Еще более жалкое зрелище представляют деятели искусства. В 99 % случаев они рассчитывают на гораздо больший успех, чем тот, что приходит к ним. Я, например, был совершенно уверен в том, что мой роман Massimo Marini ждет ошеломительный успех. Ну, по крайней мере, он ничуть не хуже моих прежних творений, а они превосходно продавались. Однако же публика была иного мнения. Я обманулся. Сработал эффект ложного согласия.
Естественно, экономика не менее уязвима для подобного рода заблуждений. Если конструкторский отдел уверен в своем продукте, это вовсе не означает, что потребитель будет думать точно так же. Это особенно ощущается в компаниях, где главенствует инженерный персонал. Склонные к педантизму сотрудники влюбляются в свои хитроумные изощрения и ошибочно полагают, что клиенты придут от них в восторг.
Эффект ложного согласия вызывает интерес еще и по другой причине. На людей, которые не согласны с нашим мнением, мы наклеиваем ярлык «ненормальные». Эксперимент, проведенный Ли Россом, показал: студенты, готовые носить на себе рекламный щит, охарактеризовали тех, кто отказался сделать это, как «зажатых» и «не имеющих чувства юмора». «Отказники», в свою очередь, назвали «щитоносцев» идиотами и «людьми, которые всегда стремятся оказаться в центре внимания».
Возможно, вы помните о ментальной ошибке под названием социальное доказательство (англ. social proof) из книги «В капкане ментальных ловушек». Может быть, это то же самое, что и эффект ложного согласия? Нет. Социальное доказательство — это бессознательное давление группы. А при эффекте ложного согласия элемент давления отсутствует. Эффект ложного согласия выполняет некую иную социальную функцию, потому-то эволюция его и не упразднила. Наш мозг был задуман не для того, чтобы познать истину, но для того, чтобы оставить после себя как можно больше детей и внуков. Тот, кто благодаря эффекту ложного согласия вел себя смело и уверенно, производил впечатление, что располагает большими ресурсами, что и повышало вероятность передать свои гены потомству. Скептики были менее сексуальны.
Вывод: в своих действиях всегда исходите из того, что общество не будет разделять ваш взгляд на вещи. Более того, помните, инакомыслие — это не идиотизм. Будьте в первую очередь скептичными по отношению к себе и лишь потом — к другим.[56]
Почему вы всегда были правы Фальсификация истории
Уинстон Смит — слабый, склонный к раздумьям 39-летний сотрудник Министерства правды. Его работа — вносить изменения в старые газетные статьи и документы, доводя их до актуального уровня знаний. Его работа важна. Ревизия прошлого создает иллюзию абсолютной непогрешимости правительства и помогает ему таким образом сохранить абсолютную власть. Такое искажение истории, каким оно представлено в романе классика Джорджа Оруэлла «1984», — обычное дело. Как бы жутко это ни прозвучало, но и в вашей голове работает такой же маленький Уинстон. Более того: если в романе Оруэлла он работает по принуждению и в конце концов восстает против господствующего порядка, то в вашей голове он действует с максимальной отдачей и в полнейшей гармонии с вашими целями и желаниями. Он исправляет ваши воспоминания с такой легкостью и изяществом, что вы вовсе этого не замечаете. Спокойно и уверенно маленький Уинстон устраняет ваши старые ошибочные суждения. И теперь вы уверены: вы всегда были правы.
В 1973 году американский политолог Грегори Маркус попросил три тысячи человек выразить свое отношение к спорным политическим положениям (например, легализация наркотиков) по шкале оценки от «полностью разделяю» до «категорически против». Десять лет спустя он вновь повторил этот эксперимент в группе тех же самых людей. Тематика не изменилась, но на этот раз он просил участников указать, каковы были их взгляды десять лет назад. Результат: ответы в колонке «что вы думали десять лет назад» были практически идентичны современным представлениям и в значительной степени отличались от фактических ответов версии 1973 года.
Бессознательно подгоняя свои прошлые точки зрения под наши сегодняшние представления, мы избегаем неприятных моментов, когда вдруг осознаем, что в чем-то ошибались. Приятная стратегия, ведь не важно, насколько мы с годами укрепились в своих заблуждениях: признавать ошибки — одно из самых эмоционально сложных заданий. Поразительно. Вообще-то нам следовало бы издавать крик радости всякий раз, когда нам станет ясно, что мы ошибались. Ведь, в конце концов, именно в этот момент мы избавляемся от ошибочной точки зрения и тем самым делаем шаг вперед. Но мы устроены иначе.
