Андрей был совсем невысокий; Алиция точно была повыше мужа. Увидев его, Нора вдруг вспомнила, как тетя Валя с презрением говорила про высоких мужиков: «А чего с той ихней высоты? Хорошая палка – говно мешать».
Вспомнив это, она улыбнулась.
– О! – заметил Андрей. – А Алька говорит, ты целыми днями плачешь.
Он ожидал Нору в вестибюле, и она сразу его узнала – Алиция описала своего мужа очень выразительно: крепкий такой, и лицо ясное.
– Может, тебя до такси донести? – спросил он. – Тебе же вроде ходить нельзя.
Он спросил об этом так деловито, что Нора не улыбнулась уже даже, а рассмеялась.
– Чего ты? – удивился Андрей.
– Ничего. – Она постаралась сделать серьезное лицо. – Ты не волнуйся, я сама дойду.
Оказывается, когда Алиция говорила: «Если Андрюшка будет меня на руках носить», – то не выдумывала, а просто называла то, что есть на самом деле.
И робеть перед ним, оказывается, незачем. И Нора даже не заметила, что сразу стала звать его на «ты».
В такси выяснилось, что едут они не на Малую Бронную, а за город.
– Теща сказала, чтобы я тебя на дачу привез, – объяснил Андрей. – Они там вчера полдня совещались, с врачами созванивались и решили, что на свежем воздухе все-таки лучше будет. Тем более Кузнецовы тоже в Кофельцах уже, первую помощь, если что, окажут.
– Почему это? – тихо, словно и не у него, а у себя самой, спросила Нора.
– Потому что Кузнецовы врачи, – ответил Андрей. – Илья Кириллович – взрослый, а Мария Игнатьевна – детский.
– Возитесь вы со мной – это почему? – объяснила Нора.
– А почему же не помочь? – пожал плечами Андрей. Потом обернулся к сидящей на заднем сиденье Норе и, улыбнувшись, добавил: – А дамы наши, между прочим, всякую мистику вокруг тебя развели.
– Какую мистику? – не поняла Нора.
– Ну, что твое появление не случайно, и все такое. Ты, они считают, из сказки Андерсена. – Он окинул Нору веселым взглядом. – А похожа, кстати. Теща с Алькой спорят, на кого больше – на Балерину из «Стойкого оловянного солдатика» или на Принцессу на горошине.
– Ни на кого я не похожа, – вздохнула она. – Свалилась людям на голову. Только я ведь правда не хотела вас в хлопоты вводить. И в мыслях у меня не было, честное слово!
– Ты не переживай. – В голосе Андрея было что-то такое, от чего сразу хотелось так и сделать, как он говорит: не переживать. – Все наладится. Потруднее бывало. Ты лучше вот что… Посиди-ка тихо. Можешь?
– Конечно, – кивнула Нора.
– Мне одну штуку надо обдумать, – объяснил Андрей. – Одну формулу. Я на тебя не буду реагировать, ты не обижайся.
Да разве можно на него обижаться? Пусть он обдумывает хоть сто всяких формул, если ему надо.
Ехали долго; Нора даже задремала. И проснулась, только когда такси остановилось на травяной дорожке возле двухэтажного деревянного дома, обшитого серым тесом.
– Приехали, – сказал Андрей. – Вот наша веранда. А Тенета – с другой стороны. А к Кузнецовым – вон по той тропинке. Запоминай на всякий случай.
Нора не знала, кто такие Тенета и Кузнецовы, но на всякий случай запомнила. Раз Андрей велел.
Из глубины дома доносилась музыка – тихая, наверное, на пианино играли. На веранде стоял стол, на столе вазочка с печеньем. Вокруг вазочки вертелся воробей и клевал печенюшку. Пока Андрей расплачивался с таксистом, Нора подошла к ступенькам веранды.
Из окна на первом этаже выглянула Алиция.
– Приехали! – сказала она.
Такси стало разворачиваться на узкой улице, а Андрей подошел к окну и взял Алицию за руку.
Ничем он не был похож на кавалера де Грие, каким представляла его себе Нора. Лицо у него было ни капельки не французское, и не только что русское, а даже совсем простое. Но то, как он взял за руку свою жену, как посмотрел ей в лицо, стоя под ее окном, – все это было как у кавалера де Грие, когда он сжимал Манон в своих объятиях так тесно, что они занимали только одно место в карете.
