Гости посидели еще немного и разошлись. Нора поскорее закрыла окно: вдруг Ольга поднимет голову и догадается, что она подслушивала.
Но Ольга все равно об этом догадалась.
Проводив гостей, она поднялась к Норе в мансарду и прямо с порога сказала:
– Все слышала? Да я же видела, что у тебя окно открыто.
Нора сбросила одеяло и села на кровати. Щеки у нее горели так, что даже в темноте, наверное, было заметно.
– Нора, – сказала Ольга, – рассуди логически. Выпроводить тебя восвояси в таком положении мы не можем. Прими это без объяснений, как данность: не можем. Поселить тебя с младенцем у Саши в кабинете тоже не можем. Нам и так сумасшедший дом предстоит, когда Алька разродится. Одним словом, тебе негде жить и вдобавок не на что жить, потому что твоя сельская школа тебе даже декретных платить не будет, если ты немедленно туда не вернешься. А возвращаться туда тебе нельзя. Так?
Олька смотрела на Нору таким строгим взглядом, что та почувствовала, как вся кровь отливает у нее от лица.
– Так… – чуть слышно проговорила она.
– При таких вводных, как говорит мой прекрасный зять, задачка решается одним способом. Ты можешь устроиться только домработницей, нравится тебе это или нет.
– Да разве я потому!.. – воскликнула Нора. – Да я… Я же за счастье посчитаю!..
– Мне все-таки интересно, – не обращая внимания на ее возгласы, перебила Ольга. – Невероятно интересно: откуда у тебя эта… Даже не знаю, как назвать. Непритязательность? Кроткость эта нечеловеческая, вот что. Я вот, например, сразу насторожилась, когда заметила, какими глазами ты на Андрюшку смотришь.
– Вы что?! – ахнула Нора. – У меня и в мыслях не было! Насчет Андрея.
– Тоже заметила, – усмехнулась Ольга. – И успокоилась. Но ведь в том-то и дело! Смотришь ты на него как на сказочного принца, но при этом тебе даже в голову не приходит, что этот принц может стать твоим. Любая девчонка с твоей внешностью хоть попыталась бы отбить, ну хоть безотчетно глазки стала бы строить. А ты смотришь, как на картину в Эрмитаже, и – даже в мыслях не имеешь.
– При чем тут картина? – покачала головой Нора. – Он Алин муж. Это же… Это нельзя. Никак нельзя!
– Я и говорю: первый раз такое вижу. Такое сочетание благородства феноменального – думаю, врожденного – и совершенной непритязательности – можно предположить, приобретенной. Ладно! – Ольга наконец улыбнулась привычной своей улыбкой. – Насчет Андрея я пошутила. Что он поразил твое воображение, это в порядке вещей. Ты не умная, но проницательная, а проницательной женщине он не может не понравиться. Алька вон в него на первом курсе влюбилась, хотя и происхождение у него деревенское, и выбор у нее был – слава богу. В физтехе-то, там же одни парни, девчонкам лафа. Андрей сильный, талантливый, это много значит.
– Для меня ничего все это не значит, – тихо проговорила Нора. – Я, знаете… Меня как будто платком накрыли. Вот как у Али платок пуховый есть – таким. Как будто я маленькая, и меня кто-то таким платком накрыл, и мне под ним так хорошо, так спокойно, что… Ничего мне другого не надо, – твердо сказала она. – Вам я всем по гроб жизни благодарна. А счастья большего… Не может мне большего счастья быть, и не надо мне оно. Вот что я про себя поняла.
– А вот мне этого не понять, – вздохнула Ольга. – Чтобы так безропотно относиться к собственной жизни, так довольствоваться тем, что есть… Ну, тебе жить. Кстати, давно хочу спросить: как ребенка назовешь? – поинтересовалась она.
– Я ее назову Жаннеттой, – сказала Нора. И уточнила: – Два «н» и два «т».
Это имя бросилось ей в глаза в одной из книг, которые она попыталась было читать после «Манон Леско». Имя было французское, потому и понравилось.