Неужели нет воспоминаний, которые бы аккуратно сохранились в нашей памяти? Вы уверены, что можете точно вспомнить, где именно были 11 сентября 2001 года, где сидели или стояли, когда услышали о террористическом акте в Нью-Йорке? Вы точно знаете, с кем вы в ту минуту разговаривали и какие чувства при этом испытывали. Ваши воспоминания об 11 сентября исключительно живо и в подробностях преподносят вам картины того дня. Психологи называют их вспышками воспоминаний (англ. flashbulb memories), или вспышками памяти, безошибочными, как фотография.
Заблуждение. Вспышки памяти так же ошибочны, как и «обычные» воспоминания. Они — результат реконструкции. Ульрик Найссер[57] протестировал вспышки памяти. На следующий день после взрыва космического шаттла Challenger в 1986 году он попросил студентов подробно описать свои впечатления в форме небольшого эссе. Два года спустя он опросил их вновь. Меньше чем в 7 % случаев вторые сочинения совпали с первыми. В 50 % случаев ошибочными были две трети текста эссе и в 25 % — полное несовпадение ни с одной из подробностей того дня. Найссер предложил одной студентке посмотреть ее прежнее сочинение, содержание которого не совпало с ее воспоминаниями. «Я знаю, это все мой почерк, но едва ли я могла такое написать». Остается вопрос, почему вспышки памяти кажутся столь правдоподобными. Пока это неизвестно.
Вывод: воспоминания о моменте первой встречи с вашим спутником жизни ярко вспыхивают в вашем сознании. Но вам стоит понимать, что половина из них не всегда соответствует действительности. Нашей памяти свойственно ошибаться, что применимо и к ярким вспышкам воспоминаний. Последствия могут быть безобидными, а могут — и роковыми. Подумайте о показаниях очевидцев или фотороботах для идентификации преступника. Было бы халатностью доверять им без дополнительного расследования, даже если свидетель безапелляционно утверждает, что он, несомненно, узнает преступника.[58]
Почему вы отождествляете себя со своей футбольной командой Внутригрупповая и внегрупповая предвзятость
Однажды зимним воскресным днем, когда я был маленьким мальчиком, наша семья собралась перед телевизором. Транслировали лыжные гонки. Мои родители хотели, чтобы все лыжники со швейцарским крестом вышли из гонки победителями, а еще им хотелось, чтобы и я проникся их настроением. Но я не разделял их волнения. Во-первых, зачем съезжать с горы на каких-то двух деревянных досках? Почему бы им, например, не допрыгать до вершины горы на одной ноге, жонглируя тремя бильярдными шарами, и каждые сто метров не бросать обычные еловые шишки как можно дальше? Во-вторых, разница в сотую долю секунды — разве это отрыв? Здравый смысл подсказывает: если результаты на финише практически одинаковые, значит, все бежали одинаково быстро. В-третьих, почему я должен непременно отождествлять себя со швейцарской командой. У меня там родственников нет. Я ни с кем из них не знаком. Мне неизвестно, что они читают, о чем думают. И раз уж я жил в нескольких метрах от швейцарской границы, отчего бы мне тогда не болеть за другую команду? Итак, возникает вопрос: является ли отождествление себя с командой, расой, предприятием, страной и т. д. ментальной ошибкой?
Как и любая модель поведения, групповая идентификация формировалась в процессе тысячелетней эволюции. Поначалу принадлежность к группе была жизненно необходима, исключение из нее означало верную гибель. Предоставленный самому себе, человек едва ли был в состоянии добывать достаточное пропитание или защищаться от нападений. Кроме того, обычно индивид проигрывает группе.
Когда отдельные люди начинали объединяться в группы, остальные были вынуждены делать то же самое. Кто этого не делал, не имел места не только в группе, но и в человеческом генофонде в целом. Поэтому ничего удивительного, что мы существа групповые. Все наши предки были такими.
Психология изучила разнообразные групповые эффекты, подпадающие под понятие внутригрупповой и внегрупповой предвзятости (англ. in-group/out-group bias).
