– Может быть.
– А что тебе отец говорит? – Настя пристально и с подозрением посмотрела на Ингу. – Ты должна знать, как все было.
Но та уверенно выдержала этот взгляд, и мягкая улыбка на ее губах казалась искренней.
– Я знаю только то, что твой отец тебе не враг. И я тоже. Может, он и поставил тебя перед фактом. Но ты должна была решать, что делать, а не он.
– Да, я должна решать. И мне кажется, что Марк лучше Васи. Интересней. И совсем он не слабак. Может, и было что-то раньше...
– На Васе свет клином не сошелся. И на Марке тоже.
– А если сошелся? На Марке?.. Мне почему-то кажется, что я сделаю ошибку, если его потеряю. Или уже сделала. Он меня любит. Но мне кажется, он меня не простит. Он не такой, чтобы прощать.
– Тебе видней.
Инга хотела еще что-то сказать, но вдруг появилась экономка с перекошенным от ужаса лицом.
– Там... Там... Там... Кирилл Дмитриевич...
Она показывала рукой куда-то вниз. Настя не стала дожидаться, пока женщина выговорится, и бросилась вниз по лестнице.
В большом холле она налетела на начальника личной охраны. Лицо бледное, глаза большие, подбородок трясется.
– Где отец? – в панике закричала Настя.
– В сауне. Э-э, тебе туда нельзя! – спохватившись, начальник охраны попытался удержать ее за руку, но тщетно.
У лестницы на цокольный этаж стоял вооруженный охранник, он тоже попытался остановить Настю, но девушка толкнула его в грудь и промчалась мимо. Она растолкала всех и вбежала в раздевалку, где с раскрошенной головой, весь в крови, лежал Вася.
Отца Настя нашла в трапезной. Он лежал на полу, широко раскинув руки. Одна пуля прострелила ему лоб по центру, другая вошла в голову над правым надбровьем. Здесь же покоились и его друзья, но ее интересовал сейчас только отец.
– Папа, ну ты чего? Папа!
Настя стояла перед ним на коленях и двумя руками трясла его за плечи, требуя ожить. Что за дурацкий розыгрыш? Нельзя же так грубо шутить! Зачем ему все это?.. Он должен открыть глаза и засмеяться.
Пулевые отверстия во лбу похожи на настоящие, кровь из них вытекает. А может, не кровь, может, специальная жидкость, которую используют в кино. И наклейки на лбу.
Ну что за идиотские шутки!
– Папа! Ну хватит!
Настя просунула руку под голову, но вдруг поняла, что затылка у отца попросту нет, вместо него – липкая теплая жижа вперемешку с обломками черепных костей.
– А-а! – закричала в беспамятстве Настя, проваливаясь в обморок.
Теряя сознание, она почувствовала, как чьи-то сильные руки отрывают ее от отца.
В чувство ее привел сильный запах нашатырного спирта. Она лежала на скамейке, и кто-то из охранников держал у нее под носом пронзительно-вонючую ватку.
– Где отец? – отбив руку, закричала Настя.
Ну конечно же, отец жив, а его смерть приснилась ей во сне. Она просто гуляла по двору, присела на лавочку, но заснула, и ей приснился кошмар. Видимо, она так сильно кричала во сне, что ее пришлось приводить в чувство нашатырем.
– Спокойно, спокойно, только не надо волноваться! – засуетился охранник.
– Убили его, – услышала она знакомый до боли голос.
Она повернула голову и увидела Марка. Он сидел на той же скамейке, откинувшись на спинку, и немигающе смотрел в ночное небо; лицо у него синее и неживое, как у покойника, на щеках и подбородке кровь и какая-то слизь. И запах от него нехороший.
– Кто его убил? – белухой взвыла Настя.
– Он убил. Он, – не глядя на нее, невменяемо пробормотал Марк.
– Кто он?
– Он.
