Вот и знакомые ворота, дом, ставший почти родным. Я каждый раз возвращался к нему, как к якорю. И в самом деле – куда мне идти? Я одинок в этом мире, у меня нет родных – даже собственного дома нет. Хотя даже у собаки должна быть своя конура.
Пока я шел от городских ворот до дома, стемнело.
На стук в ворота из дома вышла Маша, с крыльца спросила – чего надо, и, услышав мой голос, бросилась открывать дверь. Едва я вошел и прикрыл калитку, она бросилась мне на шею.
– Вернулся, барин! Живой-здоровый! Проходи, мы как раз трапезничать собрались – прямо вовремя.
Мы прошли в дом, зашли в трапезную. Я поставил в угол тяжелую сумку, сбросил с плеча мешок. Из-за стола с протянутой рукой уже шел Илья. Мы пожали друг другу руки, обнялись.
А рядом уже стояла Дарья. Тут уже объятия были погорячее, я бы и поцеловал ее в губы – все-таки соскучился, да сомневался, как это воспримет Илья.
– Ну, садись к столу – потрапезничаем, расскажешь – где бывал, что видал.
Почти в молчании все поели, потом приступили к чаепитию. Чай пока был редок на Руси, завозили его из далекой Индии, стоил он дорого, и позволить себе его пить могли только богатые люди и знать. Пристрастились к нему купцы, отведавшие напиток в дальних торговых странствиях. В арабских странах чай был распространен наряду с кофе. Те, кто побывал в плену у крымских татар или османов, знали вкус напитка.
Зато сама церемония обставлялась пышно – в центре стола стоял медный самовар, ослепительно сверкая начищенными боками. Рядом – поднос с сахарной головой, которая была размером с футбольный мяч, щипчики для сахара, неизменные сушки или баранки – исконно русская заедка.
А уж попив чаю, приступили к неспешной беседе. Я пересказал события последних трех недель, а в доказательство вытащил из сумки шведский тесак и мешочек с далерами. Женщины стали разглядывать невиданные ранее монеты, Илья же, только бросив взгляд, определил сразу:
– Свейский талер – вроде нашего ефимка. Серьезная монета, золото хорошее. Это сколько же тебе отвалили? Постой, не говори – сам попробую узнать. – Илья взял мешочек с монетами в руку, помедлил немного: – Пятьсот монет! Угадал?
– Угадал! – сознался я. – А я бы не смог.
– Опыт – дело наживное, поторгуешь с мое – сам будешь угадывать не хуже. Неплохо. Сколько тебя не было?
– Три седмицы.
– Вот! А мне, чтобы такие деньжищи заработать, надо три года работать. Так что руки у тебя в прямом смысле золотые.
Илья попробовал далер на зуб, кивнул одобрительно, вернул. Женщины же крутили монеты в руках с интересом, потом с неохотой протянули мне.
– Оставьте себе – вроде как в подарок, – разрешил я, коли уж подарка не привез. От меня не убудет.
Девчонки радостно взвизгнули. За одну такую денежку деревню небольшую с крепостными и клочком земли купить можно.
Надо сказать, что с дороги и после передряг я устал. Илья заметил, что глаза у меня уже слипаются.
– Все, все – разошлись, балаболки. Человеку с дороги отдохнуть надо. Иди, Юра, отдыхай.
Я взял сумку, поднялся в свою комнату. Едва раздевшись, рухнул в постель. «Помыться бы надо, да баня не готова. Теперь уж завтра», – мелькнула последняя мысль, и я уснул.
Никто меня ночью не беспокоил, чему я был рад. Встал поздно, с ощущением бодрости в мышцах. Вот теперь и в баню можно, тем более что Маша уже известила, что банька готова.
Я захватил чистое исподнее и вышел из дома. Ярко светило солнце, от блеска снега слепило глаза, стоял морозец градусов пятнадцать – бодрит.
Ильи не было – ушел по делам, и я направился к бане, что стояла на заднем дворе. С улицы показалось, что от жара в бане дышать нечем.