Психология изучила разнообразные групповые эффекты, подпадающие под понятие внутригрупповой и внегрупповой предвзятости (англ. in-group/out-group bias).
Во-первых, группы могли формироваться на основе малозначимых, часто даже тривиальных критериев. В спорте достаточно случайного совпадения мест рождения, в экономической среде — принадлежности к тому или иному предприятию. Британский психолог Генри Тайфель[59] разделил людей, незнакомых между собой, на группы, подбросив монетку. Затем членам одной из групп он сказал, что с этого момента они становятся приверженцами определенного художественного стиля, о котором они прежде ничего не знали. Результат оказался поразительным: несмотря на то, что a) люди были незнакомы между собой, б) их распределение по группам носило случайный характер, в) они ничего не смыслили в искусстве — члены одной группы находили друг друга однозначно более приятными, нежели членов другой группы.
Во-вторых, люди вне своей группы кажутся более однородными, чем они есть на самом деле. Это называется искажением внегрупповой однородности (англ. out-group homogeneity bias). Именно на этом искажении выстраиваются стереотипы и предрассудки. Вы не обратили внимания на то, что в научно-фантастических фильмах только у землян есть разные культуры, а у инопланетян — нет?
В-третьих, поскольку часто группы формируются на основе общих ценностей, то члены группы получают непропорционально большую поддержку своих взглядов. Подобное искажение таит в себе опасность, особенно если речь идет о предприятии. Именно в этом скрыта причина знаменитой процессуальной слепоты[60].
Члены семьи помогают друг другу, что совершенно понятно. Если вы делите половину своих генов с генами своих братьев или сестер, то вы, естественно, заинтересованы в биологическом успехе. Здесь мы подходим к самой глупой из всех ментальных ошибок: жертвовать собой ради случайно собранной группы. Иными словами, «отправляться на войну». Неслучайно слово «отечество» внушает чувство родства. И неслучайно, что цель любой военной подготовки — установить «братские» отношения между солдатами.
Вывод: предубеждения и антипатия ко всему чужому — биологическая данность. Отождествление себя со своей группой искажает взгляд на вещи. Если вас когда-нибудь отправят на войну, дезертируйте. Тот, кто бросается в битву за других, не мужественен, а прежде всего глуп.[61]
Почему нам не нравится полагаться на авось Нетерпимость неопределенности
Возьмите две урны. В урне А находятся 50 красных и 50 черных шаров. В урне Б тоже 100 шариков, одни из них красные, другие черные, но точное распределение по цветам вам неизвестно. С закрытыми глазами выберите один шарик. Я подарю вам 100 евро, если вы достанете красный шарик. Какую урну вы выберете: А или Б? Если вы устроены так же, как и большинство людей, вы выберете урну А.
Сыграем еще раз с этими же урнами, только теперь я подарю вам 100 евро, если вы вытащите черный шарик. Какую урну вы выберете? Вероятно, снова урну А. Но ведь это нелогично! В первой игре вы исходили из того, что в урне Б меньше 50 красных шариков (а значит, больше 50 черных шариков). Вот почему во второй игре вам следовало бы поставить на урну Б.
Ничего страшного, в своих ментальных заблуждениях вы не одиноки. Подобная ошибка известна как парадокс Элсберга. Она названа в честь Даниэля Элсберга, бывшего гарвардского психолога (позже он чуть было не отправил президента Никсона в отставку, опубликовав секретные бумаги Пентагона[62]). Парадокс Элсберга, или нетерпимость неопределенности, — это эмпирическое заключение, что известные вероятности предпочтительнее неизвестных.
Итак, мы подошли к различию риска и неопределенности (или двусмысленности). Риск подразумевает, что вероятности известны и на их основе можно определить его масштабы. В случае неопределенности мы лишены этой информации. Оба понятия путают так же часто, как капучино и латте, но с гораздо более серьезными последствиями. С риском можно считаться, с неопределенностью — нет. Уже триста лет существует наука о риске (называется «статистика»). Существует множество ученых, которые ею занимаются, но нет ни одного учебника на тему неопределенности. Вот потому-то мы и пытаемся подогнать неопределенность под категорию риска там, где это обычно не подходит. Приведу два примера: один из области медицины (где это работает) и один из экономики (где это не работает).
