Это могло привести к разговору, который она не хотела заводить. Прошло две недели с того дня, когда она рассказала ему, что ее муж убил человека. Он не давил на нее расспросами, и она надеялась, вопреки логике, что тема эта будет оставлена в покое. Фей хотела двигаться вперед. Она надеялась никогда не оглядываться назад, на свое прошлое.
Она отпустила его руку.
– Ты уверен, что он не заряжен?
Кажется, он засомневался.
– Я уверен. Или, по крайней мере, я не помню, чтобы он был заряжен… это было так давно. Мы держали его заряженным одно время. Но я…
– Пожалуйста, тогда не трогай его. Если ты не уверен.
– Как я избавлюсь от него, если не дотронусь?
– Я это сделаю, – тихо ответила она. – Ты выйди, а я проверю его и удостоверюсь, что он не заряжен, а если заряжен, я достану пули и выброшу его.
– Ты мне не доверяешь? – спросил он, и Фей поняла, что, должно быть, именно так оно и прозвучало. Мужчины могут выстрелить.
– Я верю тебе, – она поспешила исправить ситуацию. – Просто… пожалуйста. Дай мне сделать это. Позволь мне удержать это под контролем.
– Ты знаешь, как обращаться с пистолетом?
– Нет, но я думаю, что не так уж трудно разрядить его.
Он долго не сводил с нее глаз, а потом взял за руку.
– Пойдем, – произнес он, уводя ее из кладовки. Она позволила ему увести ее через заднюю дверь и внутренний двор, окружающий бассейн, к кованой железной скамье на краю владений Джима, где перед ним открывался вид на Тихий океан. Сегодня было немного облачно, но от этого воздух был прохладнее, и вид дорогих особняков, и зелени, и синего моря был как будто приглушенным, смазанным от легкой дымки. Фей это нравилось. Пистолет вдруг показался ей чем-то далеким, а ее реакция на него настолько глупой, что стало неловко. Тем не менее она дрожала, когда садилась на скамью.
– Итак. – Джим тоже сел, наклонился вперед, положил локти на колени, а руки сложил вместе. Он повернулся и посмотрел на нее. – Это имеет отношение к твоему мужу? К убийству, которое он совершил? Он использовал пистолет?
Она кивнула. Во рту у нее пересохло.
– Я думаю, тебе пора рассказать мне об этом, – сказал он. – Ладно?
– Я чересчур бурно среагировала, – понуро отозвалась она. – Это было глупо. – Но Фей знала, что на сей раз ей не отделаться от разговора.
– Как его звали? – спросил Джим. – Твоего мужа?
– Зах, – сказала она. – Он был… – Фей сокрушенно покачала головой. Несмотря на более чем десятилетние попытки проанализировать ситуацию, она так и не поняла, что произошло с ее мужем. – У нас был довольно удачный брак. Он был… понимаешь… приличным мужчиной. Он был отличным отцом для Фредди, нашего сына. Фредди было пятнадцать, когда… все это случилось, и он был трудным ребенком, с крутым норовом, но Зах все равно хорошо к нему относился. Он говорил мне, что Фредди ведет себя как нормальный ребенок, и что он сам в этом возрасте был таким же нервным, и что я не должна переживать из-за этого так сильно. Они были близки друг другу. – Фей вспомнила более ранние годы, более счастливые времена, до того как подростковые гормоны стали играть в мальчике. – Фредди был моим ребенком, – проникновенно сказала она. – Моей сладкой крошкой… когда был маленьким. Он и Зах сблизились очень сильно, когда сын подрос… – Временами она чувствовала себя лишней с ними. Двое мужчин. Они заполняли трейлер разговорами о спорте и рыбалке. Ей нравилось, что между ними такая тесная связь, но она чувствовала себя потерянной.
– А каким он был как муж?
Ей понадобилось некоторое время, чтобы ответить.
