«Прощание с Матёрой» подводит итог философско-мировоззренческим размышлениям Распутина о трагической судьбе деревни под колесами «научно-технической революции», осуществляемой варварскими, жестокими, антигуманными методами. Усиливается трагическое мироощущение писателя, которое приобретает апокалиптические черты, воплотившиеся в картинах пожара и потопа.
В повести нашла свое отражение философия, поэтика, мистика прощания с традиционным укладом жизни, «дедовскими святынями», нравственными и духовными заветами предков, которые Распутин олицетворяет в образе величественной и крепкой духом старухи Дарьи. Остров Матера у Распутина не просто отдельная деревня, а модель крестьянского мира, наполненного своими жителями, скотиной, зверьем, проживающим в уютном и родном ландшафте, в центре которого находится мощный листвень, границы которого охраняет таинственный и мистический Хозяин. Здесь царят гармония и целесообразность, познание и труд, уважение к живым и почитание мертвых. Но прощание с этой жизнью совсем не элегично и благостно, оно прерывается скандалами, драками, ссорами коренных жителей и «пожогщиков», «разорителей», приехавших очищать перед затоплением территорию для будущей электростанции. На их стороне оказывается и внук Дарьи – Андрей. Молодое поколение, которое должно быть, по мысли Распутина, лучше, чем уходящее, не выполняет своей исторической роли. Поэтому писатель считает, что «цивилизация с какого-то необозначенного времени взяла неверный курс, соблазнившись механическими достижениями и оставив на десятом плане человеческое совершенствование».
«Пожар»
Философско-публицистическая повесть Распутина «Пожар» (1985) сюжетно продолжает «Прощание с Матерой». Распутин вновь обращается к теме гибели общинного мира – на сей раз не в воде, а в огне, в пожаре, охватившем торговые склады леспромхозовского поселка, символически возникшего вместо затопленной деревни. Можно сказать, что в этой повести душа писателя провидчески откликнулась на близкое будущее, ожидающее страну, будущее, в котором сгорит все то лучшее и светлое, которое было достигнуто минувшими поколениями. Это суровое художественное предостережение о грядущей народной беде: духовном упадке, следом за которым идет упадок социальный.
А. И. Солженицын отметил не только ее символичность и провидчество, но и реализм в изображении жизни предперестроечной России:
«Символична и повесть «Пожар», девятью годами позже «Матёры», – и как в прямое продолжение к ней: дальнейшая судьба людей, насильно оторванных затоплением от своего прежнего коренного бытия и на бессмысленную уничтожительную работу – валку и валку лесов, без заботы о подросте новых.
Однако сам пожар описан вовсе не символично, не с литературной красивостью, а с реальными подробностями развития пламени в разных местах здания и на разных этапах горения, – автор подробно видит и передаёт нам детали; это – взгляд и художника, но и знатока пожарного дела. Таких адекватных описаний хода пожара я в русской литературе не знаю. Надо побывать там, чтоб это узнать: «казалось, горел даже дым, которым приходилось дышать». И эти сдвиги в сознании людей в захвате пожарной работы – до полной потери реальности, даже понимания, откуда куда бежит или что делает.
Сквозь этот ревущий огонь звучит трубный голос народного горя, – в продленье того необратимого расставания нашего с разумным бытием.
На этом пожаре, несомненном поджоге: одни жертвенно спасают гибнущее, другие – всё больше воруют спопутно, а третьи – неназванные и невидимые, получают главный доход от поджога. В перемежных с пожаром главах – видим общий рост бессовестности и воровства, скудеющий остаток добросовестных людей. «Сама земля уходит из-под ног».
И – торжествующее, наступающее на общую жизнь новое племя – всё те же пожогщики, знающие лишь одно уничтожение, теперь – «архаровцы», ненаказуемые уголовники на просторах страны. «Вечная тоска в глазах: куда? зачем?» – сами не знают. «Вредят всякому, кто твердит о совести». Для них «что было нельзя – стало можно, считалось за смертный грех – почитается за ловкость». – «И как получилось, что сдались мы на их милость?»
Повесть вышла в свет в 1985-м, проницательно показывая, какою полууголовной наша страна была к началу Перестройки, – какою вся эта шваль вот-вот развернётся господами нашей жизни.»
Критики отмечали в «Пожаре» черты «учительской прозы» Л. Толстого, проявляющиеся в ориентации на моральный суд и самосуд, на некоторую рационализацию сюжета, на моральную исповедь добра, гражданских и семейных ценностей.