Я разделся, окатил себя водой и улегся на лавку. Надо хорошенько пропотеть, чтобы вся грязь наружу вышла.
Хлопнула дверь, и в клубах морозного воздуха появилась Дарья. Она скинула тулупчик, оказавшись в одной сорочке.
– Давай помогу помыться, а то и спинку потереть некому.
Даша окатила меня водой, щедро полила щелоком из ковшика и принялась яростно тереть мочалкой из лыка.
– Перевернись.
Я перевернулся, и Дарья продолжила. Лицо ее было довольным. Неужели это из-за золотого далера?
Закончив с мочалкой, она окатила меня горячей водой, так что я от неожиданности вскрикнул. Потом мы немного попарились. Даша сделала таинственное лицо.
– Хочешь – поделюсь новостью?
– Делись!
– Ноне я тяжелая.
Я вначале не понял.
– Это как?
– Экие вы мужики недогадливые. Не праздная я – красок уже две седмицы нету.
До меня дошло.
– Беременная, что ли?
– Ага. Ты рад? Уж как я рада, словами не передать. После замужества уж думала – бесплодная. Богу свечку ставила, молилась. Видно, дошли до Господа мои молитвы.
Новость меня и обрадовала, и огорчила. Обрадовала – это понятно, а огорчила – дома своего нет, да и как отнесется к этому известию Илья? Мы же не венчаны, и кто мне Дарья – сам не пойму. Сейчас бы сказали – в гражданском браке. А тогда называлось короче – блуд. Коли ребенок родится, надо в святцы записывать, а значит – надо венчаться.
– А отец знает?
– Нет ишшо.
Я выскочил из бани голяком, бросился в снег. После бани снег колол покрасневшую, разгоряченную спину тысячью иголок.
Я снова влетел в баню. Дарья сидела испуганная.
– Ты чего, Юра, – не рад?
– С чего взяла?
– Чего ж тогда нагишом из бани выскочил?
– Это я от радости.
– А… а… а…
– Когда батюшке скажешь?
– Сегодня думаю.
Дарья кинулась мне на грудь, обняла. А у меня мыслями полна голова. Сексом, конечно, занялись, но осторожно – не скинула бы Даша.
Вскоре после бани и сам Илья заявился. Мы сели обедать, и после трапезы Дарья уединилась с Ильей в комнате. Илья вышел довольный, прямо-таки сиял.
– Ну, молодец, все просто отлично складывается. У тебя наследник будет, а у меня – внучок. То-то радости! Понянчу на старости лет, а то уж думал – не дождусь такой радости. Наш пострел везде поспел – и бабу обрюхатил, и деньжат срубил. Пойдем, надо обмыть. Не каждый день такую радость приносит.
Ох и напились мы тогда, я даже вспомнить всего не смог – так, отрывками. Под конец уже сильно пьяный Илья клялся, что все оставит внуку.
– А ежели внучка – девочка, значит, будет, – тогда что?
– А мне все едино – не наследник, так наследница. Может, даже еще лучше.
Илья уснул за столом, и я вместе с Машей перетащил его в комнату, взвалил на постель. Маша принялась стаскивать с него сапоги, я же поплелся к себе.
Дня через три, когда радость от неожиданного известия улеглась, Илья предложил:
– А не съездить ли тебе со мной в Новгород? Обоз собирается, несколько торговых людей едет. Чего помощника брать – все равно тебе сейчас делать нечего, вот и обернемся вместе.
Дел действительно не было, серьезных пациентов – тоже, и я согласился. Выехали мы поутру, санный обоз собрался за городскими воротами. У Ильи было двое саней, на одних ехал он, на других – я. В санях, прикрытых рогожей, лежал товар – пушнина, льняная ткань.
Купцы громогласно приветствовали друг друга.
– Иване! Давненько не виделись, уж почитай, с Яблочного спаса. Ездил куда?
– На ушкуе с товаром в Киевские земли.