Марк закрыл глаза. Сначала его голова склонилась к плечу, а затем он сам завалился набок, в обратную от Насти сторону.
– Блин, снова вырубился, – сказал кто-то из охранников.
– А может, совсем склеился? – спросил другой, пальцами пытаясь нащупать пульс на его шее. – Вроде жив!.. Тьфу ты, весь в блевотине!
– Что с ним? – спросила Настя.
Может, ей и было жаль Марка, но смерть отца потрясла ее настолько, что ей просто не хватало сил, чтобы выразить свое беспокойство за него. И голос ее прозвучал почти безучастно.
– Да в парилке от киллера закрылся, – охотно откликнулся охранник, который приводил ее в чувство. – А там температура за сто. Заходим, а он лежит, ногой дрыгает, в соплях весь, в блевотине. Думали, все, а нет, оклемался. На воздух вот вытащили, «Скорую» ждем.
– А кто киллер?
– Да Бугарь. Всех положил, а потом сам застрелился. Как чуяли, что нельзя его сюда тащить.
– Зачем тогда притащили? – остервенело закричала Настя.
– Да мы что, Кирилл Дмитриевич сказал – мы сделали. А он засланцем оказался. Южаку, тварь, продался.
– А Марк?
– Марку повезло. Он в моечную успел сигануть, потом в парилку заскочил, закрылся там. Вся дверь в дырах. Вася в нее почти две обоймы всадил, да мимо. Он дверь боком держал, за стенку прятался. Одна пуля кусок мяса на руке выдрала, другая кожу ободрала. Но это пустяки. Лишь бы сердце выдержало.
Настя вспомнила, что стало с ее отцом. В него тоже попали две пули. Пробоины во лбу, вместо затылка пустота. Она обморочно закатила глаза и снова лишилась чувств.
6
Сегодня Марку определенно везло на женщин. Утром он узнал, что его лечащим врачом назначена симпатичная девушка, укол ему сделала молодая и хорошенькая медсестричка, а сейчас перед ним сидела следователь, эффектно-красивая женщина в отглаженной форме подполковника. Глаза у нее глубокие, взгляд проникновенный, но зря она пытается узнать, что творится у него на душе. Внешне он выглядит растерянным и суетливым, но внутри у него непробиваемый лед.
– Почему вы оказались в сауне? – после долгих предисловий спросила наконец Ирина Сергеевна.
– Я же будущий тесть Кирилла Дмитриевича. Ну, то есть должен был им стать. Я думаю, он хотел позвать меня выпить с ним.
– Тогда почему Василий Бугарь вел вас так, будто вы находились под конвоем?
– Я не знаю, как он меня вел. Я знаю, что он все время находился сзади. А когда мы оказались в сауне, он вдруг резко оттолкнул меня плечом и начал стрелять. Я видел, как он выстрелил в Кирилла Дмитриевича.
– Почему он толкнул вас? Если он собирался вас убить, он мог выстрелить вам в спину сразу.
– Я не знаю, о чем он думал. Я думаю, что у него съехала крыша. Хорошо, что я сразу это понял. Мне повезло, что дверь в парилке открывалась не вовнутрь, а то он бы ее ногой выбил. А так просто стрелял.
Марк продемонстрировал перевязанные ладони. Это был типичный самострел, но следователю вовсе не нужно об этом знать. В себя он стрелял не только для большей убедительности, но еще и для того, чтобы не возникло вопросов, почему у него на руках частицы пороховых газов, которые оседают на коже, когда стреляешь в человека. И почему следы крови на одежде. Впрочем, работал он очень аккуратно, стрелял с расстояния.
Микрочастицы пороховых газов он оставил и на руках Бугаря, когда с его же руки стрелял ему под голову, в кадык. И еще он не поленился снять с него туфли, выпачкать их в луже крови, чтобы наследить ими в трапезной и моечной, и вернуть их на место. На них не было шнурков, и маневр не отнял много времени.