– Единственное, о чем мы когда-либо спорили, – это деньги, – признала она. – У меня был диплом медсестры, но я всегда хотела получить степень магистра и работать в больнице. Никакой надежды сделать это не было в том месте, где мы жили. В маленькой прибрежной деревушке. Заху там нравилось, однако он не был против переезда в город побольше и говорил, что, когда Фредди окончит школу, мы сможем жить там, где я захочу. Просто он считал, что для Фредди лучше жить в Мантео, как и ему самому.
– Тебе пришлось отложить свои мечты, да?
– Да, но это было не страшно, – улыбнулась она. – Я знала, что рано или поздно получу свой шанс.
– Какой работой занимался твой муж?
– Ну, он окончил колледж, – сказала она, обхватывая руками колени. – Именно там мы и познакомились. У него была степень бакалавра по социологии. Но он любил Мантео так сильно, что мы поселились там после того, как поженились, и, конечно же, там не было никакой работы для бакалавра по социологии, поэтому он устроился на работу в один из магазинчиков. Захарий был продавцом, он торговал шлепанцами и кремом от загара для туристов. Он был доволен этим, хотя зарабатывал разве что на оплату телефонных счетов.
– Знаешь, – заметил Джим, – в защиту людей, которые могут довольствоваться малым, всегда есть что сказать.
– Да, согласна, – она прикрыла глаза. – И я понимала это даже тогда. Я думала, мне повезло быть замужем за столь нетребовательным мужчиной.
– Однако он не был добряком, раз убил человека.
Фей покачала головой.
– Его замкнуло. – Она щелкнула пальцами. – Он… я до сих пор, вообще-то говоря, не могу понять, что случилось. Мы начали… просто не ладить друг с другом. Все, что я говорила, раздражало его. Он стал слишком много пить. Он всегда прилично выпивал. Но в какой-то момент у него начались… Он начал… ругаться со мной. Он никогда не бил меня, ничего такого, но он часто орал на меня, осыпал бранью.
Она передернула плечами при воспоминании об этом.
– Я никогда не слышала, чтобы он прежде употреблял такие слова, а ведь мы были женаты шестнадцать лет. Казалось, если он не кричал, он вообще со мной не разговаривал.
– А у него не было депрессии? – осторожно спросил Джим. – Это все звучит так, как будто он погрузился в клиническую депрессию и нуждался в помощи.
– У него была депрессия, у меня нет никаких сомнений в этом, когда я размышляю о прошлом, – подтвердила Фей. – Но тогда я не могла распознать ее. Я просто знала, что он стал другим и что я начинаю… ну, временами я боялась его. Как я сказала, он никогда не бил меня, но я полагала, что это дело времени. Я страшно виню себя за то, что не заставила его обратиться за помощью. В конце концов, я была медсестрой. Мне следовало понять, как отчаянно он нуждался в помощи. Это выглядело как злоба и недовольство, и я не опознала симптомы депрессии.
Джим молчал, ожидая продолжения. Вдали облака немного рассеялись, и крыши домов стали четче видны на солнце.
– У него была пара пистолетов, – Фей подошла к главному. – Там, где мы жили, это было обычным делом. Он хранил их взаперти от Фредди – я на этом настояла.
Она до сих пор ругала себя за то, что не настояла на том, чтобы он избавился от них. Изменило бы это ход событий?