– Как?! – поразилась Ольга. – Откуда ты такое выкопала?
– В книжке прочитала, – улыбнулась Нора.
– Что еще за книжка?
– Забыла, – смутилась она. – Но какая разница? Имя-то красивое.
– Жаннетта Маланина? – хмыкнула Ольга. – Красота неописуемая. Или ты ей фамилию другую запишешь?
– Нет. Жаннетта Маланина.
– Девочка тебе скажет большое человеческое спасибо. Ладно, дело твое. А отчество?
– Отчество как у меня пусть будет. Павловна. Все-таки он мне жизнь дал, Пашка этот Маланин. Ну и ей, значит.
– Кстати, почему обязательно ей? Может, мальчик родится.
– Нет. Девочка, я чувствую.
– Интуиция у тебя зашкаливает, – пожала плечами Ольга. – Что ж, посмотрим!
Глава 6
Девочка родилась в новогоднюю ночь.
Насчет акушерок Илья Кириллович не ошибся: все они смотрели «Голубой огонек» и на крики рожениц не очень-то обращали внимание. Заходили изредка в предродовую палату, убеждались, что все живы и никто не разродился, и шли себе снова в сестринскую к телевизору.
В отличие от соседок по палате Нора не кричала. Она ведь заранее знала, что рожать больно. И чего же тогда кричать? Легче не станет.
Девочка явилась на белый свет под бой курантов.
– Смотри, какой у тебя подарочек!
Акушерка подержала ее перед Нориным лицом, слегка встряхнула. Девочка возмущенно закричала. Голос у нее был решительный.
«Вот уж она-то не кроткая будет!» – весело подумала Нора.
Ей было так легко, так хорошо! Она впервые видела, чувствовала всем своим существом, что у нее есть ребенок. Пока он был в животе, даже когда шевелиться стал, это было совсем не то. А теперь, когда эту девочку можно было взять на руки, к себе прижать, – только теперь Нора убедилась, что не одна она больше на свете. Не одна!
Чувство это было таким новым и таким захватывающим, что ее даже в слезы бросило.
– Поплачь, поплачь, – добродушно сказала акушерка. – А то на схватках как гвоздик крепилась, хоть бы раз крикнула.
– Какая она… – сквозь слезы проговорила Нора. – Какая… Люблюха!
Не был хорошим человек, от которого услышала она это слово, но само оно было очень хорошее, простое и ласковое. И раз уж оказалась ее дочка на своего отца похожа, так пусть оно останется ей от него на память.
А похожа она была на Петра Васильевича очень. Нора и не думала, что между крошечным ребенком и взрослым мужчиной может быть такое сходство. И глаза темные, как угольки, и скулы высокие, и даже маленькие бровки, Нора видела, у Жаннетты собольи, как у ее отца, который, впрочем, теперь уже казался Норе все равно что несуществующим.
Но вот как со своей этой девочкой обходиться, Нора совсем не знала. Только когда Жаннетта родилась, она поняла, что ни разу не видала даже, как растят маленьких детей. Хорошо еще, что детское приданое помогла подготовить Ольга – что-то собрали по знакомым, кое-какие вещи отдала Алиция от четырехмесячной Сашеньки, а атласный конвертик, в котором Жаннетту забирали из роддома, купила в «Детском мире» Мария Игнатьевна.
Как пеленать ребенка, Норе более-менее объяснили перед выпиской. Чем кормить, тоже понятно: грудь у нее увеличилась вдвое, если не втрое.
Правда, с грудью получилось целое несчастье. Нора считала, так и должно быть, чтобы она болела и к ней не притронуться было. Как же иначе, если молоко все прибывает и прибывает? И только когда вместо молока из груди полился гной, она перепугалась и вызвала «Скорую», которая и забрала ее в больницу с маститом и температурой сорок.
– Норка, ну чем надо было думать, чтобы до такого себя довести? – возмущалась Алиция.