Герои повести живут в поселке после переселения из затопленной, подобно Матере, деревни. Их жизнь отравлена бездушным потребительством по отношению к самим себе, к природе, к заветам предков, к вере. Предавая свою малую Родину, человек теряет истоки самого главного в жизни, деградирует как личность, жизнь его становится серой и бесцельной. Вспыхнувший в поселке пожар – своеобразное наказание людям за грех беспамятства, безверия, пьянства. Вместо того чтобы совместно бороться с бедой, люди поодиночке, состязаясь друг с другом, растаскивают выхваченное из огня добро.
Главный герой повести шофер Иван Петрович, с точки зрения которого описывается происходящее на горящих складах, – уже не прежний распутинский герой-праведник: он находится в неизбывном конфликте с самим собой, ищет и не может найти «простоту смысла жизни». Соответственно, усложняется и дисгармонизируется авторское видение мира. Отсюда – эстетическая двойственность стиля «Пожара», в котором запечатленный во всех подробностях образ горящих складов, соседствует с символико-аллегорическими обобщениями и публицистическими зарисовками «кочевого» быта леспромхоза.
Иван Петрович, человек совестливый и работящий, пытается противостоять напору хаоса местных «архаровцев». Он ощущает себя на грани истощения, на краю могилы, не может преодолеть внутренний душевный конфликт. Он понимает, что прямолинейное обличение людей, прямой призыв «жить по совести» не достигают цели. Ему, как заметила С. Семёнова, не хватает творческого начала в этой борьбе со злом, которое могло бы «захватить самих «зараженных»», ибо моральное излечение невозможно без активности самого больного.
Главный рефрен повести – неустойчивость бытия, смещение нравственных ориентиров: «Перед глазами все смешалось, – писал Распутин, – пожар изнутри и пожар настоящий, те и другие огни наплывали и кипели вместе».
«Женский разговор»
Главная тема всех произведений Валентина Распутина – столкновение ценностей народной жизни, вековых традиций с агрессией «цивилизации» – не подлинной, но демагогической, поверхностной, стала особо заметна в его постперестроечных произведениях. В рассказах и повестях последних двух десятилетий боль за человека становится особенно острой, а сама проза обретает публицистический накал. Но «испытания даны были не для того, чтобы приходить в отчаяние», – говорит сам Распутин. И надежда на то, что человек не потеряет себя в круговерти нынешней нелегкой жизни остается…
Именно возрождению надежды, возрождению души и духа посвящен его рассказ «Женский разговор», напечатанный в 1995 году в журнале «Москва». В нём писатель показал встречу двух поколений – «внучки и бабушки». Внучка Вика – это рослая, налитая девка шестнадцати лет, но с детским умишком: «головка отстаёт», как говорит бабушка, «задаёт вопросы там, где пора бы с ответом жить», «скажешь – сделает, не скажешь – не догадается». «Затаённая какая-то девка, тихоомутная»; в городе «связалась с компанией, а с компанией хоть к лешему на рога». Бросила школу, стала пропадать из дому. И случилось то, что должно было случиться: Вика забеременела и сделала аборт. Теперь её «на перевоспитание» отправили к бабушке, «пока не опомнилась».
Чтобы лучше понять героиню, нужно дать ей речевую характеристику. Вика – «затаённая какая-то», – говорит сам автор, это заметно и по её речи. Говорит она мало, фразы короткие, решительные. Часто говорит нехотя. В её речи много современных слов, но понимают эти слова они с бабушкой по-разному. Бабушка о современной жизни говорит так: «На какой-то холодный, продуваемый простор выгнан человек, и гонит его неведомая сила, гонит, не давая остановиться». И вот эта современная девушка оказывается в новой для себя обстановке, в глухой деревне. Деревенька, видимо, небольшая. В домах печное отопление, телевизора нет, за водой надо идти к колодцу. Электричество бывает в доме не всегда, хотя рядом – Братская ГЭС. Люди рано ложатся спать. Сюда отправили Вику, потому что хотели «оторвать» её от компании. Может быть, понадеялись на то, что бабушка сумеет заставить Вику взглянуть на жизнь по-новому. До сих пор никто не сумел подобрать ключи к душе Вики. Да и некогда было это сделать.