Купцы хлопали друг друга по плечам.
– И ты здесь, Матоня! Чего везешь-то?
– Скобяной товар.
– Э, со своим самоваром в Тулу! В Господине Великом Новгороде замки, да скобы, да петли свейские да из Ганзы куда лучшей выделки!
– Так и дороже изрядно!
Наконец все успокоились, обоз тронулся.
Илья ехал третьим, я – за ним.
Вскоре обоз с санного пути свернул на лед. Хорошо ехалось – лед ровный, немного присыпанный снегом, дорога уже набита санями. Хочешь – по сторонам глазей, даже подремать немного можно. Только наслаждаться северными красотами да свежим морозным воздухом пришлось недолго. Впереди раздался треск, крики. Обоз встал.
Я соскочил с саней и пробежал вперед. У промоины уже стояли несколько человек, сзади подбегали еще.
– Вот, еду я за Пантелеем, вдруг – хрусть, и лошадь с санями – под воду.
– Пантелей-то где?
– Дык, с санями вместе утоп.
Я скинул тулуп и валенки.
– У кого веревка есть? Быстро!
Мне подали веревку. Я обернул ее конец вокруг пояса, завязал узел.
– Я сейчас нырну, и как дерну – тяните все.
– Куды, его уж течением унесло, сгинул Пантелей!
Я бросился в воду. От холода перехватило дыхание.
Я нырнул, под водой открыл глаза. Внизу, прямо под промоиной что-то темнело. Я спустился ниже. Вот сани на боку, товар вывалился. Все! Воздуха не хватает.
Я вынырнул, сделал несколько глубоких вдохов, набрал воздуха и нырнул снова. Он же в санях был, если течением не унесло, должен быть рядом с ними.
Я начал смотреть возле саней. Руки наткнулись на мягкое – тулуп! Я стал перебирать руками, пока не наткнулся на тело человека. Но уже снова не хватало воздуха, в ушах звенело, мучительно хотелось вдохнуть. Руки окоченели, слушались плохо.
Я начал смотреть возле саней. Руки наткнулись на мягкое – тулуп! Я стал перебирать руками, пока не наткнулся на тело человека. Но уже снова не хватало воздуха, в ушах звенело, мучительно хотелось вдохнуть. Руки окоченели, слушались плохо.
Я обхватил тело купца руками, дернул за веревку. Меня поволокло вверх, я же тянул за собой пострадавшего. Фу, наконец голова показалась над водой – можно вдохнуть полной грудью.
– Тащите его на лед!
Чьи-то руки подхватили тело купца, другие помогли выбраться на лед мне.
Не теряя время, я расстегнул пуговицы на тулупе у купца. Встал на одно колено, уложил тело купца вниз лицом на другое. Изо рта купца хлынула вода. Так, теперь на лед.
Я припал своим ртом к губам купца и, зажав ему нос, стал делать искусственное дыхание. Затем приник ухом к груди. Сердце бьется – глухо, редко, но бьется. Шанс есть. Я продолжал вдыхать воздух в его легкие.
Наконец купец закашлялся, сипло втянул в себя воздух и задышал сам. Толпа вокруг ахнула и отхлынула, оставив меня с купцом посередине образовавшегося круга.
Я похлопал купца по щекам. Он открыл глаза, посмотрел отрешенным взором.
– Эй, Пантелей, живой! Дыши! Кто там – дайте сухую одежду, пока он ко льду не примерз.
– Это мы сейчас, это мы мигом!
Народ засуетился – на купце разорвали рубаху, штаны, исподнее, обтерли насухо – до красной кожи, одели в сухое и дали твореного вина для согрева.
Ноги у меня окоченели и даже не чувствовали холода. Илья подхватил мой тулуп и валенки, потащил за рукав к саням.
– Снимай все!
Я разделся. Илья насухо обтер меня и дал свое исподнее. Я оделся, достал из сумки запасную рубаху и штаны, натянул. Потом влез в валенки, накинул тулуп. Илья протянул мне кувшин с вином.