Ее Нора вызвала к себе на пятый этаж, когда врачи сказали, что без больницы не обойтись. Алиция пришла с орущей Сашенькой на одной руке, а другой рукой подхватила спящую Жаннетту, которая не обратила на Сашенькин ор ни малейшего внимания.
– Я думала, так и надо, что грудь болит, – оправдывалась Нора.
– Правильно мама говорит: такая безропотность, как у тебя, просто неприлична! – в сердцах воскликнула Алиция.
За две недели, пока лежала в больнице, Нора вся извелась: как Алиция справляется с ее Люблюхой, хватает ли ей молока, чтобы кормить двоих детей? Но когда она вернулась домой, то выяснилось, что хлопот с ее дочкой у Алиции было раз в сто меньше, чем с собственной, потому что Сашка требует, чтобы ее целыми днями на руках таскали, а Жаннетта если не спит, то не плачет, а рассматривает окружающий мир с таким сосредоточенным видом, будто что-то в нем понимает.
Мария Игнатьевна добавила, что Федя в этом возрасте был точно такой же, очень спокойный, а Ангелина Константиновна, которая время от времени выгуливала Жаннетту вместе с Сашенькой и с собственной внучкой Кирой, заявила, что дети все одинаковые и от всех от них ум заходит за разум.
Это оказалась единственная запинка в тихом течении Нориной жизни. После нее все пошло ясно и ровно. Она жила себе потихоньку в комнате, которую получила на пятом, отведенном под общежитие этаже, растила свою Люблюху, убиралась то у Иваровских, то у Тенеты, то у Кузнецовых и ничего другого для себя в жизни не желала.
Глава 7
У Жаннетты резались зубы, и это очень ее беспокоило. Поэтому, когда она засыпала, Нора тоже старалась прикорнуть – неважно, ночью или днем, и хоть даже на пятнадцать минут, уже хорошо.
Глава 7
У Жаннетты резались зубы, и это очень ее беспокоило. Поэтому, когда она засыпала, Нора тоже старалась прикорнуть – неважно, ночью или днем, и хоть даже на пятнадцать минут, уже хорошо.
Она и спала, наверное, минут пятнадцать, когда в прихожей раздался звонок. Один, второй… пятый – считала Нора из своего сна. И только потом сообразила, что пять звонков – это к ней, и побежала открывать.
Она думала, что Алиция пришла или Андрея прислала, и надо будет посидеть с Сашенькой, пока они куда-нибудь сходят. Норе часто приходилось нянчиться то с Сашенькой, то с Кирой, то с Федей, и это ее совсем не затрудняло.
Но мужчина, который появился перед нею, когда она открыла дверь, никакого отношения ни к кому из них не имел; Нора видела его впервые. Он был щуплый и весь насквозь прокуренный. Знала она таких – курят одну папиросу за другой так яростно, будто им за это платят.
– Ты Нора Маланина? – спросил он.
И в интонациях его, и во всем виде было то, чего Нора давно уже не встречала в людях: бесцеремонность, отсутствие душевной тонкости. Вокруг нее, кроме соседей по коммуналке, да и то не всех, просто не было теперь людей с такими душевными качествами, вот она и отвыкла от того, что человек, разговаривая с тобой, того и гляди сплюнет себе под ноги.
Этот, что стоял на пороге, не то что под ноги мог сплюнуть, а и чего похуже сделать, сразу видно. Поэтому на вопрос его отвечать и тем более пускать его в квартиру Нора не поспешила.
Она молча смотрела на незнакомца, ожидая, когда он уйдет.
– Ты, ты, – ничуть не смутившись ее молчанием, сказал он. – Выросла, но не изменилась. А я Павел Маланин.
Нора ахнула и отшатнулась. Если бы предстал перед нею Ленин из Мавзолея, то она была бы потрясена меньше.
– Чего испугалась? – усмехнулся он. – Думала, я покойник?
– Н-не думала… – пробормотала Нора.