И точно так же, как в ту ночь, когда впервые восстал в ее воображении этот французский кавалер, Нора почувствовала, что собственная жизнь отступает от нее, и все, что до сих пор томило ее и мучило, становится неважным.
Не зря, нет, не зря она сразу поняла, почувствовала, что все это не выдумка, что все это и правда бывает на свете! Судьба привела ее увидеть это собственными глазами.
– И совсем ваша Нора не плакала, – сказал Андрей, не отводя глаз от Алиции. – Выдумала ты, Алька.
– Нора, ну что ты стоишь, как засватанная? – Ольга вышла из дома на веранду. – Проходи, сейчас обедать будем. Скажи мне, пожалуйста, честно: тебе не очень трудно будет в мансарду подниматься?
Что такое мансарда, Нора не знала, но никакая просьба этой женщины не показалась бы ей чрезмерной.
– Совсем нетрудно, – сказала она.
– Просто мансарда самое тихое место в доме, – объяснила Ольга. – Внизу все мельтешат, а там спокойно. Андрей, – распорядилась она, – оставь Альку в покое и неси Норины вещи наверх, в гостевую. Она туда потом пойдет, после обеда.
И сразу же после ее слов жизнь всего дома, и Норина жизнь тоже, пошла по тому руслу, которое Ольга для нее проложила.
Не только на луну была похожа эта женщина, но и на реку, как дочка ее была похожа на солнечный ручеек, а зять – на крепкое дерево.
А муж ее, Александр Станиславович Иваровский, был похож на музыку. Это Нора тоже поняла сразу, как только его увидела. Как поняла и то, что, кроме музыки, ему мало что требуется в жизни.
Он или играл музыку – Нора слушала его пианино, лежа в мансарде, которая оказалась маленькой комнаткой под самой крышей, – или думал о музыке; никаких других состояний он, кажется, не знал вовсе.
В первый день Александр Станиславович поблагодарил Нору за доставленное ему доброе письмо, а то, что она теперь живет в его доме, воспринял, судя по всему, как само собой разумеющееся. Только осведомился однажды, не беспокоит ли он ее своими занятиями.
Пианино, на котором он играл здесь, в Кофельцах, было особенное. То есть и домашнее его пианино, «Стейнвей», было очень даже непростое, но вот это, дачное, имело необыкновенную историю.
Александр Станиславович родом был из маленького городка в Нижегородской области, и пианино стояло в доме его соседки, купчихи Фарятьевой. То есть это сначала оно стояло в ее доме, до революции. А в первые полгода после революции к гражданке Фарятьевой подселили других граждан, и в собственном доме стала ей принадлежать одна комната, самая маленькая. А еще через полгода по домам принялись ходить революционные солдаты, которые отбирали и уничтожали музыкальные инструменты как пережиток мещанства, хотя какое уж им дело до музыки, никто понять не мог. Ну да им до всего было дело – всею жизнью человеческой они взялись на свой лад распоряжаться.
Гражданка Фарятьева свое пианино пережитком мещанства отнюдь не считала, потому что его заказал для нее в Петербурге и подарил на день рождения покойный, а точнее, расстрелянный теми же солдатами папенька. Поэтому Наталья Денисовна обшила пианино со всех сторон досками, сверху насыпала мерзлой картошки и таким вот образом, выдав за овощной ларь, сохранила от борцов за новую культуру.
На этом-то пианино десять лет спустя она стала учить музыке соседского мальчика Сашу Иваровского, сына ссыльного поляка-сапожника, обнаружив у этого тихого ребенка абсолютный слух. Ему она и завещала после своей смерти инструмент, и Александр Станиславович, съездив в родной городок и похоронив незабвенную Наталью Денисовну, перевез фортепиано в Москву. Летом оно со всеми предосторожностями перевозилось на дачу, а осенью водворялось обратно, хотя в квартире имелся дорогой «Стейнвей».
– Было бы у нас здесь нормальное отопление, не приходилось бы туда-сюда его возить, – сказала Ольга. – Оставляли бы на зиму на даче. Вообще жаль, что Алька у нас получилась совершенно без слуха, – добавила она. – Ну, может быть, ребенок у нее музыкальный получится. Хотя и Андрею медведь на ухо наступил… Ладно, не в этом счастье!