Еще пришлось закрыться серебряным подносом, когда он стрелял в Бугаря. Опять же чтобы кровь не попала на одежду. Поднос он потом вымыл и тщательно протер.
Себя Марк ранил в сауне так, чтобы там, на полу и стенах, осталась его кровь. Затем из моечного зала он изрешетил дверь парилки и уже тогда, вернувшись к Бугарю, вложил ему в руку «узи». Сделать это было непросто, ведь руки были в крови, и она не должна была остаться на полу в помещениях, через которые он шел. Но это ладно, если что-то капнуло, можно сказать, что это произошло уже потом, когда его выводили на воздух. Ведь раны тогда еще кровоточили. Но что делать, если вдруг следы крови остались на оружии? Марк тщательно и очень осторожно протер его, вкладывая в руку Бугарю. Осечек вроде не должно быть.
Он мог бы и не устраивать этот спектакль, тогда бы и руки были целы. Но тогда бы ему пришлось застрелить всех, кто находился в доме. В том числе и Настю. А это уже слишком. Хотя он, пожалуй, мог решиться на это, если бы того потребовала ситуация. Ведь он был тогда не человеком, а роботом-убийцей. Да он и сейчас не человек.
Но у него было время, чтобы выставить убийцей Бугаря и вместе с тем обезопасить себя. Даже слишком много времени. Минут пятнадцать пришлось находиться в парилке, ожидая, когда охрана узнает о произошедшем в доме убийстве. Но это время он провел с приоткрытой дверью. И еще столько же мучился в парилке, пока в нее не заглянул кто-то из охранников. Только дверь все это время была уже закрыта. Марк притворился, что потерял сознание, но имитация была частичной: он и на самом деле находился в предобморочном состоянии. И температура невыносимая, и крови он потерял порядком.
Но все-таки его план сработал, и вот он здесь, в больнице. Изображает недомогание, хотя чувствует себя неплохо.
Только на душе копошатся могильные черви. Как бы ни относилась к нему Настя, а он ее все-таки любил. И вообще, после убийства всегда бывает тошно.
Только на душе копошатся могильные черви. Как бы ни относилась к нему Настя, а он ее все-таки любил. И вообще, после убийства всегда бывает тошно.
– Что было дальше? Вы остались в парилке, а Бугарь вышел в раздевалку и там застрелился, так?
– Ну, говорят, что так. Меня когда из сауны выводили, я видел кого-то лежащим. Но все как в тумане было. В чувство меня привели, а все равно как неживой был.
– А почему он застрелился в раздевалке, а не в моечном зале?
Марк удивленно посмотрел на Ирину Сергеевну.
– Откуда я знаю?
– А почему он застрелился?
– Извините, но этот вопрос из той же серии.
Но следователя не смутил его сарказм.
– Насколько я понимаю, сначала он стрелял в вас, – невозмутимо продолжала она. – А потом уже застрелился сам. Или нет?
Марк насторожился. Не похоже было, что женщина страдала слабоумием. Может, она сделала себе карьеру через чью-то постель, но вряд ли она настолько глупа, чтобы задавать такие вопросы. Похоже, она пытается вывести его из душевного равновесия. Зачем?
– Ну, я не знаю, может, он сначала застрелился, а потом пошел за мной, – робко съехидничал он. – Я закрылся в парилке и не видел, что происходило за дверью.
– А может, все-таки видели?
– Все, что видел, рассказал. А чего не видел, домысливать не хочу. И плохо мне что-то, голова кружится.
– Хватит притворяться, Грушин! – вдруг рявкнула она. – Бугарь не произвел ни одного выстрела. Сначала вы расправились со своими жертвами, затем убили его самого. И руку вы себе сами прострелили.
Марк растерянно хлопал глазами, глядя на нее. Но внутри у него ничего не дрогнуло. Он был почти уверен в том, что у следователя разыгралась фантазия. И совсем не важно, что ее вымысел совпадает с действительностью.