Это была правда. Она совсем не думала об этом человеке, который, может, был ее отцом. Не хотелось ей думать ни о чем из той жизни, которую она оставила за чертой Москвы. Навсегда оставила!
Несмотря на все свое потрясение, Нора окинула его быстрым взглядом. Ей такого взгляда бывало достаточно, чтобы понять, что человек собой представляет и даже чего от него ждать. Ольга считала, что такая способность – часть Нориной необъяснимой интуиции.
В этом человеке ничего плохого или опасного не было. Несмотря на прокуренный вид, и седую щетину, и нервность каждого жеста. Его можно было не бояться, это Нора поняла.
– Проходите в дом, – сказала она, отступая от порога.
– В дом! – хмыкнул он. – Не отвыкла по-деревенски.
Соседи, попадавшиеся в коридоре, провожали ее любопытными взглядами: кого привела? Вряд ли Павел Маланин мог показаться им видным кавалером.
Жаннеттиному сну посторонние звуки обычно не мешали. Но все-таки в комнате Нора стала говорить потише.
– Ребенок у тебя? – спросил Павел Маланин.
Она кивнула.
– Кто?
– Дочь.
– Хорошо.
– Почему хорошо, что дочь? – не поняла Нора.
– Дочь или сын, все равно. Что ребенок есть, это хорошо, – уточнил он. – Не зря я тебя, значит, с того света вытащил.
Нора даже покачнулась. Не могла она спокойно такое слушать! Может, вся ее жизнь должна была перевернуться от его слов.
– Я ничего не знаю, – с трудом выговорила она. – Ничего. Расскажите мне.
– Хоть чаю бы налила. – Он снова усмехнулся. – Или у вас в Москве не принято?
Что принято во всей Москве, Нора, конечно, не знала, но вот Ангелина Константиновна говорила, что если человек, даже случайно зашедший в дом, уходит голодным, то это просто неприлично. В этом смысле Москва совпадала с Каменкой. Хотя во всех других смыслах нелегко было Норе привыкнуть к московским обыкновениям; за год с небольшим она москвичкой, конечно, не стала.
– А ведь ты сама московская, – сказал Павел Маланин.
Каждое его новое сообщение приводило ее во все большую тревогу.
– Вы садитесь, садитесь, – поспешно сказала она. – Вот сюда, к столу. Я сейчас вам суп разогрею.
С тех пор как перестала кормить грудью, Нора ничего отдельного для себя не готовила. Доедала вечером или следующим утром то, что оставалось за день после Люблюхи – не держать же для ребенка несвежее, – и этого ей вполне хватало.
Люблюхин овощной суп она и бросилась было разогревать для нежданого гостя.
Но Павел Маланин не дал ей выскочить в кухню.
– Сядь, я пошутил, – сказал он. – Я там тебе конфет принес, апельсинов, бананов. – Он кивнул на пакет, который поставил в углу комнаты. – Потом съедите с дочкой. А суп мне твой не нужен, в поезде поем.
– Вы далеко едете? – спросила Нора.
Она не знала, какой хочет услышать ответ.
– В Мурманск, – ответил он. – Люди к пенсии с северов уезжают, а я вот наоборот. Потянуло туда, где молодой был.
– Скажите, что значит – жизнь вы мне спасли? – глядя на него так, словно взгляд ее магнитом к этому человеку притянуло, спросила Нора. – Кто я вообще?
– Девочка московская, – повторил он. – Фамилия твоя – Лазарева. Имя – Нора и есть. Ты мне его сразу сказала, как я тебя увидел.
– Где вы меня увидели?
Она едва слышала собственный голос и не узнавала его.
– В море Лаптевых.
– Как?.. – Ничего она не понимала! – Я там что… Плавала?