«А в чем?» – чуть не спросила Нора.
Но не стала спрашивать. Когда она вот так сидела на просторной, нагретой за день солнцем веранде, когда доносились из окон звуки музыки и золотился в закатных лучах свежий чай в невиданном прозрачном чайнике – вопрос этот казался ей смешным.
Вот оно, счастье. Здесь оно, под сенью этого дома.
– Иди-ка ты спать, Нора, – вдруг распорядилась Ольга. – Устала, носом клюешь.
Вообще-то Нора совсем не чувствовала усталости. Она даже удивилась: что это Ольга вдруг спать ее отправляет, будто она дитя малое? Но по привычке не спрашивать о том, чего сами не говорят, она кивнула и встала из-за стола.
Алиция помахала ей и крикнула издалека:
– Я тоже сейчас пойду!
Она лежала в гамаке, подвешенном между двумя соснами, а Андрей сидел рядом на траве и время от времени покачивал гамак, не отрываясь от книжки с каким-то непроизносимым математическим названием.
Живот возвышался над лежащей Алицией горою. Рожать ей было через неделю, и в Кофельцах она жила последние дни – Ольга уже гнала дочь в город, боясь, что роды застигнут ее на даче врасплох.
Вообще беременность в это лето носила в Кофельцах, по Ольгиному замечанию, эпидемический характер.
Дом у Иваровских был общий с Ангелиной Константиновной Тенета, только веранды находились с противоположных сторон, так вот ее сын Леня тоже ожидал ребенка. Вернее, Леня никого не ожидал – женился после бурного скандала на некстати, как он считал, забеременевшей однокурснице и теперь переживал, что младенец помешает ему написать диссертацию по ассиро-вавилонскому эпосу. Но как бы там ни было, жена его тоже была беременна и родить должна была где-то в промежутке между Алицией и Норой.
Ольга считала, что это неплохо: все дети откричатся одновременно, а не по очереди, и на дачах разом станет тихо, когда они вырастут.
Глава 5
Нора поднялась к себе в мансарду, сняла покрывало с кровати. Комнатка у нее была маленькая, но она чувствовала себя здесь так легко, так свободно, словно не рукою можно в этой комнатке достать до потолка, а парит он где-то под небесами.
Окно она оставляла на ночь приоткрытым. Комары ее не пугали – далеко им до сибирских! – а в духоте спать было бы тяжело. Да сон и приходил к ней скорее, когда она смотрела на глядящие в открытое окно августовские звезды. Иной раз и падала какая-нибудь из них, и Нора загадывала желание: чтобы никогда не кончалось вот это счастье, которое свалилось на нее так неожиданно. И за какие такие ее заслуги? Непонятно!
Звезды мерцали, деревья шелестели, и Нора начала уже покачиваться на тихой сонной лодочке, и голоса сидящих на веранде людей начали уже доноситься до нее как сквозь вату… Но вдруг она услышала свое имя и встрепенулась, и прислушалась повнимательнее.
– Нора спит? – спросил женский голос.
– Да, я ее отправила, – ответила Ольга. – Садитесь, Ангелина Константиновна.
– И правильно, ей нас слушать незачем. – Это уже, Нора узнала, Мария Игнатьевна вступила в разговор. – Илья, я для Феди яблоко захватила, дай ему, – сказала она. – В сумке у меня.
Значит, и Илья Кириллович пришел, и Феденьку Кузнецовы зачем-то с собой взяли, хотя ему-то уж скорее, чем Норе, спать пора: мальчику три года едва исполнилось.
Ну, Федя-то ладно: наверное, просто оставить его не с кем. Но все остальные… Странное что-то происходит! В том, что гости пришли, ничего странного, конечно, нет, но вот то, что ее при этом спать услали… В чем тут дело?
– В общем, ребята, с Оксаной я поговорила, – сказала Ольга. – Она говорит, что решать вопрос надо с Козявиной, комнаты распределяет в конечном счете она, и взятку давать надо ей, а мелким сошкам своим она сама раздаст, сколько им положено.
– И сколько им положено? – спросила Ангелина Константиновна Тенета. – Не персонально сошкам, а всему этому прелестному коллективу?