О бабушке Наталье мы узнаём, что она прожила долгую, трудную, но счастливую жизнь. В восемнадцать лет «перешила старое платье под новое» и в голодный год невенчанной вышла замуж. Бабушка Наталья считает, что ей повезло с мужем: Николай мужик твёрдый, ей за ним было легко жить: «Знаешь, что и на столе будет, и во дворе, и опора для ребятишек». Жену свою Николай любил. Он погибает на войне, наказав своему фронтовому другу Семёну опекать Наталью. Долго не соглашалась Наталья выйти за Семёна, но потом поняла, что нужна она ему, что без неё «он долго не протянет». «Смирилась и позвала его». «Он пришёл и стал за хозяина». О своём втором муже Семёне она говорит так: «Когда он прикасался ко мне… струнку за стрункой перебирал, лепесток за лепестком. Чужой так не сумеет».
«Улыбистая, – говорит Наталья о себе. – Во мне солнышко любило играть, я уж про себя это знала и набиралась солнышка побольше».
И вот эти столь разные, но живущие под одной крышей, родные по крови женщины заводят разговор о жизни. Этот разговор – противостояние двух миров, двух мировоззрений, их противоборство, от исхода которого зависит судьба человеческой души.
Инициатива в руках бабушки Натальи. И на протяжении их разговора мы понимаем состояние Вики. Ей «всё надоело…» В ней явно что-то сломалось, и она не знает, как жить дальше.
Бабушке важно услышать от Вики ответ на свой вопрос: «… сройство у тебя это было или грех? Как ты сама-то на себя смотришь?»
Бабушка не простила бы никогда сознательного греха. С каждым грехом человек теряет часть самого себя. Недаром бабушка говорит: «Такую потрату на себя приняла!» А для Вики этот поступок был своеобразным геройством.
Наталье хочется, чтобы внучка собрала себя, сохранила себя по капельке, подготовила себя к замужеству. У Натальи своё представление о невесте. «Ласковая, да чистая, да звонкая, без единой трещинки, какая белая, да глядистая, да сладкая». Также мы узнаём о том что значит любить в представлении Натальи и какой была их любовь с Семёном. «Любовь была, как не быть, да другая, ранёшная, она куски, как побирушка, не собирала. Я как думала: не ровня он мне. Зачем мне себя травить, его дурить, зачем людей смешить, если никакая мы не пара? На побывку к себе брать не хотела, это не для меня, а для жизни устоятельной ровня нужна». Было уважение друг к другу, внимание, забота, общая цель, жалость, сочувствие – это и составляло основу жизни, было любовью «ранёшной».
Этот разговор важен для обеих: бабушка, рассказывая о себе, передаёт свой жизненный опыт, взгляды на жизнь, поддерживает внучку, вселяет в неё уверенность, создаёт основу для дальнейшей жизни – устою, как она говорит сама.
А для Вики этот разговор – начало новой жизни, осознание своего «я», своего назначения на земле. Разговор затронул Вику, «неспокойно засыпала девочка – подёргивались, одновременно вздрагивая, …оглаживала живот, дыхание то принималось частить, то переходило в плавные неслышные гребки».
Так в Вике зарождался новый человек, «человек духовный», направленный к жизни «устоятельной», как говорит Наталья, потому что без «устои так тебя истреплет, что и концов не найдёшь».
«В ту же землю»
Одновременно с «Женским разговором» был опубликован рассказ «В ту же землю». А. И. Солженицын отметил его среди поздней прозы В. Г. Распутина как произведение, в котором автор подчеркивает, что русский народ не только лишили права достойно жить на своей земле, но и достойно умереть, «мирно отдать прах матери-земле»: «Выделим гнетущий рассказ большой силы «В ту же землю». На окраине микрорайона города, в котором воздух, растительная и человеческая жизнь необратимо протравлены заводскими выпусками фтора, живёт одинокая Пашута. Последняя из сестёр, трое умерли, она взяла к себе из деревни уже беспомощную мать. У самой-то «не окоченевшее до конца тело выгибается в пояснице с сухим треском – будто косточки ломает». А мать – «оттолкнулась последним вздохом», вот умирает; и «такой покой был на её лице, будто ни одного, даже маленького дела она не оставила неоконченным». И – как хоронить? В деревне бы – куда как просто. А здесь первое: все цены теперь вскружились в десятки и десятки раз, нечего и думать купить гроб. А ещё главней: мать не прописана здесь и никто не выпишет ей свидетельства о смерти; а без свидетельства – не похоронишь. Конечно, за деньги можно получить всё – но денег-то и нет. «Время настало такое провальное: все кругом, все никому не нужны», всё, что питает добро, пошло на свалку, «жизнь открылась сплошной раной».