– На острове ты была. Море Лаптевых, Северный Ледовитый океан. Якутия это. А остров как называется, уже не помню. Заячий, что ли? Нет, не помню, – повторил он. – Подошли запасы воды пополнить, встали на рейд. Нас, матросов, на берег отпустили, чтоб передохнули маленько, а то рейс длинный был – в порт назначения мы уже шли, в Мурманск. Из Певека груз доставляли. Ну, это неважно. Остров тот небольшой, за час обойдешь. Я от ребят оторвался, один пошел. – Он улыбнулся и объяснил, словно извиняясь: – Хоть я по молодости совсем простой парень был, а все-таки уединения мне не хватало. Иду – вдруг слышу: вроде дети галдят. Думал, померещилось – какие тут дети, в глуши этой ледяной? Тундра, одни оленьи стада зимой с материка по льду переходят да собаки бегают.
– Откуда там собаки? – чуть слышно спросила Нора.
Ей хотелось хвататься за мелочи. Слишком большим, непонятным, грозным было главное, о чем он рассказывал.
– Я тоже удивился, – кивнул Павел Маланин. – Бегают по тундре здоровенные такие псы вроде волков. Может, пастушьи, кто их знает. Глаза злые, волчьи, но меня сторонятся, однако же, не нападают. В общем, дошел я до того края острова, где галдеж стоял, смотрю, правда дети. Маленькие совсем, лет по шесть, может. И не якутские дети, вот же я что сразу понял! Вообще не местные. Одеты по-городскому и легко так – платьица, штанишки. Ни пальто, ни шапок. Уже август был, а в сентябре там снег ложится, если не раньше еще. На одной, самой маленькой, года три на вид, вообще сарафанчик такой голубенький, на бретельках, а под ним блузочка с кружевами. Это ты была, – сказал он.
– Я его помню, – с трудом выговорила Нора. – Сарафанчик этот – помню. И блузку с кружевами. Я ее носила, носила… Она на мне разлезлась, но я ее на тряпки не давала пустить. Тетя Валя меня отлупила даже.
– Да, Валюха не сахар, – кивнул Павел Маланин. – Но что мне было делать? Другой родни у меня не было. Царство ей Небесное. Я тебя сейчас через Каменку нашел, – пояснил он. – Туда приехал, а мне говорят: в Москву выбыла. И адрес дали.
Свой московский адрес Нора указала, когда посылала в Каменку заявление на выписку. Ее не выписали бы в никуда, где-то же обязана она состоять на государственном учете.
– Тетя Валя меня вырастила все же, – сказала она.
– Знал, что на улицу не выкинет, – кивнул Павел. – Хотя, конечно, добра от нее ждать не приходилось, да и…
– Как я к вам попала? – перебила его Нора.
– Да как – само как-то вышло. Стою, дети на меня так смотрят… Как те собаки. Близко не подходят. А ты подошла. Перепуганная ты была очень, а я все-таки взрослый человек, хоть и незнакомый. Можно, закурю? – спросил он. И тут же вспомнил: – Да, ребенок… Потерплю, ладно. На всех одежда рваная была, а на тебе целая, только вымазанная, конечно. И сама ты чумазая была, волосы спутались. Я тогда, помню, подумал: как будто девочка в парк культуры с мамой пошла и потерялась. Такой у тебя был вид. Как тебя, спрашиваю, зовут? Ты отвечаешь: Нора. Я такого имени ни разу не слышал. А фамилия, спрашиваю? И тут мне кто-то сзади отвечает: «Фамилия ее – Лазарева». Я аж подпрыгнул. Поворачиваюсь – военный. В каком звании, теперь уже не помню. Погоны голубые – НКВД. Во, думаю, сходил в увольнение! С ними встречаться кому ж охота? Что такое, спрашивает, товарищ матрос, почему девочкой интересуетесь? Ну, я заблажил: не интересуюсь, мол, сама она, в руку вон, видите, как вцепилась. Страшно мне стало, чуть зубы не стучат. Остров этот пустой, энкавэдэшник глазами меня сверлит, собака еще вдобавок подошла, в холке выше волка… И ты за палец меня держишь, ручка у тебя дрожит. А собака рядом с тобой зубы выскаливает.
– Я с детства собак боялась, – сказала Нора. – Не понимала почему. Ничего они мне плохого не сделали.