– Мы жили очень близко к соседям. – Фей никак не могла спокойно признаться, где именно они жили. Упомянуть при Джиме о поселке из трейлеров она не могла, это казалось ей унизительным. – Соседи могли слышать все, когда мы ссорились. У Заха был громкий, гулкий голос, и я подозреваю, что он разносился по всей округе. Однажды, в канун Рождества, мне позвонила какая-то женщина, которая работала в приюте для женщин – жертв домашнего насилия. Она сказала, что получила два звонка от людей, которые беспокоились обо мне и Фредди. Один звонок от соседки. Женщина отказалась назвать ее. Другой – от какого-то приятеля Заха, который боялся, что муж изобьет меня. Я до сих пор не знаю, кто именно звонил. Женщина из приюта – ее звали Анни О’Нил – сказала, что она считает, что мы должны немедленно уйти из дома и переждать трудные времена в приюте. – Фей на секунду замолкла. Боже, этот рассказ звучал так нелепо и так отвратительно в этом месте! Среди ухоженных дорогих участков и голубых, в форме фасолин бассейнов. – Я вначале подумала, что все это нелепо, – продолжила она. – Сказала, что мой муж просто громко разговаривает и что он никогда не поднимал на нас руку. Но Анни продолжала говорить о том, каким стрессом праздники могут быть для беспокойных людей и как приятель Заха был обеспокоен тем, что Зах умственно болен и что, как ему было известно, в доме были пистолеты. Когда она это сказала, это прозвучало так грозно, что я не могла больше отрицать того, что мне страшно. Кто-то посторонний заметил, что Зах стал другим. Не только я. – Сейчас Фей едва понимала, что рядом был Джим. Рассказ обретал собственную жизнь по мере того, как она проговаривала его вслух впервые за более чем десять лет. – Приятель Заха сообщил об оружии. Может, он знал, что Зах собирается убить меня, или Фредди, или себя, или всех нас троих? Вот тогда я начала бояться. Я чувствовала, что совсем не знаю собственного мужа. Кем бы он ни стал теперь, он не был тем человеком, которого я любила прежде. Анни сказала, что, если даже я не хочу защитить себя, я обязана защитить Фредди. Она говорила очень убедительно и в конце концов я согласилась прийти. Хотя я не могла представить, чтобы Зах и вправду нанес нам увечья, но она объяснила мне, что я не вправе рисковать. И она оказалась права. Я забрала Фредди из дома его друзей и сказала, что мы должны пойти в приют. – Она встряхнула головой, вспоминая реакцию сына. – Он был в ярости! – вздохнула Фей. – Он совсем ничего не понимал и все время повторял, что мы не можем просто так уйти, не сказав отцу, куда направляемся, особенно в канун Рождества. Он плакал, когда мы уехали из дома. Я чувствовала себя ужасно. Я боялась, что Фредди был прав, и мы поступаем безумно, и что я переоцениваю опасность, но, как оказалось, Анни О’Нил спасла нашу жизнь.
– Зах впал в буйство?
Фей покачала головой.
– Нет. Когда мы добрались до приюта, мы были… в смятении, это самое подходящее слово для этого, как я думаю. Анни была там, и она была… – Фей снова покачала головой, вспоминая естественную красоту рыжеволосой женщины, ее открытую улыбку, тепло ее прикосновений, хрипловатый голос. Анни была бы все еще жива, если бы она не протянула руку помощи ей и Фредди. – Она была из тех людей, с которыми сразу же чувствуешь себя по-дружески, – подобрала слова Фей. – Обласканным. Как будто ты мог переложить все свои тревоги на нее и она их все примет.
Она обратилась к Джиму:
– Ты понимаешь, что я имею в виду?
Он кивнул:
– Думаю, что да.
– Она поселила нас в комнате с еще одной женщиной и ее двумя сыновьями. В приюте было очень тесно. Очень печальное место для кануна Рождества, но Анни и остальные женщины, организовавшие приют, были чудесными. Они делали все, что было в их силах, чтобы было весело. Там стояла рождественская елка и звучала рождественская музыка. Тем не менее вдали от дома веселиться было трудно. К тому же Фредди не хотел разговаривать со мной. Он все время плакал. Но плач сына был полон злости, а не печали. Он не понимал, почему я привела его туда.
Мы провели там ночь, – продолжила она. – Я не могла спать. Я все время думала о том, что придет в голову Заху, когда, вернувшись домой, он обнаружит, что нас нет. Я оставила ему записку, где написала, что мы в безопасности и что мы хотим, чтобы он побыл один и попробовал помочь себе сам. Я не знала, что еще ему можно написать. Я старалась вспомнить, каким он был в прежние времена, вспомнить наши добрые праздники на Рождество, которые мы втроем устраивали. Я хотела позвонить ему, чтобы удостовериться, что у него все хорошо, но, конечно же, это было против правил.