– Пятьсот рублей, – сказала Ольга.
– Что-то мало, – удивился Илья Кириллович.
– Новыми деньгами. Нас партия и правительство денежной реформой осчастливили, забыл? И потом, это же не на квартиру ордер, а на комнату, – объяснила Ольга. – На пятом этаже у нас, в общежитии.
– Но с пропиской? – уточнила Мария Игнатьевна. – Федя, не клади огрызок в карман.
– Конечно, с пропиской, – ответила Ольга. – У Петраковых домработница комнату на пятом получила, ну и Нора получит.
– А разрешат вам иногороднюю домработницей оформить? – спросил Илья Кириллович. – Смотрите, если надо, могу я этим заняться. Через горздрав пробью.
– Не надо ничего пробивать, – сказала Ольга. – Зря, что ли, Саша у нас без пяти минут профессор и вообще светило? И потом, Мотю прописали же, никто слова не сказал. А она из Смоленской области была.
– Не вспоминай Мотю! – К своему удивлению, Нора услышала голос Александра Станиславовича. – Это не домработница была, а исчадие ада. До сих пор Бога благодарю, что сестра ей дом в деревне завещала. Что бы мы делали, если бы она не уехала?
Нора-то думала, Александр Станиславович ни о чем, кроме музыки, и говорить не умеет! А он вон как рассуждает.
Щеки у нее пылали. Она не знала, что делать. Может, выйти, сказать, что стыдно ей за такие их хлопоты? Да только говорить об этом еще стыднее.
– В общем, сбрасываемся по двести рублей, – подытожила Ангелина Константиновна. – Пятьсот Козявиной, а Оксане сотни, я думаю, за посреднические услуги будет довольно.
– Будет, будет, – согласилась Ольга. – Кстати, мы вовремя этим озаботились. Пять месяцев, как после Блинкиной-старухи комната освободилась. Если все гладко пройдет, через месяц Нора может ее получить.
– А когда ей рожать? – спросил Илья Кириллович.
– В декабре. Не исключено, что в новогоднюю ночь, – ответила Ольга.
– Это не есть хорошо, – заметил он. – В новогоднюю ночь акушерок не дозовешься.
– Завтрашний день сам о себе подумает, – сказал Александр Станиславович. – Будем действовать последовательно.
– Мама, у Норы сын родится? – спросил Федя.
Когда Нора в первый раз его увидела, то сразу поняла, какой это серьезный мальчик. От него не то что пустого крика нельзя было услышать, но и ни единого глупого слова. Может, потому что был он у Кузнецовых поздний ребенок: Марии Игнатьевне на вид было лет сорок, а Илье Кирилловичу и того больше.
А может, и будь они молодыми, Федя у них родился бы точно такой же, спокойный и основательный. И не зря Ангелина Константиновна называла его за эти качества как взрослого – Федором Ильичом.
– Может быть, сын, а может, девочка, – ответила Мария Игнатьевна. – Будешь ее любить и защищать, Федя?
– Любить – не знаю, а защищать буду.
Несмотря на все свое волнение, Нора едва сдержала смех. Ведь совсем маленький парнишка! Но в твердости его обещания можно не сомневаться.
– Все-таки я не пойму, что она такое, – сказала Ангелина Константиновна.
– Во всяком случае, никакого темного начала я в ней не чувствую, – ответила Ольга. – И жалко мне ее страшно. Просто пронзительная жалость. Даже не понимаю почему. Какая-то она… Неприкаянная.
– Да что ты оправдываешься, Оля? – заметил Илья Кириллович. – Ничего странного нет в том, чтобы помочь одинокой беременной женщине. Которую к тому же счастливый отец ее ребенка обещал прибить, если она ему глаза будет мозолить.
Рассказ про Петра Васильевича правдами и неправдами выманила у Норы Алиция. И снова – стыд какой! Подумают, она специально про это рассказала, разжалобить хотела, подумают.
– В том, чтобы помочь, конечно, ничего странного… – задумчиво проговорила Ольга. – Но сама она странная очень. Совершенно необъяснимое создание!
Гости посидели еще немного и разошлись. Нора поскорее закрыла окно: вдруг Ольга поднимет голову и догадается, что она подслушивала.