– Ну, мне сегодня снилось, что я убиваю Каховцева. Но не снилось, что убиваю Бугаря. Да и не смог бы я его убить. Да я и стрелять не умею. Ну, может, по мишеням в тире, а так, чтобы по людям... Ну вы придумали! У вас в прокуратуре все такие выдумщики?.. Ну да, работа у вас такая.
– Работа у нас такая, что верить приходится только фактам. Человек умеет врать, а техника, к счастью, еще не научилась. В помещениях сауны находились видеокамеры, и все, что вы делали, было записано на жесткий диск. Так что мой вам совет, Грушин, сознайтесь в содеянном, а я оформлю вам явку с повинной. Поверьте, на суде это вам зачтется. Вместо пожизненного срока получите пятнадцать лет.
Это был блеф чистой воды. Конечно, нельзя было быть уверенным на все сто процентов, что видеокамеры в сауне отсутствовали: не исключена была возможность, что их очень искусно замаскировали. Но почему тогда охранники так поздно узнали о случившемся? Кроме того, Марк знал, кто такой Каховцев, и если бы его люди признали в нем киллера, он бы сейчас не разговаривал со следователем. Его бы сейчас жгли каленым железом.
– Но я никого не убивал.
Со стороны могло показаться, что Марк сейчас расплачется от страха. Он не требовал предъявить ему видеозапись, он просто изображал испуг, что в его положении выглядело вполне естественно.
– Это все Вася! Он еще в школе был больной на голову! И вчера у него башню сорвало! Почему я должен отвечать за него?
– Вы должны отвечать за себя. Вы, а не он совершили убийство.
– Я понимаю, вам нужен живой убийца. За мертвого полковника не присвоят, а за живого могут. Но я не убивал! Я здесь ни при чем! – умоляюще причитал Марк.
Ирина Сергеевна поджала губы. Она не стала говорить ему, что может показать ему запись его преступления, не пыталась рассказывать, что именно и в какой последовательности он совершил. Это значило, что, кроме подозрений, у нее на него ничего не было. А может, и не подозревала она его ни в чем. Может, выдвинула такую версию для очистки совести.
Женщина ушла, так ничего и не добившись. Но Марк не расслаблялся. У мафии свое следствие, и вряд ли его оставят в покое.
Но шло время, а о нем, казалось, все совершенно забыли. И Настя не спешила навещать его. Горе у нее, осиротела она, не до Марка. Да и не нужен он ей.
Что ж, тем лучше для нее. И для него тоже. Не хватало еще, чтобы она связала жизнь с человеком, который убил ее отца. И ему не надо будет отказываться от свадьбы с ней. Хотел он быть ее мужем или нет, это уже не важно. Не стал бы он жениться на ней: одно дело – устранить заказанную жертву, и совсем другое – воспользоваться плодами своей работы. Ведь Настя унаследует часть отцовского состояния, а вместе с ней по-настоящему богатым может стать и он. Он получит выгоду, и это сделает его соучастником убийства. А так он всего лишь пуля, выпущенная из ружья убийцы.
Да, он всего лишь исполнитель. Пока есть спрос на убийства, будут существовать и киллеры. Но все-таки это не оправдание. И Марк это прекрасно понимал.
Не оправдывала его и ненависть к людям, которая заставила его убивать.
Он хорошо помнил январь девяносто пятого, когда их, необстрелянных ребят, швырнули в самую гущу грозненской бойни. Но первой его жертвой стал не чеченец, а сослуживец.
Сержант Карпухин был почти точной копией Васи Бугаря, а Марк был слабаком и не мог дать ему сдачи. Старослужащие измывались над всеми молодыми, но ему доставалось больше всех. Они реагировали на чужой страх как бойцовые собаки. Марк вызывал в них такую агрессию, что он порой едва доползал до своей кровати, не в силах держаться на ногах от боли.