– Пей!
Я сделал несколько глотков.
– Больше пей!
Больше так больше. Я присосался к кувшину. Хмель не брал, только в желудке разлилось тепло.
– Еще пей!
Я опростал весь кувшин. Ноги закололо, как иголками.
– Ноги чуешь?
– Чую уже.
– Это хорошо. Садись в сани, бери с собой Пантелея – разворачиваемся назад.
– А Новгород, а торговля?
– Ты видишь – Господь знак дает, лучше повернуть. К тому же Пантелею и тебе сейчас на теплой печи полежать надо, пропарить косточки, чтобы лихоманка не взяла. Ты что же думаешь – раз купец, так только деньги одни на уме? Нет, Юрий, тебе отцом быть, семью содержать. Нешто я басурманин какой – зятя губить?
Илья окликнул Пантелея, который уже едва стоял на ногах от выпитого, посадил в мои сани. Там была пушнина, весу – почти никакого, и лошади тащить легче. Илья предупредил старшину обоза, что возвращается вместе с Пантелеем, и мы повернули в обратный путь.
Домой лошади бежали резво, я согрелся в тулупе и валенках, а Пантелей весь путь проспал, увалившись на мягкую рухлядь. Мы успели проскочить в городские ворота, которые хотели закрыть перед самым носом.
Довезли до дома незадачливого Пантелея – сдали с рук на руки домашним. То-то суматоха поднялась – лошадь с товаром утопла, убыток-то какой! И то невдомек было домашним, что муж и глава большого семейства чудом жив остался.
А нас дома никто не ждал. Илья долго колотил ручкой кнута в ворота, пока Маша с крыльца дома не крикнула сердито:
– Нету хозяина дома! Чего стучать!
– Открывай, Маша, – то мы вернулись!
Служанка забегала, отворила ворота, и мы въехали во двор. Распрягли лошадей, завели в конюшню, задали овса. Илья с Машей принялись перетаскивать груз с саней в дом, меня же Илья прогнал.
– Иди, ложись на печку, без тебя управимся – ты и так сегодня отличился.
Я послушно побрел в дом. Хмель за дорогу уже выветрился, познабливало. Раздевшись, взобрался на печь.
– Ты чего? – удивилась Дарья.
А у меня уже зуб на зуб не попадал – тело охватила крупная дрожь.
– 3-з-замерз чего-то.
Дарья подошла, положила руку на лоб.
– Ой, да ты горишь весь, никак – лихоманка.
Она выскочила во двор и вернулась с Ильей и Машей. Все столпились вокруг меня.
– Так боялся я, что он заболеет – вишь, беда какая. Ну-ка, Маша, топи баню. Попарить его надо! Ты же, Дарья, наведи горячего сбитня, да перца туда.
Девчата разбежались, а Илья присел на лавку.
– Ну, простое, казалось бы, дело – на санях в соседний город съездить, так угораздило же. И я, старый пень, не углядел. И как за ним углядишь – тулуп сорвал, из валенок выпрыгнул – и в промоину. Если уж утоп человек, то так тому и быть, стало быть – судьба, против никак идти нельзя.
Голос Ильи то затихал, то слышался отчетливо. Мне становилось худо.
Дарья принесла подогретого сбитня, напоила меня. Вроде стало полегче.
– Укрой-ка его пуховым одеялом, видишь – лихоманка колотит.
Губы мои пересохли, в висках стучали молоточки, отбивая пульс. Воспаление легких прихватил, что ли?
Прибежала Маша:
– Готова банька, можно вести.
Илья помог мне спуститься с печи и повел в баню. Меня качало, как пьяного.
Он завел меня в баню, раздел, уложил на полку. Разделся сам, плеснул квасу на раскаленные камни. Баня наполнилась духовитым паром.