В мире миллиарды людей. Их организмы принципиально не различаются. Мы все достигаем одного роста (еще никто не вырос до 100 метров) и возраста (никто не живет 10 000 лет или только долю секунды). У большинства из нас два глаза, четыре сердечных клапана и т. д. Представители какого-нибудь иного вида посчитали бы нас видом гомогенным — так, как мы, например, воспринимаем мышей. Именно в этом причина существования множества похожих заболеваний. Так что имеет смысл дать подобную формулировку: «Риск, что вы умрете от рака, составляет 30 %». Зато утверждение «Вероятность того, что в последующие пять лет курс евро будет снижаться, составляет 30 %» не имеет ни малейшего смысла. Почему? Экономика пребывает в царстве неизвестности. Не существует миллиардов сопоставимых валют, из истории которых мы могли бы выводить вероятности. Здесь такое же различие, как между страхованием жизни и свопом на дефолт по кредиту, то есть страхованием от неуплаты по счетам. В первом случае мы находимся в исчисляемой области риска, во втором — в области неопределенности. Эта путаница привела к финансовому кризису 2008 года. От предложений типа «риск гиперинфляции составляет X %» или «риск размещения ваших акций составляет Y%» у вас должно судорогой сводить желудок.
Поэтому, если вы не хотите судить поспешно и ошибочно, вам необходимо привыкать к неопределенности. В полной мере на степень смирения с ней вы повлиять не в силах, поскольку в этом деле решающую роль играют миндалевидные тела. Это характерные области мозга, имеющие форму миндалины, расположенные в височных долях. От устройства миндалевидных тел зависит отношение к неопределенности: одни переносят ее легче, другим справляться с ней сложнее. Это не в последнюю очередь сказывается на вашей политической ориентации: чем тяжелее вам жить в условиях неопределенности, тем консервативнее ваши взгляды.
Так или иначе, тот, кто хочет ясно мыслить, должен понимать разницу между риском и неопределенностью. Только в очень небольшом количестве областей мы можем принимать в расчет чистые вероятности. Чаще всего нам остается только назойливая неопределенность. Учитесь ее преодолевать.[63]
Почему существующее положение вещей священно для нас Эффект стандартных настроек
Мой взгляд в отчаянии блуждал по винной карте. Irouleguy? Harslevelu? Susumaniello? Я, конечно, не знаток, но здесь очевидно было, что ее составитель хотел щегольнуть. Дойдя до последней страницы, я с облегчением вздохнул: «наше домашнее вино: Reserve du Patron, бургундское», 52 евро. Я тотчас его заказал, уж здесь я вряд ли мог ошибиться.
Уже год я пользуюсь iPhone, который способен выполнить любую мыслимую операцию, от смены рингтона и фоновой картинки до изменения окна браузера и регуляции громкости щелчка затвора фотокамеры. Сколькими из этих опций я уже воспользовался? Вы, наверное, догадываетесь: ни одной.
При этом я вовсе не технический кретин, а скорее одна из многочисленных жертв так называемого эффекта стандартных настроек. Стандартные настройки заманчиво удобны, как мягкая подушка. Как в случае с домашним вином и функциями смартфона, так и в большинстве жизненных ситуаций люди предпочитают стандартный вариант. Так, новые автомобили чаще всего приобретают в стандартном цвете: в любом каталоге, видеоролике, рекламном объявлении все тот же антрацит. Число покупателей авто, выбирающих этот стандартный оттенок, необычайно велико.
Экономист Ричард Талер[64] и профессор права Касс Санстайн[65] в своей книге Nudge показали, как правительство может управлять своими гражданами, не ограничивая их конституционную свободу. На выбор предоставляются разнообразные варианты, но при этом предлагается твердый стандартный набор, на случай, если гражданин не сможет определиться с выбором. Так, например, штатам Нью-Джерси и Пенсильвания предложили два возможных способа автострахования. Один из видов страховки был дешевле, но взамен ограничивал определенные права при возмещении убытков в случае аварии. В Нью-Джерси дешевый вариант был представлен в качестве стандартного, и большинство граждан выбрало именно его. А в Пенсильвании, напротив, настоятельно рекомендовалась страховка класса люкс, и тотчас она получила всеобщее одобрение. И вот что удивительно: неужели настолько разными могут быть водители этих двух штатов?