Нырять со второго яруса в проход между койками казалось детской забавой по сравнению с тем, что вытворяли с ним «деды». Это они сделали так, чтобы Марк прислуживал не только им, но и солдатам его же призыва. Дело дошло до того, что за ним закрепили туалет в казарме. Ночью, после отбоя, его поднимали с койки такие же молодые, как и он сам, гнали в сортир чистить «очки». Он не сопротивлялся, делал все, что требовалось, но это не избавляло его от побоев.
Время от времени после такой внеурочной работы его вызывали в каптерку, где пьянствовал с дружками Карпухин. Там его заставляли наизусть рассказывать обязанности дневального, часового, прочих должностных лиц. Все бы ничего, но за каждое пропущенное или неточно сказанное слово его били кулаком в живот. А чаще всего били просто так, только потому, что у сержанта Карпухина было плохое настроение.
Марк понимал, что рано или поздно его просто-напросто «закроют». Тогда он и решился на убийство. Все равно ведь умирать, так хоть Карпухина с собой заберет. Он ждал, когда их призыв допустят к несению караульной службы. Он жаждал получить в руки автомат с боевыми патронами. Но неожиданно их мотострелковую бригаду отправили в Чечню.
Он хорошо помнил свой первый бой. Грохот автоматных и пулеметных очередей, гранатометные выстрелы, крики, ругань, мат. Марк был так перепуган, что совершенно ничего не соображал. Куда стрелять, кого слушать, куда бежать... Но все изменилось, когда в прицел неожиданно попала спина Карпухина. Только тогда он, казалось, понял, что происходит.
Они вдвоем находились между торцевыми стенами двух стоящих поблизости пятиэтажек; впереди, из дома через дорогу, по ним бил автомат. Пули с визгом рикошетят от стен, высекая из них фонтаны кирпичной пыли. Вот Карпухин садится на корточки, обхватив руками голову. Каски на нем нет, она валяется в нескольких шагах от него, автомат на земле, и он, казалось, совсем забыл о нем. Зато Марк осознал вдруг, что у него есть оружие. И ярость нахлынула на него, будто волной подняв его руки, в которых он держал свой «АКМ». Она же нажала и на спусковой крючок.
Карпухин отправился на тот свет, забрав с собой страх, который мешал Марку жить. И воевать. Следующим на очереди был тот самый автоматчик, который держал под прицелом проход между домами. Марк и стрелять толком не умел, и о тактике уличного боя не имел никакого представления, но исход поединка решила проснувшаяся в нем вдруг бесшабашная смелость. Вражеские пули неслись прямо на него, одна чиркнула по каске, другая обожгла плечо, третья осыпала колючей кирпичной крошкой, царапнув стену, но Марк не опускал автомат и стрелял, шалея от собственного крика, пока вопрос «кто кого?» не решился в его пользу.
Никто тогда не понял, что произошло. Смерть Карпухина списали на боевые потери, про чеченского автоматчика никто и не вспомнил. Марка так и продолжали считать изгоем. Но в следующем бою он показал, на что способен; в одиночку пробрался в дом, откуда простреливал улицу пулемет, и забросал огневую точку гранатами.
Страх никуда не исчез, он просто стих, притаился, не мешая сознанию определять и оценивать обстановку. И ноги не отнимались, когда он сходился с противником, и руки послушно выдергивали чеку из гранаты, пальцы жали на спусковой крючок автомата.
После Грозного были Аргун и Бамут – бои, зачистки, победы и поражения. Марку вдруг стало ясно, что ему нравится воевать, преодолевать свой страх, который держал его в плену с раннего детства. Но еще больше ему нравилось убивать. Казалось бы, чеченцы не имели отношения к его прежним обидам, но он точно знал, что окажись они на месте Бугаря и Карпухина, также стали бы над ним издеваться.