Джим молчал, а ей хотелось, чтобы он что-нибудь сказал. Он все еще сидел, положив локти на колени, и смотрел на прекрасный вид, открывавшийся с этой точки, и, возможно, удивлялся, как его угораздило позволить этой женщине войти в его замечательную, обустроенную жизнь.
– На следующий день было Рождество. Анни не было, но другие женщины принесли подарки для детей. Фредди ничего не захотел брать. Он сидел в углу, надувшись. Я старалась помогать женщинам – их было пятеро, – потому что думала, что, если буду помогать, мне будет легче коротать день.
И это помогло. Истории, рассказанные женщинами, были намного хуже ее собственной. Общение с другими заставило ее задуматься, а не преувеличила ли она опасность, оставив Заха и притащив Фредди сюда, в приют.
– В какой-то момент, днем, появилась Анни, – вздохнула она. – С ней была ее тринадцатилетняя дочь. Девочка была миниатюрной копией своей матери. Кто-то из сотрудников приготовил по-настоящему вкусный обед для нас, и мы стояли в очереди возле столов с едой, чтобы наполнить тарелки. Совершенно неожиданно в комнате появился Зах. Не думаю, что кто-нибудь понял, откуда он узнал, где находится приют. Предполагалось, что это безопасное место. Они тщательно запирали двери, но он выбил запор ударом плеча. Он был крупным мужчиной. Зах остановился в дверях, обзывая меня последними словами и направив пистолет прямо на меня.
Джим выпрямился и обнял ее рукой.
– Это ужасно, – он опустил голову и нахмурился.
– Очень, – Фей кивнула. – А потом, совершенно неожиданно, Анни загородила меня и велела ему убрать пистолет, и все кончилось тем, что он выстрелил в нее, а не в меня. – Воспоминание об этом было невыносимым, и Фей начала плакать. – Я… больше не понимала, кто он, что за человек. Он просто сошел с ума. А Анни… Анни умерла.
– О господи.
– Она умерла, пытаясь спасти меня и Фредди. Если бы она не позаботилась о нас – совершенно незнакомых людях, – не заставила прийти в приют, чтобы защитить нас, мы были бы убиты. Я не сомневаюсь в этом. Но вместо нас погибла она.
Джим притянул ее к себе поближе.
– Мне жаль, что она умерла, – сказал он. – Но я благодарен ей, что ты и твой сын не пострадали.
Фей положила голову ему на плечо и закрыла глаза, не в силах больше терпеть яркий солнечный свет, который неожиданно заполнял все вокруг. Минуту она сидела тихо, все еще думая о прошлом.
– Люди называли ее Святая Анна… еще до того, как это произошло, – тихонько сказала она. – Можешь представить себе, что люди чувствовали по отношению к ней после этой трагедии.
– А что случилось с Захом?
– Он отправился в тюрьму, а я сразу же подала на развод, – сказала она. – Мы с Фредди переехали в Калифорнию, и я сделала то, что всегда хотела, – пошла в магистратуру. Я пыталась забыть о прошлом. Однако Фред так и не простил меня. Он считал, что отец взбесился только потому, что мы покинули его в то Рождество. Он не верил, что Зах сошел с ума задолго до того рокового дня.
Джим протяжно и тяжело вздохнул.
– Сколько же тебе пришлось пережить…
– Мне неловко, что ты узнал все это, – потупилась Фей. – Что у меня был сумасшедший муж. Что я жила в приюте для женщин. Что мой сын ненавидит меня. Что я…
– Эй, – сказал Джим тихо. – Это – прошлое. И оно заставляет меня думать с еще большей нежностью о тебе. О том, какая ты сильная. Я восхищаюсь тобой, Фей.
– Правда?