Илья взял в каждую руку по венику, прошелся ими надо мной, разгоняя воздух, слегка пошлепал вениками по спине. Еще поддал пару – так, что стало трудно дышать. Пот с меня лил градом. Илья окатил меня горячей водой, снова прошелся веничком.
И так он выгонял из меня хворь чуть ли не до полуночи. Уж я взмолился:
– Илья, не могу больше, воздуха не хватает.
Илья вывел меня в предбанник, вытер насухо, как ребенка малого. От слабости я едва мог стоять. Накинув тулуп, он повел меня в дом.
Общими усилиями меня взгромоздили на печь – сам бы я, пожалуй, туда и не поднялся. Лежал я на тонком ватном одеяле, прикрытый сверху пуховым одеялом. От печки шел жар, а тело и так горело от простуды. С меня сошло не семь, а двадцать семь потов.
Незаметно я забылся сном, помню, просыпался иногда – очень пить хотелось. В комнате горела свеча, рядом сидела с рукоделием Дарья. Как только я начинал ворочаться, она подносила к моим губам корец со сбитнем или квасом. Я пил и снова проваливался в тяжкий сон.
Ночь казалась нескончаемой.
Утро выдалось пасмурным, небо было затянуто низкими облаками, из которых сыпался мелкий снежок.
Проснулся я почти здоровым, если не считать слабости во всем теле. Дарьи в комнате уже не было.
Я слез с печи и удивился – да как же они меня сюда, наверх, сумели затолкать? Во мне сто килограммов живого веса, а лежанка на печи – на два метра от пола, и – никакой лестницы. Однако!
Я прошел в коридор – в туалет хотелось нестерпимо, выпил я за ночь много, правда, и потел изрядно.
Вернулся назад, в комнату. Со двора ворвались звуки доморощенного оркестра – дудки, жалейки, барабана и еще чего-то струнного – балалайки, что ли?
Я с удивлением выглянул в окно. Во дворе стояла небольшая толпа. Слюдяные окошки не позволяли разглядеть отчетливо, что же там происходит. Праздник сегодня какой-то, что ли? Так вроде не должно быть.
В комнату вбежала Маша.
– По твою душу пришли, одевайся!
Через минуту стремительно вошел Илья.
– И не думай во двор выходить, ты еще от лихоманки не отошел. Сядь вон в красном углу – гости к тебе. – Илья заулыбался.
И точно – через минуту отворились двери, и с клубами морозного воздуха в комнату ввалился пьяненький и веселый Пантелей.
– Дай я тебя обниму, брат! Спаситель ты мой!
Пантелей кинулся ко мне, обнял, потом бухнулся на колени.
– Век за тебя молитвы возносить буду. Лошадь да груз – тьфу, новые куплю. Семейство без главы, а детей сиротами не оставил – вот главное! А что пьян слегка – прости, на радостях я выпил. Ужо и в церкви побывал на заутрени, свечку во спасение поставил.
– Пантелей, обогоди немного, вишь – приболел человек после вчерашнего, отлежаться надо. Мы его в баньке попарили – да на печь.
– Банька и печь – первое дело при простуде. А мне свезло – даже и не чихнул.
– Ну будет, будет, Пантелей. Оклемается человек – милости просим!
– Не знал, что приболевши. Прощеньица просим и желаем здоровья. А это – в подарок от меня.
Пантелей полез за пазуху, достал нож в ножнах, положил на стол, поклонился в пояс и вышел. Илья пошел провожать гостя. А я взял нож, вытащил из ножен.
Ножик оказался непростой – испанской стали, с клеймом «Toledo» на клинке. Заточка просто бритвенная. Ручка простоватая, но в руке сидит как влитая – хват удобный. Неплохой подарок.
Вбежала Маша – в последнее время ей приходилось все делать бегом.
– Ушли, слава богу! Разбудили только! Кушать хочешь?
– Хочу, барана целиком бы съел.
– Ну, барана у нас нету, однако и голоден не останешься.
Маша начала носить кушанья из кухни в трапезную и накрывать стол, когда вернулся повеселевший Илья.