Не только стало нельзя жить, но у нас отняли и сокровенное, священное право – мирно отдать прах матери-земле.
О гробе – Пашута просит работягу, в прошлом близкого ей человека. Но где и как хоронить без дозволения? «Если всё от начала до конца пошло не так, то по нетаку и это – так». На окраине микрорайона – свалка, пустырь, он «захламлён, набит стеклом, завален банками и пакетами»; но и дальше пустыря – «зачернён кострищами, затоптан, загажен и ближний к городу лес». Даже за тем ещё б отодвинуться дальше, но ведь так, «чтоб добираться же к могиле уже неходящими ногами». Спутник Пашуты помогает ей найти сухую полянку дальше в лесу. Однако: запретные похороны надо и провести тайно – значит, ночью, и выкопать могилу, и беззвучно же вынести гроб – «телоприимную обитель» – по лестнице общего дома, и везти до места. Уже на рассвете закопали, под первым снежком, как бы «дарующим прощение за беззаконные действия». На лице у пашутиного друга «странная и страшная улыбка – изломанно-скорбная, похожая на шрам, с отпечатлевшегося где-то глубоко в небе образа обманутого мира».
Тайная могила, запретные похороны, снег как Покров на могилу усопшей… Разве не судьба всего русского народа предстает в этом рассказе? Разве в образе деревни, стоящей «под небом» (= под Богом), в образе сибирских просторов, где некая власть вершит свою волю, руша все вековые устои, не видится нам вся Россия?
Автор не даёт «власти» ни имени, ни фамилии, ни должности. Некие «они» – множественная безликая масса, безответственная по отношению к судьбам народа. Они жаждут дач, машин, дефицитов и находятся они в Приангарье до получения выслуги, а потом едут на юг, где заранее для них возводятся дома.
«Деревня ещё стояла под небом» (под государством уже не стояла). Не было ни колхоза, ни совхоза, ни магазина. «Отпустили деревню на полную райскую волю». Зимой всё заносило снегом. Мужики промышляли. И пили, пили. «Ничто не стало нужно». А деревня? Брошенная, она ждёт, кому бы отдаться, кто бы хлеб привозил. Обращает на себя внимание полное отсутствие прав человека. То один, то другой правит, но во имя чего? Власти довели жизнь до абсурда. Деревня стала нищим потребителем, ожидающим, кто хлеб привезёт. Это деревня-то. Деревня, утратившая свою сущность.
И город не лучше. Его характеристика дана в форме газетной статьи. Алюминиевый завод, лесопромышленный комплекс. Всё перечисленное создаёт облик расползшегося чудовища, которому нет границ.
Хаос и беспредел, окруженный свалками и пожарищами. Строили город будущего, а выстроили «медленно действующую камеру» под открытым небом. Эта метафора усиливает звучание произведения. Гибнет всё живое. Газовая камера не имеет границ, так же как и город. Это геноцид по отношению ко всему русскому народу.
Все что осталось героям произведения, все их надежды и устремления – это маленькое незаконное кладбище на лесной поляне, на котором уже возникли три холмика. Там хотят быть и Стас Николаевич, и Пашута.
Но автор не хочет даже в это тяжелейшее для народа время («бывали хуже времена, но не было подлей») совсем лишать читателя надежды.
Танька, внучка Пашуты, сподвигла Пашу-ту пойти в храм после тяжёлого разговора со Стасом Николаевичем. «Впервые вошла она под образа, с огромным трудом подняла руку для креста. Под сводами нового Храма искали утешения всего несколько человек. Неумело Пашута попросила и для себя свечей, неумело возжгла их и поставила – две на помин души рабов Божьих Аксиньи Егоровны и Серёги, и одну во спасение души Стаса Николаевича».
Власть, враждебная народу, уничтожающая народ духовно и физически, оставляющая народу одну возможность (да и то незаконную) – лечь в эту землю, отравленное беспросветное существование для новых поколений, у которых остается надежда только на Бога – вот мир, который видит автор вокруг себя в России середины 90-х годов XX века.
Можно сказать, что Апокалипсис уже свершился, и герои «Пожара» попали за грехи тяжкие в свой персональный круг ада – котлован, черное пожарище, заваленное мусором, отравленный воздух, власть бесов без имени и образа…
И у читателя остается один вопрос: возможно ли – нет, не возрождение уже – а воскресение русского народа?