– Фей, тебе многое пришлось пережить, – ободряюще улыбнулся он. – И посмотри, сколь многого ты достигла. А ты когда-нибудь думала, что уже выплатила свой долг перед судьбой?
– Что ты имеешь в виду?
– Анни спасла тебе жизнь, и ты продолжила делать добрые дела для людей. Подумай обо всех тех людях, которым ты помогла своей работой.
Джим считал ее намного более благородным человеком, чем она была, но его слова глубоко тронули ее.
– Спасибо за эти слова, – проникновенно отозвалась она. – Я действительно никогда не смотрела на это под таким углом.
Убрав руку, которой он обнимал ее за плечи, Джим повернулся к ней лицом и взял ее ладони в свои.
– Я хочу, чтобы ты пошла домой, – подмигнул он. – Я сам разыщу все, что потребуется для бассейна, а ты можешь приехать вечером, и мы займемся плаванием. К тому времени, как ты вернешься, пистолета уже не будет.
Чувство облегчения нахлынуло на нее. Фей испытала радость и такую опьяняющую свободу.
– Спасибо тебе, – прошептала она, пытаясь встать, но он удержал ее.
– И еще одно…
– Что?
Джим улыбнулся ей. Седина в его волосах серебрилась в лучах солнца.
– Я люблю тебя, – сказал он.
Глава 26
В купальниках и широкополых шляпах Лейси и Джина сидели на берегу пролива чуть южнее маяка и толстым слоем намазывали ноги кремом от загара, наблюдая, как Маккензи играет с Рани и Сашей. Маккензи была в розовом бикини, она держала Рани за руку, а малышка топала ножками по волнам. Саша радостно носился вокруг них, разбрызгивая воду. Какая это была троица! Магическая троица, по крайней мере в этой конфигурации. За две с половиной недели между собакой, малышкой и девочкой-подростком возникла связь, сотканная из крепких нитей.
– Ты можешь поверить этому? – Джина улыбалась во весь рот, глядя на троих друзей.
Лейси подумала, что Джина имеет в виду то, как Маккензи из угрюмого, плохо воспитанного ребенка превращается в заботливую и любящую девочку, когда она бывает с Рани. Даже тон ее голоса меняется, когда в комнату входит крошка Рани.
– Я уверена, – улыбнулась она. – В ней есть и хорошая сторона.
На какой-то момент Джина опешила. Потом засмеялась.
– Я говорила о Рани, – уточнила она. – Еще месяц назад она даже смотреть не могла на океан без слез.
– Ты права, – спохватилась Лейси, с удивлением осознавая, что у каждой из них в центре вселенной стоит свой ребенок. – Рани сильно продвинулась.
Маккензи шлепнулась на мокрый песок в том месте, где о берег ударяли волны, и они тут же укрыли ее по пояс. Она похлопала по песку возле себя, но Рани настолько еще не расхрабрилась. Отрицательно качая головой, малышка продолжала стоять, не сводя глаз со своей храброй старшей подруги. Она сделала несколько шажков вперед, пока не оказалась позади Маккензи, и мягко провела руками по ее светлым волосам, как будто ей было нужно касаться ее, чтобы чувствовать себя в безопасности среди пенящихся вокруг них волн. От вида такого взаимопонимания у Лейси навернулись слезы на глаза. Рани была ласковым ребенком, и она всегда будет такой. Было ли это от того, что она была больна в раннем возрасте, или от того, что она оказалась в сиротским приюте, где ей не уделяли достаточно заботы, или она просто от природы была такой милой, Лейси не знала. Но ее всегда умиляло поведение крошки Рани.
– Ей нравится, когда Маккензи рядом, – сказала Джина. – Я знаю, у тебя с ней не все гладко, но я рада, что девочка здесь. Она так хорошо относится к Рани и так хорошо с ней ладит.
Лейси кивнула головой.
– Маккензи только меня ненавидит.
– Ну, это ты слишком, – отмахнулась Джина, но Лейси знала, что невестке больше нечем поддержать ее, кроме как ободряющими словами.